Самым долгим сроком наказания было девяносто девять лет. Людей, которые смогли дождаться конца этого срока, быто, говорят, немного.
Из всех клубов именно в Кануте чаще всего случалось такое смешение сословий. То же самое происходило и в некоторых кабачках.
Один из таких трактиров находился за воротами, ведущими с улицы Нунне, на Кэйсмяги, в глубине узкого, немощеного темного тупичка. Кабачок назывался по шутливой кличке его низенького горбатого хозяина Андерсона — «Хромая лягушка» (Ьашпег РгозсЬ).
Большие фруктовые сады и огороды, находившиеся чаще всего в аренде у русских огородников, покрывали в то время обширную площадь за воротами Нунне — от Кэйсмяги до дороги в Теллископли — между прочим и то место, где сейчас стоит Балтийский вокзал с прилегающими к нему железнодорожными мастерскими. Среди садов виднелись приветливые домики предместья, куда жители Таллина выезжали летом на дачу. Тут и стоял в свое время знаменитый трактир «Хромая лягушка», самая заурядная харчевня, какие бывают в слободках, с кегельбаном и не очень-то просторными и чистыми комнатами.
Завсегдатаями этого трактира были моряки, ремесленники и мелкие торговцы. В иные дни, чаще всего по субботам, здесь собирались и люди более высокого круга, за исключением, конечно, аристократов. В «Хромой лягушке» можно было тогда встретить учителей городских учебных заведений, врачей, адвокатов — они пили, пели и сшибали кегли. Но эти люди, появление которых в «Хромой лягушке» могло показаться своего рода чудом, были не таллин-цы, не «прибалтийцы», а немцы, прибывшие из-за границы.
В обеих высших школах Таллина — губернской гимназии и Вышгородской школе—преподавателями были большей частью иностранцы. Им не по душе была замкнутая, до нелепости стесненная сословными перегородками и тюремными решетками светских условностей жизнь местного общества. Они искали для своих развлечений такое место, где царила бы более непринужденная, свободная атмосфера, и нашли в слободе Кэйсмяги «Хромую лягушку». Объединившись в кружок любителей игры в кегли, они посещали трактир все вместе и постепенно привлекли с собой сюда и других таллинских горожан, принадлежавших к более высоким слоям общества.
Женщины, разумеется, так же, как и мужчины, были отделены одни от других сословными различиями. Мало того, что супруги дворян и «литераторов» не общались с семьями ремесленников,— это само собой попятно, но и оба эти высшие сословия почти не соприкасались в обществе. Между «дамами с Вышгорода» и «дамами из нижнего города» существовало определенное различие. Те, у кого перед фамилией не имелось маленькой частицы «фон», не говоря уже о более громких титулах,— те стояли на более низкой ступени, чем фрау или фрейлейн такая-то, обладавшая приставкой «фон», и должны были зачастую довольствоваться обращением «сударыня» или «мамзель».
Но поскольку каждая группа не лишена была подобающей сословной гордости, часто переходившей в чванство, то во взаимных претензиях и обидах недостатка не было. Каждая чувствовала себя униженной и оскорбленной в своем сословном досгоинстве и чести. Фрау или фрейлейн фон... такая-то ждала и требовала, чтобы госпожа А. или барышня Б. (а тем более — «мадам» илп «мамзель») поклонилась ей первая; но того же самого ждала госпожа А. или барышня Б. от фрау или фрейлейн фон ... такой-то, если у последних не было особых привилегий, связанных с почтенным возрастом. Таким образом, дамы, встретившиеся на улице, расходились в разные стороны, не поклонившись друг другу,— обстоятельство ни в какой мере, конечно, не помогавшее сближению этих сословных групп. Фрау баронесса, если ей все же случалось столкнуться в обществе с какой-нибудь госпожой бюргершей, старалась непременно дать ей понять, что они стоят на разных ступенях общественной лестницы, что она, баронесса, превосходит свою противницу не только блеском своего имени, но и знанием французского языка, п более широким кругозором, приобретенным во время поездок за границу, и своими высокими связями. Госпожа бюргерша в / свою очередь пыталась всячески показать, что она баронессы нисколько не боится, не смущается и ничуть не считает себя стоящей ниже. А потом одна из противниц жаловалась на высокомерие баронессы, а вторая — на грубость и чванство бюргерши. Среди мужчин подобный фанатизм в вопросах сословных различий с течением времени стал уменьшаться, но среди дам он проявлялся все сильнее К
«Дамы с Вышгорода» и «дамы из нижнего города» встречались несколько раз в год на благотворительных базарах, а также на балах, устраиваемых губернатором Иоганном фон Грюневальдом. Их, правда, соблюдая правила вежливости и светские приличия, представляли одних другим, но объединить их, сблизить сословия и здесь никакая сила не могла. Даже в бальном зале дамы разных кругов держались обособленно и только издали, с неприязнью рассматривали друг друга.
