Когда они снова появились, папаша сказал дочери:
— Мы хотим хорошенько подумать, дай нам недели две сроку.
И мать добавила беззвучно:
— Это я виновата, я тебя недостаточно тщательно воспитывала. Теперь нам угрожает большое несчастье. Дай нам к нему подготовиться.
А Матиас Лутц в этот день получил письмо, закапчивавшееся следующими словами: «Дорогой мой, радуйся, они оба уже готовы сдаться! Подожди еще немножко — и ты сможешь меня при всех обнимеРгь и целовать! Навеки верная тебе и счастливая Берта».
8 ТАЛЛИН В ТЕ ГОДЫ
В описываемое нами время, в пятидесятых годах XIX столетия, жизнь в Таллине текла безмятежно. Тот, кто почему-либо проявлял недовольство, считался плохим горожанином и в том, что он чем-то недоволен, сам был повинен. У бюргера еда имелась в изобилии, поэтому не было нужды много думать. Никакая конкуренция не заставляла его ломать себе голову, не выводила его из равновесия. Хлеб стоил дешево, в покупателях и заказчиках недостатка не было, цены держались удовлетворительные. В мастерской — подмастерье и ученик, в лавке — приказчик и мальчик-подручный — все они жили у хозяина, ели за его столом, от него получали в большинстве случаев и одежду, а следовательно, могли довольствоваться меньшей денежной платой. Крестьянин продавал на рынке свои товары за копейки вместо рублей: город был еще невелик, покупателей мало, и для нищего крестьянина даже гроши имели великую ценность,— он ведь так редко видел деньги.
И деловая и частная жизнь шла сонным, медлительным шагом. Железная дорога тогда еще не соединяла город с внешним миром, не привозила сюда ни новых людей, ни новых идей и веяний, не доставляла на рынок новых дешевых товаров. Единственная связь с окружающим миром поддерживалась судоходством, да и оно было ограниченным вялым, нерегулярным; шоссейные дороги, связывавшие город с деревней, а также с отдаленными частями страны, были в слишком плачевном состоянии, чтобы способствовать развитию сообщения. Горожанин в меру работал, в меру получал, в меру платил и в меру накапливал капиталец. Для торговца и ремесленника лучшими покупателями и заказчиками были помещики. Именно в эти годы их хозяйство начало процветать. Цены па земельные участки поднялись, так как повысились цены на продукты сельского хозяйства; освобожденный от крепостной зависимости крестьянин, живший на помещичьей земле по «свободному договору», являлся дешевой рабочей силой и исправным плательщиком аренды; помещик все туже набивал свою мошну, запросы его росли, а выгоду от этого получал и купец и ремесленник. И тот и другой могли вечером, завершив дневные труды, со спокойной душой закурить сигару и отправиться в ресторан выпить стакан вина или в клуб — посидеть, потягивая грог, за карточным столом.
Сигара и вино, пиво и карты служили для горожан связующими нитями. Но соединяли они не все городское общество, а только отдельных лиц. Вообще же одно сословие было обособлено от другого и в работе, и в ведении дел, и в развлечениях. Эти сословные различия обнаруживались не только в закрытых клубах, но и в ресторанах, открытых для всех. У каждого сословия — свой круг знакомых, у каждого сословия — свой кабачок. Дворянин посещал Акциаклуб, крупный торговец — Клуб черноголовых, ремесленник —- клуб Кану та. Литераторы, художники, высшее офицерство делились, смотря по тому, с кем они были связаны знакомством, между первыми двумя клубами. В ресторанах — та же картина. Если дворянин и «литератор», как называли интеллигентов свободных профессий, были завсегдатаями ресторана Иптельмана, то купец склонялся к Фаренгольцу, а ремесленник довольствовался Гартмутом и Коффским.
Однако клуб ремесленников — Канут — удостаивался частенько, обычно в поздние ночные часы, и посещения высоких гостей из привилегированных сословий. Они являлись либо из Акциаклуба, из соседнего Дома черноголовых или из какого-нибудь ресторана; чаще всего то были
1 «Черноголовыми» назывались члены союза крупных торговцев, считавшего своим покровителем св. Маврикия, изображавшегося в виде арапа.
