.. Сжалься надо мной, Мати!
Сухие, жаркие рыдания прорвались в ее голосе. Она была так обессилена волнением и своей исповедью, что склонилась на стоявший у дивана стол, судорожно вздрагивая всем телом.
Матиас молчал.
Он застыл, погруженный в безжизненное оцепенение.
Руки его опустились, нижняя челюсть, даже щеки обвисли, глаза смотрели пустым, угасшим взглядом. Он походил на человека, который убит таким тяжким горем, что и не пытается его осознать и преодолеть. Казалось., ему безразлично, что с ним будет дальше.
А между тем ничего не случилось, кроме того, что девять месяцев назад его жена в течение недели принадлежала другому...
— Иди отдохни, Лена, завтра мы еще поговорим о нашем несчастье.— Голос его после долгого молчания прозвучал глухо, будто издалека.
Лена послушно встала и, словно шаткая тень, скрылась в соседней комнате.
20 ОКО ЗА ОКО
В эту ночь Матиасу Лутцу было не до сна. Он закрыл дверь в другую комнату и принялся шагать из угла в угол. Прошло немало времени, пока он очнулся от своего оцепенения, и у него возникли более отчетливые чувства,, а в сознании всплыли мысли, па которых он уже мог остановиться, которые мог связать в логически последовательную цепь.
Первое, что подобно взрывной волне заполнило его грудь,— был гнев. Гнев против обоих преступников. Тот яростный, все сокрушающий и уничтожающий гнев, который жаждет мести, требует око за око, зуб за зуб и налагает за провинность самую тяжкую кару. И первой сознательной мыслью Матиаса было сейчас же обдумать, решить, какую бы самую жестокую месть найти для ви-повных.
Прежде всего — отомстить насильнику.
Этот человек довершил то, что начал его отец.
Эти люди, отец и сын, навек попрали, втоптали в грязь жизнь и достоинство нескольких человек, разрушили все, что было дорого этим несчастным, и оставили их нагими на оскверненных развалинах.
Матиас думал о своей матери. Старший из этих насильников, пользуясь своим правом повелителя, отнял последнее достояние бедной служанки — ее честь. Той же своей хозяйской властью он отнял доброе имя и у ее мужа, связав его на всю жизнь со своей покинутой жертвой, так что люди стали глумиться над беднягой и указывать на пего пальцами. Потом насильник лишил свое дитя сыновних прав Р1 имени. Он спокойно и хладнокровно втоптал в грязь все, что было дорого и свято юной душе, надругался над человеческим достоинством своего родного сына, обрек его, как бесправного отщепенца, на вечную пытку, отдал на посмешище и издевательство людям, лишил его детской любви и уважения к родителям, научил его лишь презирать и стыдиться самого себя, своих кормильцев и воспитателей.
А потом явился Ризенталь-младший и помог уже во втором поколении завершить то, что много лет назад успешно начал его отец.
Сын потопил в грязи и ту крупицу чести, которую его отвергнутый брат добыл себе собственными силами, безупречной жизнью и ревностным трудом. Сын передал надоевшую ему любовницу брату, чтобы тот взял ее себе в жены, на потеху всему городу. Сын подбросил брату своего ребенка на полное попечение. Сын потребовал от брата, чтобы тот играл в жизни такую же шутовскую роль, какая досталась Конна Яку по приказу старого барона. Сын проделал точь-в-точь то же самое, что и отец, и их общей жертвой, не считая других людей, стал он, Матиас Лутц.
Но Матиас Лутц — не Як из Конна.
Матиас Лутц не станет гладить баронские ляжки, не станет, низко кланяясь, благодарить за великую честь и милость. Он не будет, как Як, напившись пьяным, в бессильной злобе колотить кулаками о косяк двери, он не удовольствуется проклятиями, пущенными на ветер. Матиас Лутц будет мстить. Матиас Лутц заплатит ударом за удар. Око за око, зуб за зуб! У вас, господин барон, есть серьезные причины дрожать перед Матиасом Лут-цем! Этот человек умеет любить, но умеет и ненавидеть. Вы отняли у него жизнь — он способен убить вас. Ему уже нечего терять, вы же можете потерять все...
И в тихий ночной час Матиас Лутд дает себе страшную клятву. Ему, правда, еще самому не ясно, что он предпримет. Но он клянется совершить нечто настолько значительное, чтобы нанесенная ему обида была отомщена... отомщена сторицей...
Мысли его обращаются к преступнице.