Среди дам любого круга делалось также резкое различие между замужними особами и девицами. Чепчик замужней женщины был высоким и почетным знаком отличия. Женщина чувствовала себя на целую голову выше девушки. Женщина с снисходительным сожалением или высокомерным презрением смотрела сверху вниз на жалкую козявку, которой мужчина еще не помог подняться из низин ничтожества; особенно презрительными были эти взоры, если речь шла о какой-нибудь деве зрелого возраста. Имя женщины было священно и неприкосновенно, девушка же, только выйдя замуж, становилась человеком, в полной мере пользующимся защитой и уважением. Даже на послеобеденных дамских беседах за чашкой кофе, которые устраивались регулярно в каждом бюргерском доме, эта разница в отношении к женщине и к девушке так или иначе проявлялась. Барышню сразу же резко обрывали, если она вмешивалась в разговор дам, высказывая свои мнения и суждения, а тем более — когда она осмеливалась с кем-нибудь вступить в спор.
Если не считать клубных празднеств, изредка устраиваемых концертов, загородных прогулок и т. д., главную заботу о развлечениях для таллинских жителей нес на себе городской театр, призванный к жизни предприимчивостью писателя Аугуста фон Коцебу. Лучших актеров все, особенно женщины, считали полубожествами, носили на руках, и часто на столе у такого полубога валялись пылкие любовные письма верных и добродетельных городских матрон, не говоря уже о лирических поэмах, принадлежащих перу «благовоспитанных» барышень, а многим
1 Я использовал здесь некоторые мысли из книги Леопольда фон («Силуэты из прошлого г. Ревеля»). Этот человек жил в то время в Таллине и хорошо знал современные ему общественные условия. (Примеч* автора.)
трагикам и первым любовникам приходилось среди таллинских Пентефриевых жен играть роль Иосифа, причем не всегда по причинам этического порядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Из всех клубов именно в Кануте чаще всего случалось такое смешение сословий. То же самое происходило и в некоторых кабачках.
Один из таких трактиров находился за воротами, ведущими с улицы Нунне, на Кэйсмяги, в глубине узкого, немощеного темного тупичка. Кабачок назывался по шутливой кличке его низенького горбатого хозяина Андерсона — «Хромая лягушка» (Ьашпег РгозсЬ).
Большие фруктовые сады и огороды, находившиеся чаще всего в аренде у русских огородников, покрывали в то время обширную площадь за воротами Нунне — от Кэйсмяги до дороги в Теллископли — между прочим и то место, где сейчас стоит Балтийский вокзал с прилегающими к нему железнодорожными мастерскими. Среди садов виднелись приветливые домики предместья, куда жители Таллина выезжали летом на дачу. Тут и стоял в свое время знаменитый трактир «Хромая лягушка», самая заурядная харчевня, какие бывают в слободках, с кегельбаном и не очень-то просторными и чистыми комнатами.
Завсегдатаями этого трактира были моряки, ремесленники и мелкие торговцы. В иные дни, чаще всего по субботам, здесь собирались и люди более высокого круга, за исключением, конечно, аристократов. В «Хромой лягушке» можно было тогда встретить учителей городских учебных заведений, врачей, адвокатов — они пили, пели и сшибали кегли. Но эти люди, появление которых в «Хромой лягушке» могло показаться своего рода чудом, были не таллин-цы, не «прибалтийцы», а немцы, прибывшие из-за границы.
В обеих высших школах Таллина — губернской гимназии и Вышгородской школе—преподавателями были большей частью иностранцы. Им не по душе была замкнутая, до нелепости стесненная сословными перегородками и тюремными решетками светских условностей жизнь местного общества. Они искали для своих развлечений такое место, где царила бы более непринужденная, свободная атмосфера, и нашли в слободе Кэйсмяги «Хромую лягушку». Объединившись в кружок любителей игры в кегли, они посещали трактир все вместе и постепенно привлекли с собой сюда и других таллинских горожан, принадлежавших к более высоким слоям общества.
