Помещики вызывали к себе на подмогу военные отряды, чтобы решительно подавить сопротивление крестьян и наказать непокорных.
Если в других местностях сопротивление помещикам выражалось лишь в форме отказа от дополнительных отработок и прекращалось тотчас же, как только гакенрихтер подвергал виновных телесным наказаниям или как только появлялся военный отряд, то в одной из волостей Харьюмаа, в приходе Юру, выступления крестьян против дополнительных отработок вылились в серьезные волнения. Крестьяне поместья Махтра услышали о том, что некий не в меру ретивый и свирепый гакенрихтер из прихода Козе велел беспощадно выпороть мужиков за их строптивость. И когда мужики из Махтра за непокорность были вызваны к тому же самому гекенрихтеру, они решили к нему не являться и скрылись в лесах и болотах. Но, зная, что против них непременно будут высланы войска, они позвали к себе на помощь крестьян из других волостей.
Призыв их был услышан. На мызу Махтра действительно явился отряд солдат, чтобы розгами и палками учинить экзекуцию над бунтовщиками; в то же время и из своей, и из соседних волостей сюда стали толпами стекаться крестьяне, решившие воспрепятствовать порке. Между крестьянами и солдатами произошло настоящее сражение, стоившее многих жертв. Перевес был на стороне крестьян, солдаты были обращены в бегство и махтраская мыза попала в руки победителей. Пьяные люди долго громили и разрушали все вокруг; наконец строения мызы по невыясненным причинам загорелись и большая часть их превратилась в груды пепла.
Это событие породило среди окрестных помещиков опасения, что крестьяне замышляют поднять еще более крупный мятеж, сжечь и другие имения в этом приходе. В величайшем смятении помещичьи семьи устремились в город. Если три-четыре года тому назад городское дворянство, страшась призраков войны, искало убежища в сельских местностях, то теперь поместная знать стала искать защиты за городскими стенами. Но как тогда война не коснулась Таллина, так теперь и крестьянское восстание не разразилось. В деревни прибыло много войск, и движение было всюду подавлено. Крестьян, принимавших участие в так называемой «войне в Махтра», всех разыскали, под конвоем привезли в Таллин, заключили в тюрьму и предали военному суду. После долгого разбирательства суд приговорил обвиняемых к смертной казни, которая была впоследствии заменена тяжким телесным наказанием и ссылкой в Сибирь на каторжные работы или на поселение 1.
Среди таллинских мещан эти события обсуждались, разумеется, весьма оживленно и в обществе, и в семейном кругу, и за кружкой пива. Отношение к местному дворянству здесь было далеко не доброжелательное. Об этом
1 Более подробно об этих событиях рассказывается в моем романе «Война в Махтра». (Примеч. автора.)
позаботились сами аристократы. Они были главенствующим сословием как в сельских местностях, так и в городе,— здесь в их руках была политическая и социальная мощь, там — экономическая. И свою сословную гордость, которая часто переходила в высокомерие и чванство, они давали почувствовать не только крестьянину, но и мещанину. Это оскорбляло городского обывателя, порождало в его душе досаду и неприязнь к аристократам.
При таких условиях не было ничего странного в том, что горожане, говоря об упомянутых нами крестьянских волнениях, в большинстве случаев становились на сторону крестьян. Это было понятно и с чисто человеческой стороны, так как горожанам было известно, как тяжело помещичья рука давит на крестьянский хребет, как мыза высасывает все соки из жалкого, забитого мужика. На таллинских рынках горожане могли собственными глазами убедиться, до чего велика крестьянская нищета: какие убогие клячи и телеги у мужиков, какая бедная одежда, какие голодные лица, как глубока крестьянская темнота и невежество. Кроме того, из деревни доходили слухи о том, как беспощадно пороли людей гакенрихтеры и во время волнений и раньше — зачастую только за то, что крестьяне осмеливались толковать новый закон иначе, чем помещики, либо просили его разъяснить.