Да, и эта женщина, за чистоту и верность которой он несколько часов назад готов был ручаться жизнью,— и она виновна. Она виновна, как и любая другая падшая женщина. Она виновата так же, как и жена Конна Яка, которую ее сын однажды в приливе гнева и боли назвал настоящим ее именем. А теперь этого грязного слова заслуживает и твоя жена, Матиас Лутц! Почему она отдалась соблазнителю? Он ведь не прибегал к насилию в прямом смысле этого слова. Пусть бы изощрялся, как хотел, уговаривал и терзал — чистая девушка должна была бы сопротивляться до последней капли крови. Она должна была разбить окно на верхнем этаже дома и прыгнуть вниз, не думая о том, какою подберут ее на каменных плитах...
Эти требования казались сейчас разгневанному мужу такими естественными и бесспорными, что он, не раздумывая, осудил и преступницу, вынес ей суровый приговор. Вон из этого дома! Вон из сердца, которое она похитила, чтобы потом так гнусно его предать и продать! Жить рядом с пей, помня о ее грехе, видеть у нее на руках этого ребенка, вечно думать о ее лжи и обмане — о нет! Это немыслимо... Как только рассветет, обманутый муж предстанет перед ней и скажет: «Ты недостойна жить со мной под одной крышей, дышать со мной одним воздухом, называть меня своим мужем. Ты должна уйти отсюда, чтобы и следа твоего не осталось и чтобы я снова обрел свое достоинство. Неси сама свои позор. Я могу простить тебя, но смыть с тебя пятно — этого я не хочу и не могу!»
Таковы были два непоколебимые решения, которые несчастный, словно железными заклепками, приковал к своему сердцу. Он думал о них всю ночь, шагая по комнате, и старался их подкрепить все новыми доводами. Он не хотел допустить колебаний или сомнений — он связал себя многократной клятвой...
Часов в шесть утра робко приоткрылась дверь и показалась Лена, или, вернее, ее жалкая тень. Как и Матиас, она в эту ночь не раздевалась п не смыкала глаз. Она обратила к мужу белое, изможденное лицо; на Матиаса большие, глубоко ввалившиеся глаза — в них была нечеловеческая, невыразимая мука.
Она ждала его решения.
Она ждала смертного приговора.
Молча, покорно, со спокойствием, выстраданным в долгой последней борьбе, стояла преступница перед своим судьей.
Но судья молчал. Он смотрел па преступницу, читал на лице всю ее безмерную скорбь и не находил слов, чтобы произнести приговор... не находил в себе мужества...
Мертвых не приговаривают к смертной казни. Если она когда-нибудь оправится, тогда... Она была твоей женой. Ты не можешь ее выбросить па улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Сухие, жаркие рыдания прорвались в ее голосе. Она была так обессилена волнением и своей исповедью, что склонилась на стоявший у дивана стол, судорожно вздрагивая всем телом.
Матиас молчал.
Он застыл, погруженный в безжизненное оцепенение.
Руки его опустились, нижняя челюсть, даже щеки обвисли, глаза смотрели пустым, угасшим взглядом. Он походил на человека, который убит таким тяжким горем, что и не пытается его осознать и преодолеть. Казалось., ему безразлично, что с ним будет дальше.
А между тем ничего не случилось, кроме того, что девять месяцев назад его жена в течение недели принадлежала другому...
— Иди отдохни, Лена, завтра мы еще поговорим о нашем несчастье.— Голос его после долгого молчания прозвучал глухо, будто издалека.
Лена послушно встала и, словно шаткая тень, скрылась в соседней комнате.
20 ОКО ЗА ОКО
В эту ночь Матиасу Лутцу было не до сна. Он закрыл дверь в другую комнату и принялся шагать из угла в угол. Прошло немало времени, пока он очнулся от своего оцепенения, и у него возникли более отчетливые чувства,, а в сознании всплыли мысли, па которых он уже мог остановиться, которые мог связать в логически последовательную цепь.
Первое, что подобно взрывной волне заполнило его грудь,— был гнев. Гнев против обоих преступников. Тот яростный, все сокрушающий и уничтожающий гнев, который жаждет мести, требует око за око, зуб за зуб и налагает за провинность самую тяжкую кару. И первой сознательной мыслью Матиаса было сейчас же обдумать, решить, какую бы самую жестокую месть найти для ви-повных.
Прежде всего — отомстить насильнику.
Этот человек довершил то, что начал его отец.
Эти люди, отец и сын, навек попрали, втоптали в грязь жизнь и достоинство нескольких человек, разрушили все, что было дорого этим несчастным, и оставили их нагими на оскверненных развалинах.
Матиас думал о своей матери. Старший из этих насильников, пользуясь своим правом повелителя, отнял последнее достояние бедной служанки — ее честь. Той же своей хозяйской властью он отнял доброе имя и у ее мужа, связав его на всю жизнь со своей покинутой жертвой, так что люди стали глумиться над беднягой и указывать на пего пальцами. Потом насильник лишил свое дитя сыновних прав Р1 имени. Он спокойно и хладнокровно втоптал в грязь все, что было дорого и свято юной душе, надругался над человеческим достоинством своего родного сына, обрек его, как бесправного отщепенца, на вечную пытку, отдал на посмешище и издевательство людям, лишил его детской любви и уважения к родителям, научил его лишь презирать и стыдиться самого себя, своих кормильцев и воспитателей.
