Это был добродушный, веселый человек. Он старался всегда и со всеми обходиться по-хорошему и охотно закрывал глаза на всякие мелкие погрешности. Нельзя сказать, чтобы он совсем был под башмаком у своей нежной половины, но уже из одной любви к спокойствию он частенько уступал ей, даже в тех случаях, когда мадам бывала явно не права. По вечерам, как только кончалась работа в мастерской, господии Виттельбах ужинал и шел в гильдию св. Капута или в другой кабачок, где, сидя за круглым столом в обществе таких же горожан-ремесленников, вкушал мир за кружкой пива, как он сам имел обыкновение говорить. Он так привык уходить по вечерам, что просто чувствовал себя больным, когда почему-либо вынужден бывал оставаться дома. Сидя за круглым столом, господа попыхивали длинными трубками, набитыми желтым кнастером, отхлебывали понемножку пива, вели привычную беседу, а главное — отпускали простоватые, наивные шуточки, вызывавшие продолжительный гомерический хохот. С умеренным азартом они частенько играли в кости, в домино или в карты на спички, которые потом при помощи денег превращались в пиво, шн^рс и закуски. Мастер Виттельбах, как и многие другие люди его круга, умел соблюдать меру. Он мог весело провести вечер за одной кружкой пива; о некоторых его приятелях рассказывали даже, будто они, уходя домой, закрывали пробкой начатую бутылку и отдавали ее на сохранение кельнеру до следующего вечера.
Мастер Виттельбах, как и его жена, происходил из немецкой семьи, переселившейся и Прибалтику три поколения тому назад. Условия жизни в этой стране, где коренное население состояло исключительно из крестьян — рабов, угнетаемых помещиками, научили мастера Виттель-баха, как и всех других немецких бюргеров, особенно гордиться своей национальностью и сословием и презирать или, по крайней мере, ни в грош не ставить тех, кто звался эстонцами, то есть крестьянами, и кто говорил на эстонском языке. Разумеется, те ремесленники из эстонцев, которые по какой-либо счастливой случайности приобщились к новой профессии и к иному сословию, старались поскорее отречься от своей национальности и даже от своего имени, чтобы не подвергаться презрению и унижениям со стороны горожан немцев; благодаря этому число немцев в наших городах продолжало расти, хотя переселение из Германии давно уже почти прекратилось. Л если новоявленный «иностранец» не именовался немцем, то уж, во всяком случае, оказывался шведом или датчанином. Каждый в их среде отлично знал и о себе самом и о других, кто они такие и откуда родом; настоящие немцы угадывали это по их ломаному немецкому языку и неправильному произношению. Но общая выгода заставляла «иностранцев» помалкивать о своем происхождении и приписывать себе вымышленную национальность. Кроме того, в обществе было распространено мнение, что человек, говорящий по-немецки и получивший кое-какое образование, не может уже быть эстонцем, ибо эстонец — это значит крестьянин, а крестьянин немецкого языка не знает п ничему не обучен.
С самим мастером ученик Матиас Лутц ладил отлично. Виттельбах ценил его трудолюбие и интерес к учебе, а в последующие годы—-и его способности; во венком случае, мастер отдавал должное этим качествам Матиаса, не го что старший подмастерье, немец Оскар Браидт, заведовавший мастерской и замещавший мастера. Этот заносчивый, вздорный и лицемерный человек отравлял жизнь всем ученикам, особенно Майту, которого называл «ленивым мужицким отродьем». Господин этот, казалось, завидовал каждому, на кого мастеру случалось взглянуть чуть приветливее; он считал себя душой и столпом предприятия и поэтому полагал, что право на похвалу и доверие мастера принадлежит только ему одному, Оскару Брандту. Среди подмастерьев у него друзей было мало, а ученики считали его своим кровным врагом. Он, однако, обладал особой способностью привлекать заказчиков, обходиться с ними с изысканной любезностью и заключать сделки; за это мастер его и ценил, хотя к нему лично питал, может быть, даже неприязнь.
Нелегкую жизнь Майта в годы его ученичества скрашивало также и то, что хозяйские дочки были с ним ласковы. Обе молодые девушки — одной было восемнадцать лет, другой на год больше — нашли, что в юном папашином ученике есть что-то новое и своеобразное, а в глазах женщины это всегда является для мужчины хорошей рекомендацией. Когда Майт в то памятное утро предстал перед ними в крестьянской одежде и постолах, длинноволосый и загорелый, девушки лишь смутно почувствовали в нем это новое и своеобразное. Теперь же, когда он и внешне стал изящным, когда он по воскресеньям начал появляться в своем лучшем платье, подстриженный и причесанный, и лицо его сделалось таким белым и нежным,— теперь барышни единодушно решили, что этот Матиас — не просто смазливый паренек, а человек недюжинный, что в нем кроются какие-то исключительные душевные качества. Барышням чудился в нем какой-то таинственный герой, возможно какой-то безвестный отпрыск знатного рода, они находили в его лице благородные, гордые, пленительные черты, в его глазах — прямо-таки поэзию, романтику — словом, все те качества и приметы, которые так охотно обнаруживают в людях юные девицы и которым они искренне верят.
Дружба хозяйских дочерей — если только слово «дружба» здесь применимо — была для Мати во многих отношениях полезной. Особенно в изучении немецкого языка. Он часто приходил к ним со своими хрестоматиями и учебниками и просил помочь, если сам не мог с чем-нибудь справиться, и барышни Эмилия и Берта, получившие для того времени хорошее образование, охотно выполняли его просьбу. Кроме того, они старались говорить с ним только по-немецки и поправляли его, если он делал ошибки. Майт позволил им смеяться над каждым своим промахом и подтрунивать над собой, потому что этак — объяснял он барышням — каждая ошибка и ее исправление лучше ему запоминаются.
Майт, по натуре честолюбивый и деятельный, учился с железным упорством и неутомимым усердием, совершенствуясь в своем ремесле, приобретал общие знания, овладевал немецким языком. По вечерам, когда все подмастерья и ученики сладко похрапывали на своих нарах, расположенных в мастерской в несколько ярусов, он сидел за книгами и заучивал назубок все, что тол 1,ко умещалось в голове. Воскресные дни он почти целиком посвящал занятиям и не пропускал ни одного урока в воскресной школе, где вскоре стал одним из лучших учеников. А так как ученье давалось ему легко и память у него была хорошая, то он за короткое время успел накопить много знаний.
Уже на третий год своего обучения Мати говорил по-немецки вполне споено для ремесленника, а тем более для ученика; на четвертый год он научился писать на этом языке без особенно грубых ошибок, а к концу его ученичества едва ли кто-нибудь сказал бы, что этот юноша всего несколько лет назад явился в город прямо от сохи, в коротких штанах и постолах, умея изъясняться только на презренном «деревенском» языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92