.. Но так далеко... запомните это, дети, и особенно ты, Берта,— так далеко моя дружба с Матиасом Лутцем все же не заходит, чтобы я согласился когда-нибудь взять его себе в зятья. Ты, жена, как будто именно этого и боишься...
Это неожиданно брошенное слово испугало не только Берту, но и мадам Виттельбах — правда, по иной причине, чем дочь. По мнению мамаши, уже само слово «зять», сказанное по отношению к Матиасу Лутцу пусть даже в отрицательной фразе, являлось чем-то прямо оскорбительным.
— В зятья? — переспросила она и резко рассмеялась.— Нет, Георг, таких опасений у меня еще не было. Я думаю, мы все здесь еще в здравом уме, в том числе и сама Берта. Да, дитя, я надеюсь, что это так! Я хотела тебя только предостеречь. Ты, правда, уже не девочка, но иногда и взрослый человек может сделать ложный шаг»
— Итак, снова мир? — спросила, весело усмехаясь, кругленькая госпожа Штернфельд.— Если мне по поводу нашего пикника придется в каждой семье выслушивать такие длинные споры, то я успею поседеть, а список все еще не будет готов. Ты, Берта, теперь знаешь, что Матиаса Лутца тебе заполучить в мужья не удастся. Поставь на нем крест и ищи другого! Таким образом, спор копчен... А теперь скажите мне все же, кто едет, кто нет. Шпорледеры, Кюны, Вигерты, Лемкули, Грюнберги — все будут. И кое-кто из их лучших подмастерьев.
— Уж если едут и подмастерья,— сказала мадам Вит-тельбах,— то простая вежливость требует, чтобы вы пригласили и нашего заведующего мастерской.
— Отлично, запишем господина Оскара Брандта. Ты, Берта, вели узнать, поедет он или пет. А Матиас Лутц? Должна вам сказать — многие изъявили желание, чтобы он был приглашен. Вы же знаете — он отличный танцор и интересный собеседник. Несколько молодых девиц высказали пожелание, чтобы он поехал,— им покажется очень странным, если мы его не пригласим. Это может вызвать нежелательные толки. А зачем это нам?
— Тогда запиши и эту великую личность — Матиаса Лутца! — иронически воскликнула мамаша.— Но в таком случае я тоже еду с вами!
— Ур-р-р-а! Чудесно! — Эмилия захлопала в ладоши.— Мама будет оберегать дочь, как ангел-хранитель! Ну, теперь все в идеальном порядке!
А мамзель Берта вздохнула. Эта прогулка, которой она раньше так радовалась, вдруг потеряла для нее всякую привлекательность.
Папаше, направлявшемуся в мастерскую, поручили спросить Оскара Брандта и Матиаса Лутца, желают ли они принять участие в готовящемся выезде за город. Вскоре от обоих госпоже Виттельбах принесли утвердительный ответ.
Лето в этом году было холодное и дождливое, зато в начале осени наступили теплые, ясные дни. Горожане пользовались этим, чтобы насладиться загородными прогулками, вознаграждая себя за неудачное лето. Поэтому и у супругов Штернберг появилась мысль устроить во второй половине сентября выезд за город. Предполагалось выехать в субботу после обеда, переночевать в Йоа и возвратиться на другой день к вечеру. Йоа со своим великолепным парком и живописным водопадом была в те времена излюбленным местом прогулок состоятельных горожан.
Нанятые на конном дворе Розенберга длинные «семейные рыдваны», вмещавшие каждый до десяти человек, ожидали на площади у Харьюских ворот. Церкви св. Яна в то время здесь еще не было. Детский парк со своими пышными молодыми деревьями тянулся у подножия серой крепостной стены. Харьюские ворота, отделявшие город от южных предместий, стояли, как и в средние века, суровые, темные, несокрушимые.
К назначенному часу у экипажей собралась большая веселая компания, большей частью — молодые барышни и дамы со своими поклонниками и мужьями, а также несколько наиболее прытких мам^ш и папаш. Служанки и ученики из мастерских доставили сюда тяжелые корзины, наполненные всякими яствами и винами на дорогу. Все это было заботливо уложено в экипажи. Когда общество оказалось в сборе, все стали взбираться в высокие шарабаны, причем кавалерам доставляло большое удовольствие, взяв даму за талию или под мышки, подсаживать ее наверх. По общему требованию или, во всяком случае, с общего согласия садились «пестрыми рядами», дамы и мужчины вперемежку; при этом мадам Виттельбах ухитрилась устроить так, что Берта очутилась не рядом с Матиасом Лутцем, а между собственной мамашей и сыном какого-то мастера. Соседями Матиаса оказались красивая девушка, дочь одного из старших подмастерьев, и ее отец — обстоятельство, которое Берте, по-видимому, совсем не нравилось.