Женщины, разумеется, так же, как и мужчины, были отделены одни от других сословными различиями. Мало того, что супруги дворян и «литераторов» не общались с семьями ремесленников,— это само собой попятно, но и оба эти высшие сословия почти не соприкасались в обществе. Между «дамами с Вышгорода» и «дамами из нижнего города» существовало определенное различие. Те, у кого перед фамилией не имелось маленькой частицы «фон», не говоря уже о более громких титулах,— те стояли на более низкой ступени, чем фрау или фрейлейн такая-то, обладавшая приставкой «фон», и должны были зачастую довольствоваться обращением «сударыня» или «мамзель».
Но поскольку каждая группа не лишена была подобающей сословной гордости, часто переходившей в чванство, то во взаимных претензиях и обидах недостатка не было. Каждая чувствовала себя униженной и оскорбленной в своем сословном досгоинстве и чести. Фрау или фрейлейн фон... такая-то ждала и требовала, чтобы госпожа А. или барышня Б. (а тем более — «мадам» илп «мамзель») поклонилась ей первая; но того же самого ждала госпожа А. или барышня Б. от фрау или фрейлейн фон ... такой-то, если у последних не было особых привилегий, связанных с почтенным возрастом. Таким образом, дамы, встретившиеся на улице, расходились в разные стороны, не поклонившись друг другу,— обстоятельство ни в какой мере, конечно, не помогавшее сближению этих сословных групп. Фрау баронесса, если ей все же случалось столкнуться в обществе с какой-нибудь госпожой бюргершей, старалась непременно дать ей понять, что они стоят на разных ступенях общественной лестницы, что она, баронесса, превосходит свою противницу не только блеском своего имени, но и знанием французского языка, п более широким кругозором, приобретенным во время поездок за границу, и своими высокими связями. Госпожа бюргерша в / свою очередь пыталась всячески показать, что она баронессы нисколько не боится, не смущается и ничуть не считает себя стоящей ниже. А потом одна из противниц жаловалась на высокомерие баронессы, а вторая — на грубость и чванство бюргерши. Среди мужчин подобный фанатизм в вопросах сословных различий с течением времени стал уменьшаться, но среди дам он проявлялся все сильнее К
«Дамы с Вышгорода» и «дамы из нижнего города» встречались несколько раз в год на благотворительных базарах, а также на балах, устраиваемых губернатором Иоганном фон Грюневальдом. Их, правда, соблюдая правила вежливости и светские приличия, представляли одних другим, но объединить их, сблизить сословия и здесь никакая сила не могла. Даже в бальном зале дамы разных кругов держались обособленно и только издали, с неприязнью рассматривали друг друга.
Среди дам любого круга делалось также резкое различие между замужними особами и девицами. Чепчик замужней женщины был высоким и почетным знаком отличия. Женщина чувствовала себя на целую голову выше девушки. Женщина с снисходительным сожалением или высокомерным презрением смотрела сверху вниз на жалкую козявку, которой мужчина еще не помог подняться из низин ничтожества; особенно презрительными были эти взоры, если речь шла о какой-нибудь деве зрелого возраста. Имя женщины было священно и неприкосновенно, девушка же, только выйдя замуж, становилась человеком, в полной мере пользующимся защитой и уважением. Даже на послеобеденных дамских беседах за чашкой кофе, которые устраивались регулярно в каждом бюргерском доме, эта разница в отношении к женщине и к девушке так или иначе проявлялась. Барышню сразу же резко обрывали, если она вмешивалась в разговор дам, высказывая свои мнения и суждения, а тем более — когда она осмеливалась с кем-нибудь вступить в спор.
Если не считать клубных празднеств, изредка устраиваемых концертов, загородных прогулок и т. д., главную заботу о развлечениях для таллинских жителей нес на себе городской театр, призванный к жизни предприимчивостью писателя Аугуста фон Коцебу. Лучших актеров все, особенно женщины, считали полубожествами, носили на руках, и часто на столе у такого полубога валялись пылкие любовные письма верных и добродетельных городских матрон, не говоря уже о лирических поэмах, принадлежащих перу «благовоспитанных» барышень, а многим
1 Я использовал здесь некоторые мысли из книги Леопольда фон («Силуэты из прошлого г. Ревеля»). Этот человек жил в то время в Таллине и хорошо знал современные ему общественные условия. (Примеч* автора.)
трагикам и первым любовникам приходилось среди таллинских Пентефриевых жен играть роль Иосифа, причем не всегда по причинам этического порядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92