молодые помещики, студенты-корпоранты в трехцветных шапочках, сынки крупных торговцев и т. п. Под хмельком человек забывает многое, забывает иной раз даже сословные различия и предрассудки. Так было и с молодыми господами, о которых мы говорили. Или, вернее, эти молодые господа и не считали, что грешат против своего сословного достоинства, появляясь иногда в обществе обычно столь презираемых ремесленников,— ведь знатные посетители приходили сюда не для того, чтобы повеселиться вместе с хозяевами, а чтобы поиздеваться над ними или своим озорством нарушить их веселье. Особенно часто бывало это на различных празднествах: и танцевальных вечерах. Горе тогда распорядителям праздника, следящим за порядком, горе и бюргерским барышйям, которым пришлись не по душе грубые шутки высоких 1 остей! В большинстве случаев такое посещение кончалось какой-нибудь грубой выходкой, которая заставляла терпеливого и почтительного распорядителя указать гостям на дверь.
Это проделывалось, разумеется, с учтивостью, доведенной до крайности, ибо мещанин всегда старался быть изысканно вежливым с лицами из высшего общества, желая этим показать свою собственную благовоспитанность, а также имея в виду свою коммерческую выгоду. Более суровые приемы применялись обычно лишь к самым заурядным озорникам. В гильдии Канута практиковались в те времена два способа выпроваживания нежелательного гостя: «с помпой» и «без помпы». За более тяжелые провинности полагался первый способ, за незначительные проступки — второй. В тех случаях, когда возникало сомнение, насколько тяжко согрешил гость и какого наказания он заслуживает,— обвиняемому с глазу на глаз или в присутствии третьего лица предлагали вопрос: как ему самому желательно быть выброшенным за дверь — «с помпой» или «без помпы». Бедный грешник мог сделать выбор, сообразуясь со своим сословным достоинством или с требованиями своей совести. Человек, который хотел исчезнуть без особой пышности, согласно старому доброму обычаю, просто сам убирался прочь из клуба. Тот же, кого толкало тщеславие или кому распорядители хотели оказать особую честь, должен был предварительно пройти церемониальным маршем через клубные помещения. Распорядители в полном составе окружали его, во главе шествия становился оркестр, и под оглушительные звуки музыки процессия направлялась через весь парадный зал в вестибюль, где сопровождаемый такими почестями грешник натягивал пальто и под гром веселого марша отправлялся на свежий воздух.
Если такой озорник оказывался неисправимым и повторял свои выходки или как-либо иначе серьезно грешил против добрых нравов и приличий, ему закрывали доступ в клуб или исключали из членов клуба на несколько месяцев или даже лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Мы хотим хорошенько подумать, дай нам недели две сроку.
И мать добавила беззвучно:
— Это я виновата, я тебя недостаточно тщательно воспитывала. Теперь нам угрожает большое несчастье. Дай нам к нему подготовиться.
А Матиас Лутц в этот день получил письмо, закапчивавшееся следующими словами: «Дорогой мой, радуйся, они оба уже готовы сдаться! Подожди еще немножко — и ты сможешь меня при всех обнимеРгь и целовать! Навеки верная тебе и счастливая Берта».
8 ТАЛЛИН В ТЕ ГОДЫ
В описываемое нами время, в пятидесятых годах XIX столетия, жизнь в Таллине текла безмятежно. Тот, кто почему-либо проявлял недовольство, считался плохим горожанином и в том, что он чем-то недоволен, сам был повинен. У бюргера еда имелась в изобилии, поэтому не было нужды много думать. Никакая конкуренция не заставляла его ломать себе голову, не выводила его из равновесия. Хлеб стоил дешево, в покупателях и заказчиках недостатка не было, цены держались удовлетворительные. В мастерской — подмастерье и ученик, в лавке — приказчик и мальчик-подручный — все они жили у хозяина, ели за его столом, от него получали в большинстве случаев и одежду, а следовательно, могли довольствоваться меньшей денежной платой. Крестьянин продавал на рынке свои товары за копейки вместо рублей: город был еще невелик, покупателей мало, и для нищего крестьянина даже гроши имели великую ценность,— он ведь так редко видел деньги.
И деловая и частная жизнь шла сонным, медлительным шагом. Железная дорога тогда еще не соединяла город с внешним миром, не привозила сюда ни новых людей, ни новых идей и веяний, не доставляла на рынок новых дешевых товаров. Единственная связь с окружающим миром поддерживалась судоходством, да и оно было ограниченным вялым, нерегулярным; шоссейные дороги, связывавшие город с деревней, а также с отдаленными частями страны, были в слишком плачевном состоянии, чтобы способствовать развитию сообщения. Горожанин в меру работал, в меру получал, в меру платил и в меру накапливал капиталец. Для торговца и ремесленника лучшими покупателями и заказчиками были помещики. Именно в эти годы их хозяйство начало процветать. Цены па земельные участки поднялись, так как повысились цены на продукты сельского хозяйства; освобожденный от крепостной зависимости крестьянин, живший на помещичьей земле по «свободному договору», являлся дешевой рабочей силой и исправным плательщиком аренды; помещик все туже набивал свою мошну, запросы его росли, а выгоду от этого получал и купец и ремесленник. И тот и другой могли вечером, завершив дневные труды, со спокойной душой закурить сигару и отправиться в ресторан выпить стакан вина или в клуб — посидеть, потягивая грог, за карточным столом.