А потом явился Ризенталь-младший и помог уже во втором поколении завершить то, что много лет назад успешно начал его отец.
Сын потопил в грязи и ту крупицу чести, которую его отвергнутый брат добыл себе собственными силами, безупречной жизнью и ревностным трудом. Сын передал надоевшую ему любовницу брату, чтобы тот взял ее себе в жены, на потеху всему городу. Сын подбросил брату своего ребенка на полное попечение. Сын потребовал от брата, чтобы тот играл в жизни такую же шутовскую роль, какая досталась Конна Яку по приказу старого барона. Сын проделал точь-в-точь то же самое, что и отец, и их общей жертвой, не считая других людей, стал он, Матиас Лутц.
Но Матиас Лутц — не Як из Конна.
Матиас Лутц не станет гладить баронские ляжки, не станет, низко кланяясь, благодарить за великую честь и милость. Он не будет, как Як, напившись пьяным, в бессильной злобе колотить кулаками о косяк двери, он не удовольствуется проклятиями, пущенными на ветер. Матиас Лутц будет мстить. Матиас Лутц заплатит ударом за удар. Око за око, зуб за зуб! У вас, господин барон, есть серьезные причины дрожать перед Матиасом Лут-цем! Этот человек умеет любить, но умеет и ненавидеть. Вы отняли у него жизнь — он способен убить вас. Ему уже нечего терять, вы же можете потерять все...
И в тихий ночной час Матиас Лутд дает себе страшную клятву. Ему, правда, еще самому не ясно, что он предпримет. Но он клянется совершить нечто настолько значительное, чтобы нанесенная ему обида была отомщена... отомщена сторицей...
Мысли его обращаются к преступнице.
Да, и эта женщина, за чистоту и верность которой он несколько часов назад готов был ручаться жизнью,— и она виновна. Она виновна, как и любая другая падшая женщина. Она виновата так же, как и жена Конна Яка, которую ее сын однажды в приливе гнева и боли назвал настоящим ее именем. А теперь этого грязного слова заслуживает и твоя жена, Матиас Лутц! Почему она отдалась соблазнителю? Он ведь не прибегал к насилию в прямом смысле этого слова. Пусть бы изощрялся, как хотел, уговаривал и терзал — чистая девушка должна была бы сопротивляться до последней капли крови. Она должна была разбить окно на верхнем этаже дома и прыгнуть вниз, не думая о том, какою подберут ее на каменных плитах...
Эти требования казались сейчас разгневанному мужу такими естественными и бесспорными, что он, не раздумывая, осудил и преступницу, вынес ей суровый приговор. Вон из этого дома! Вон из сердца, которое она похитила, чтобы потом так гнусно его предать и продать! Жить рядом с пей, помня о ее грехе, видеть у нее на руках этого ребенка, вечно думать о ее лжи и обмане — о нет! Это немыслимо... Как только рассветет, обманутый муж предстанет перед ней и скажет: «Ты недостойна жить со мной под одной крышей, дышать со мной одним воздухом, называть меня своим мужем. Ты должна уйти отсюда, чтобы и следа твоего не осталось и чтобы я снова обрел свое достоинство. Неси сама свои позор. Я могу простить тебя, но смыть с тебя пятно — этого я не хочу и не могу!»
Таковы были два непоколебимые решения, которые несчастный, словно железными заклепками, приковал к своему сердцу. Он думал о них всю ночь, шагая по комнате, и старался их подкрепить все новыми доводами. Он не хотел допустить колебаний или сомнений — он связал себя многократной клятвой...
Часов в шесть утра робко приоткрылась дверь и показалась Лена, или, вернее, ее жалкая тень. Как и Матиас, она в эту ночь не раздевалась п не смыкала глаз. Она обратила к мужу белое, изможденное лицо; на Матиаса большие, глубоко ввалившиеся глаза — в них была нечеловеческая, невыразимая мука.
Она ждала его решения.
Она ждала смертного приговора.
Молча, покорно, со спокойствием, выстраданным в долгой последней борьбе, стояла преступница перед своим судьей.
Но судья молчал. Он смотрел па преступницу, читал на лице всю ее безмерную скорбь и не находил слов, чтобы произнести приговор... не находил в себе мужества...
Мертвых не приговаривают к смертной казни. Если она когда-нибудь оправится, тогда... Она была твоей женой. Ты не можешь ее выбросить па улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92