Но мещанин заявлял о своей враждебности к помещику только за его спиной, где-нибудь в кабачке, и кулаки сжимал только в карманах. А стоило аристократу появиться в его лавке или мастерской, как хозяин кланялся до земли и уста его источали мед. Мещанин, в особенности торговец, нуждался в помещике — тот был его лучшим клиентом. А как известно, материальные выгоды определяют и мораль, и образ мыслей, и житейское поведение общества. О событиях в Махтра, о паническом бегстве помещиков из Юру в городе говорили со злорадством; немало иронических словечек и метких острот на их счет передавалось из уст в уста. Но как только бюргер сам сталкивался с кем-нибудь из господ и тот начинал жаловаться на свою беду, проклиная негодяев-мужиков на чем свет стоит,— почтенный обыватель усердно поддакивал и подобострастно присоединялся к барской ругани.
Среди горожан с высшим образованием, так называемых «литераторов», были и свободомыслящие люди, которые знали о горе народном, знали о несправедливостях, постоянно чинимых над крестьянами, и высказывали обо всем этом свое мнение и в обществе, и в местах официальных. Идеи свободы, демократии и просвещения, мощным потоком разливавшиеся в Западной Европе, стали овладевать наиболее выдающимися и просвещенными умами и в нашей стране; уже многие приходили к выводу, что своеволие и бесчинства юнкерства — наследие прошлых веков с их жестокостью и произволом — противоречат духу времени, что у горожанина тоже есть свое сословное достоинство, что он может и должен его иметь. Но таких людей было мало, да и в их среде многие в силу экономических или светских связей настолько подчинялись влиянию дворянства или прямо от него зависели, что открыто и действенно выступить против пего не решались. К тому же идейная борьба, которая проходила бы перед судом широкого общественного мнения, была невозможна или, во всяком случае, сильно затруднена. Прессы не существовало, тем более — независимой, свободомыслящей прессы. Вся печать подвергалась суровой немецкой цензуре, к которой косвенно имело отношение и дворянство как правящее сословие. В газету или книгу не могло проскользнуть ни единое слово осуждения по адресу «рыцарства», и если случалось, что за границей что-либо подобное проникало в печать, то продажа такого произведения в пашей стране немедленно запрещалась. Упомянутые нами свободомыслящие литераторы только за рубежом и пытались излить свои наболевшие сердца, хотя их произведения могли читаться только там. Но по крайней мере наши «рыцари» этим косвенным путем узнавали, что о них думают правдивые и гуманные друзья народа, сами в свое время жившие среди прибалтийского дворянства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Если в других местностях сопротивление помещикам выражалось лишь в форме отказа от дополнительных отработок и прекращалось тотчас же, как только гакенрихтер подвергал виновных телесным наказаниям или как только появлялся военный отряд, то в одной из волостей Харьюмаа, в приходе Юру, выступления крестьян против дополнительных отработок вылились в серьезные волнения. Крестьяне поместья Махтра услышали о том, что некий не в меру ретивый и свирепый гакенрихтер из прихода Козе велел беспощадно выпороть мужиков за их строптивость. И когда мужики из Махтра за непокорность были вызваны к тому же самому гекенрихтеру, они решили к нему не являться и скрылись в лесах и болотах. Но, зная, что против них непременно будут высланы войска, они позвали к себе на помощь крестьян из других волостей.
Призыв их был услышан. На мызу Махтра действительно явился отряд солдат, чтобы розгами и палками учинить экзекуцию над бунтовщиками; в то же время и из своей, и из соседних волостей сюда стали толпами стекаться крестьяне, решившие воспрепятствовать порке. Между крестьянами и солдатами произошло настоящее сражение, стоившее многих жертв. Перевес был на стороне крестьян, солдаты были обращены в бегство и махтраская мыза попала в руки победителей. Пьяные люди долго громили и разрушали все вокруг; наконец строения мызы по невыясненным причинам загорелись и большая часть их превратилась в груды пепла.
Это событие породило среди окрестных помещиков опасения, что крестьяне замышляют поднять еще более крупный мятеж, сжечь и другие имения в этом приходе. В величайшем смятении помещичьи семьи устремились в город. Если три-четыре года тому назад городское дворянство, страшась призраков войны, искало убежища в сельских местностях, то теперь поместная знать стала искать защиты за городскими стенами. Но как тогда война не коснулась Таллина, так теперь и крестьянское восстание не разразилось. В деревни прибыло много войск, и движение было всюду подавлено. Крестьян, принимавших участие в так называемой «войне в Махтра», всех разыскали, под конвоем привезли в Таллин, заключили в тюрьму и предали военному суду. После долгого разбирательства суд приговорил обвиняемых к смертной казни, которая была впоследствии заменена тяжким телесным наказанием и ссылкой в Сибирь на каторжные работы или на поселение 1.