Под щелканье кнутов и заразительный хохот веселой компании четыре гигантские коляски тронулись в путь — мимо крепостного рва вокруг Тоомпеа, к предместью, называемому Кассисаба — Кошачий хвост. Едва экипажи, миновав «рогатку», то есть шлагбаум, обозначавший городскую таможенную границу, выехали на пыльное шоссе, зазвучали веселые песни. Пение и игра на рояле были приняты в таллинском бюргерском обществе и служили свидетельством хорошего воспитания. Погода была чудесная, и настроение у всех отличное. К тому же вскоре было откупорено несколько бутылок с длинными горлышками, и кубок с рейнвейном пошел вкруговую.
Для Берты Виттельбах настал час терзаний.
Бывают на свете родители, которые всю жизнь считают своих детей все еще детьми и вечно стремятся их поучать и наставлять, будь у тех даже седые волосы.
Госпоже Виттельбах ее двадцатисемилетняя Берта все еще казалась той девочкой в коротком платьице, с красной лентой в косичке, с азбукой и грифельной доской в руках,— той самой Бертой, которая когда-то ходила в школу к тетушке Раупах. Те же замечания и наставления, те же выговоры и укоризненные взгляды, докучавшие Берте еще в детстве, градом сыпались на нее и сейчас, однако делалось это таким образом, что присутствующие почти ничего < не замечали или, во всяком случае, не должны были замечать.
— Берта, как ты смеешься!
— Берта, как ты разговариваешь!
— Берта, как ты смотришь на этого человека!
— Берта, как ты сидишь!
— Берта, как ты держишь руки!
— Берта, почему ты так долго разговариваешь с одним и тем же человеком!
— Берта, как на тебе надета шляпка!
— Берта, неужели ты не можешь поправить волосы?
— Берта, неужели ты не видишь, где у тебя шлейф валяется?
И так всю дорогу. Один укол за другим. Через каждые пять минут Берта ощущала около своего уха теплые мамашины губы, и новое замечание всякий раз словно кусало ее. Люди посторонние могли подумать: и что такое мадам Виттельбах непрестанно шепчет на ухо дочери? Но добрые знакомые знали — это мадам Виттельбах наставляет свою дочь. И этого никак нельзя было осуждать. Дочерей вообще воспитывали таким способом, и это называлось заботливым воспитанием. Кое-кто из молодых мужчин, возможно, и улыбался, наблюдая эту картину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Это неожиданно брошенное слово испугало не только Берту, но и мадам Виттельбах — правда, по иной причине, чем дочь. По мнению мамаши, уже само слово «зять», сказанное по отношению к Матиасу Лутцу пусть даже в отрицательной фразе, являлось чем-то прямо оскорбительным.
— В зятья? — переспросила она и резко рассмеялась.— Нет, Георг, таких опасений у меня еще не было. Я думаю, мы все здесь еще в здравом уме, в том числе и сама Берта. Да, дитя, я надеюсь, что это так! Я хотела тебя только предостеречь. Ты, правда, уже не девочка, но иногда и взрослый человек может сделать ложный шаг»
— Итак, снова мир? — спросила, весело усмехаясь, кругленькая госпожа Штернфельд.— Если мне по поводу нашего пикника придется в каждой семье выслушивать такие длинные споры, то я успею поседеть, а список все еще не будет готов. Ты, Берта, теперь знаешь, что Матиаса Лутца тебе заполучить в мужья не удастся. Поставь на нем крест и ищи другого! Таким образом, спор копчен... А теперь скажите мне все же, кто едет, кто нет. Шпорледеры, Кюны, Вигерты, Лемкули, Грюнберги — все будут. И кое-кто из их лучших подмастерьев.
— Уж если едут и подмастерья,— сказала мадам Вит-тельбах,— то простая вежливость требует, чтобы вы пригласили и нашего заведующего мастерской.
— Отлично, запишем господина Оскара Брандта. Ты, Берта, вели узнать, поедет он или пет. А Матиас Лутц? Должна вам сказать — многие изъявили желание, чтобы он был приглашен. Вы же знаете — он отличный танцор и интересный собеседник. Несколько молодых девиц высказали пожелание, чтобы он поехал,— им покажется очень странным, если мы его не пригласим. Это может вызвать нежелательные толки. А зачем это нам?
— Тогда запиши и эту великую личность — Матиаса Лутца! — иронически воскликнула мамаша.— Но в таком случае я тоже еду с вами!
— Ур-р-р-а! Чудесно! — Эмилия захлопала в ладоши.— Мама будет оберегать дочь, как ангел-хранитель! Ну, теперь все в идеальном порядке!