Сигара и вино, пиво и карты служили для горожан связующими нитями. Но соединяли они не все городское общество, а только отдельных лиц. Вообще же одно сословие было обособлено от другого и в работе, и в ведении дел, и в развлечениях. Эти сословные различия обнаруживались не только в закрытых клубах, но и в ресторанах, открытых для всех. У каждого сословия — свой круг знакомых, у каждого сословия — свой кабачок. Дворянин посещал Акциаклуб, крупный торговец — Клуб черноголовых, ремесленник —- клуб Кану та. Литераторы, художники, высшее офицерство делились, смотря по тому, с кем они были связаны знакомством, между первыми двумя клубами. В ресторанах — та же картина. Если дворянин и «литератор», как называли интеллигентов свободных профессий, были завсегдатаями ресторана Иптельмана, то купец склонялся к Фаренгольцу, а ремесленник довольствовался Гартмутом и Коффским.
Однако клуб ремесленников — Канут — удостаивался частенько, обычно в поздние ночные часы, и посещения высоких гостей из привилегированных сословий. Они являлись либо из Акциаклуба, из соседнего Дома черноголовых или из какого-нибудь ресторана; чаще всего то были
1 «Черноголовыми» назывались члены союза крупных торговцев, считавшего своим покровителем св. Маврикия, изображавшегося в виде арапа.
молодые помещики, студенты-корпоранты в трехцветных шапочках, сынки крупных торговцев и т. п. Под хмельком человек забывает многое, забывает иной раз даже сословные различия и предрассудки. Так было и с молодыми господами, о которых мы говорили. Или, вернее, эти молодые господа и не считали, что грешат против своего сословного достоинства, появляясь иногда в обществе обычно столь презираемых ремесленников,— ведь знатные посетители приходили сюда не для того, чтобы повеселиться вместе с хозяевами, а чтобы поиздеваться над ними или своим озорством нарушить их веселье. Особенно часто бывало это на различных празднествах: и танцевальных вечерах. Горе тогда распорядителям праздника, следящим за порядком, горе и бюргерским барышйям, которым пришлись не по душе грубые шутки высоких 1 остей! В большинстве случаев такое посещение кончалось какой-нибудь грубой выходкой, которая заставляла терпеливого и почтительного распорядителя указать гостям на дверь.
Это проделывалось, разумеется, с учтивостью, доведенной до крайности, ибо мещанин всегда старался быть изысканно вежливым с лицами из высшего общества, желая этим показать свою собственную благовоспитанность, а также имея в виду свою коммерческую выгоду. Более суровые приемы применялись обычно лишь к самым заурядным озорникам. В гильдии Канута практиковались в те времена два способа выпроваживания нежелательного гостя: «с помпой» и «без помпы». За более тяжелые провинности полагался первый способ, за незначительные проступки — второй. В тех случаях, когда возникало сомнение, насколько тяжко согрешил гость и какого наказания он заслуживает,— обвиняемому с глазу на глаз или в присутствии третьего лица предлагали вопрос: как ему самому желательно быть выброшенным за дверь — «с помпой» или «без помпы». Бедный грешник мог сделать выбор, сообразуясь со своим сословным достоинством или с требованиями своей совести. Человек, который хотел исчезнуть без особой пышности, согласно старому доброму обычаю, просто сам убирался прочь из клуба. Тот же, кого толкало тщеславие или кому распорядители хотели оказать особую честь, должен был предварительно пройти церемониальным маршем через клубные помещения. Распорядители в полном составе окружали его, во главе шествия становился оркестр, и под оглушительные звуки музыки процессия направлялась через весь парадный зал в вестибюль, где сопровождаемый такими почестями грешник натягивал пальто и под гром веселого марша отправлялся на свежий воздух.
Если такой озорник оказывался неисправимым и повторял свои выходки или как-либо иначе серьезно грешил против добрых нравов и приличий, ему закрывали доступ в клуб или исключали из членов клуба на несколько месяцев или даже лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92