Среди таллинских мещан эти события обсуждались, разумеется, весьма оживленно и в обществе, и в семейном кругу, и за кружкой пива. Отношение к местному дворянству здесь было далеко не доброжелательное. Об этом
1 Более подробно об этих событиях рассказывается в моем романе «Война в Махтра». (Примеч. автора.)
позаботились сами аристократы. Они были главенствующим сословием как в сельских местностях, так и в городе,— здесь в их руках была политическая и социальная мощь, там — экономическая. И свою сословную гордость, которая часто переходила в высокомерие и чванство, они давали почувствовать не только крестьянину, но и мещанину. Это оскорбляло городского обывателя, порождало в его душе досаду и неприязнь к аристократам.
При таких условиях не было ничего странного в том, что горожане, говоря об упомянутых нами крестьянских волнениях, в большинстве случаев становились на сторону крестьян. Это было понятно и с чисто человеческой стороны, так как горожанам было известно, как тяжело помещичья рука давит на крестьянский хребет, как мыза высасывает все соки из жалкого, забитого мужика. На таллинских рынках горожане могли собственными глазами убедиться, до чего велика крестьянская нищета: какие убогие клячи и телеги у мужиков, какая бедная одежда, какие голодные лица, как глубока крестьянская темнота и невежество. Кроме того, из деревни доходили слухи о том, как беспощадно пороли людей гакенрихтеры и во время волнений и раньше — зачастую только за то, что крестьяне осмеливались толковать новый закон иначе, чем помещики, либо просили его разъяснить.
Но мещанин заявлял о своей враждебности к помещику только за его спиной, где-нибудь в кабачке, и кулаки сжимал только в карманах. А стоило аристократу появиться в его лавке или мастерской, как хозяин кланялся до земли и уста его источали мед. Мещанин, в особенности торговец, нуждался в помещике — тот был его лучшим клиентом. А как известно, материальные выгоды определяют и мораль, и образ мыслей, и житейское поведение общества. О событиях в Махтра, о паническом бегстве помещиков из Юру в городе говорили со злорадством; немало иронических словечек и метких острот на их счет передавалось из уст в уста. Но как только бюргер сам сталкивался с кем-нибудь из господ и тот начинал жаловаться на свою беду, проклиная негодяев-мужиков на чем свет стоит,— почтенный обыватель усердно поддакивал и подобострастно присоединялся к барской ругани.
Среди горожан с высшим образованием, так называемых «литераторов», были и свободомыслящие люди, которые знали о горе народном, знали о несправедливостях, постоянно чинимых над крестьянами, и высказывали обо всем этом свое мнение и в обществе, и в местах официальных. Идеи свободы, демократии и просвещения, мощным потоком разливавшиеся в Западной Европе, стали овладевать наиболее выдающимися и просвещенными умами и в нашей стране; уже многие приходили к выводу, что своеволие и бесчинства юнкерства — наследие прошлых веков с их жестокостью и произволом — противоречат духу времени, что у горожанина тоже есть свое сословное достоинство, что он может и должен его иметь. Но таких людей было мало, да и в их среде многие в силу экономических или светских связей настолько подчинялись влиянию дворянства или прямо от него зависели, что открыто и действенно выступить против пего не решались. К тому же идейная борьба, которая проходила бы перед судом широкого общественного мнения, была невозможна или, во всяком случае, сильно затруднена. Прессы не существовало, тем более — независимой, свободомыслящей прессы. Вся печать подвергалась суровой немецкой цензуре, к которой косвенно имело отношение и дворянство как правящее сословие. В газету или книгу не могло проскользнуть ни единое слово осуждения по адресу «рыцарства», и если случалось, что за границей что-либо подобное проникало в печать, то продажа такого произведения в пашей стране немедленно запрещалась. Упомянутые нами свободомыслящие литераторы только за рубежом и пытались излить свои наболевшие сердца, хотя их произведения могли читаться только там. Но по крайней мере наши «рыцари» этим косвенным путем узнавали, что о них думают правдивые и гуманные друзья народа, сами в свое время жившие среди прибалтийского дворянства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92