А мамзель Берта вздохнула. Эта прогулка, которой она раньше так радовалась, вдруг потеряла для нее всякую привлекательность.
Папаше, направлявшемуся в мастерскую, поручили спросить Оскара Брандта и Матиаса Лутца, желают ли они принять участие в готовящемся выезде за город. Вскоре от обоих госпоже Виттельбах принесли утвердительный ответ.
Лето в этом году было холодное и дождливое, зато в начале осени наступили теплые, ясные дни. Горожане пользовались этим, чтобы насладиться загородными прогулками, вознаграждая себя за неудачное лето. Поэтому и у супругов Штернберг появилась мысль устроить во второй половине сентября выезд за город. Предполагалось выехать в субботу после обеда, переночевать в Йоа и возвратиться на другой день к вечеру. Йоа со своим великолепным парком и живописным водопадом была в те времена излюбленным местом прогулок состоятельных горожан.
Нанятые на конном дворе Розенберга длинные «семейные рыдваны», вмещавшие каждый до десяти человек, ожидали на площади у Харьюских ворот. Церкви св. Яна в то время здесь еще не было. Детский парк со своими пышными молодыми деревьями тянулся у подножия серой крепостной стены. Харьюские ворота, отделявшие город от южных предместий, стояли, как и в средние века, суровые, темные, несокрушимые.
К назначенному часу у экипажей собралась большая веселая компания, большей частью — молодые барышни и дамы со своими поклонниками и мужьями, а также несколько наиболее прытких мам^ш и папаш. Служанки и ученики из мастерских доставили сюда тяжелые корзины, наполненные всякими яствами и винами на дорогу. Все это было заботливо уложено в экипажи. Когда общество оказалось в сборе, все стали взбираться в высокие шарабаны, причем кавалерам доставляло большое удовольствие, взяв даму за талию или под мышки, подсаживать ее наверх. По общему требованию или, во всяком случае, с общего согласия садились «пестрыми рядами», дамы и мужчины вперемежку; при этом мадам Виттельбах ухитрилась устроить так, что Берта очутилась не рядом с Матиасом Лутцем, а между собственной мамашей и сыном какого-то мастера. Соседями Матиаса оказались красивая девушка, дочь одного из старших подмастерьев, и ее отец — обстоятельство, которое Берте, по-видимому, совсем не нравилось.
Под щелканье кнутов и заразительный хохот веселой компании четыре гигантские коляски тронулись в путь — мимо крепостного рва вокруг Тоомпеа, к предместью, называемому Кассисаба — Кошачий хвост. Едва экипажи, миновав «рогатку», то есть шлагбаум, обозначавший городскую таможенную границу, выехали на пыльное шоссе, зазвучали веселые песни. Пение и игра на рояле были приняты в таллинском бюргерском обществе и служили свидетельством хорошего воспитания. Погода была чудесная, и настроение у всех отличное. К тому же вскоре было откупорено несколько бутылок с длинными горлышками, и кубок с рейнвейном пошел вкруговую.
Для Берты Виттельбах настал час терзаний.
Бывают на свете родители, которые всю жизнь считают своих детей все еще детьми и вечно стремятся их поучать и наставлять, будь у тех даже седые волосы.
Госпоже Виттельбах ее двадцатисемилетняя Берта все еще казалась той девочкой в коротком платьице, с красной лентой в косичке, с азбукой и грифельной доской в руках,— той самой Бертой, которая когда-то ходила в школу к тетушке Раупах. Те же замечания и наставления, те же выговоры и укоризненные взгляды, докучавшие Берте еще в детстве, градом сыпались на нее и сейчас, однако делалось это таким образом, что присутствующие почти ничего < не замечали или, во всяком случае, не должны были замечать.
— Берта, как ты смеешься!
— Берта, как ты разговариваешь!
— Берта, как ты смотришь на этого человека!
— Берта, как ты сидишь!
— Берта, как ты держишь руки!
— Берта, почему ты так долго разговариваешь с одним и тем же человеком!
— Берта, как на тебе надета шляпка!
— Берта, неужели ты не можешь поправить волосы?
— Берта, неужели ты не видишь, где у тебя шлейф валяется?
И так всю дорогу. Один укол за другим. Через каждые пять минут Берта ощущала около своего уха теплые мамашины губы, и новое замечание всякий раз словно кусало ее. Люди посторонние могли подумать: и что такое мадам Виттельбах непрестанно шепчет на ухо дочери? Но добрые знакомые знали — это мадам Виттельбах наставляет свою дочь. И этого никак нельзя было осуждать. Дочерей вообще воспитывали таким способом, и это называлось заботливым воспитанием. Кое-кто из молодых мужчин, возможно, и улыбался, наблюдая эту картину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92