А парни отпустили свою первую шуточку по адресу маленького крикуна. Они сказали: «У Лийзу из Конна барончик родился. Орет здорово — видать, из него хороший агрехт1 выйдет».
Так с самого рождения и окрестили Майта бароном.
Як и Лийзу, разумеется, знали, что болтают в деревне о них и сыне. Иногда им все это говорили прямо в глаза — то сварливый сосед скажет под злую руку, то какой-нибудь грубый парень с пьяных глаз все выложит. Но ошибается тот, кто думает, будто деревенские болтуны и сплетники считали попавшее им в руки оружие бог знает каким острым. Для того времени случай был не такой уж необычный, и самые злые языки не могли из него раздуть что-либо значительное: у смазливой крестьянской девушки ребенок от барина — эка невидаль!
Насмешники были правы, считая, что их колкости не особенно трогают хозяев усадьбы Конна. Лийзу, правда, иногда сердилась, Яку же все было как с гуся вода. Он чаще всего сам смеялся над собой вместе с шутниками и отвечал им шутками на свой лад; большого остроумия он при этом не выказывал, зато обнаруживал свой покладистый нрав и детское простодушие. А Лийзу если и сердилась, то не потому, что ей стыдно становилось, а потому, что гордость ее была уязвлена. Эта женщина, почти ко всему безучастная, с узким, ограниченным мирком мыслей и чувств, гордилась своей красотой. Лийзу, наверное, была польщена, когда барон удостоил ее запретной дружбы,— ведь такая честь выпадает не каждой девушке. Она видела, что ее ценят — ценят за белую шейку и розовые щечки, и ценит сам милостивый барин. Этими воспоминаниями молодая женщина потом еще долго гордилась и поэтому не очень-то старалась скрывать деликатные тайны. Когда Лийзу повздорила по пустякам с одной из деревенских женщин и та, бранясь, попрекнула Лийзу ее прошлым, хозяйка Конна крикнула ей в лицо: «Меня сам барин обнимал, а на такую, как ты, и нищий не позарится!» Слова эти обошли всю волость, и люди... люди, смеясь, обычно принимали сторону Лийзу.
Но потом из-за ребенка дело осложнилось. Мальчик был проворный, как обезьянка, и болтливый, как попугай.
— Майду, ты чей сын?
— Баронский.
Каждый встречный и поперечный имел право так спросить и посмеяться над забавным ответом. Это злило
1 Агрехт — искаженное немецкое слово «гакенрихтер» —-судья, назначавшийся из помещиков.
Лийзу, аадевало ее самолюбие. И она стала скрывать от сына то, чего не могла скрыть от людей, отрицать то, что сама признавала правдой; она старалась заглушить ростки подозрений, которые посеяла в душе мальчика уличная болтовня. Или, может быть, Лийзу все же в глубине сердца чувствовала стыд, когда на нее глядели ясные, как небо, глаза ребенка? Быть может, она боялась этого невинного взгляда, этого говорливого ротика? Предугадывала ли она своим материнским чутьем какую-то опасность?.. К сожалению, молодая женщина, чтобы завоевать доверие ребенка, не пыталась найти что-нибудь другое, кроме окриков и прутьев. Это был плохой способ. Куда худший, чем у Яка, который гладил мальчика по головке и мчал его на своей костлявой спине в сказочный мир...
Умом и чувством, которых не хватало отцу и матери, природа щедро наделила сына. Майт Лутс, став на несколько лет старше, уже никому не говорил, что он сын барона. Майт Лутс, став еще на несколько лет старше, уже бросался с кулаками на каждого, кто спрашивал у него, чей он сып. О том, чего Майт Лутс не понимал, он догадывался. Он чувствовал, что между ним и другими деревенскими детьми есть какая-то разница, и разница эта не в его пользу. Это угнетало его. Это оскорбляло его самолюбие. Его часто видели заплаканным. Никто не знал, отчего он плачет. А так как у Майта натура была не только впечатлительная, но и деятельная, то слезами дело не ограничивалось — он задавал своим противникам хорошую взбучку. При этом ему помогала его физическая сила и удивительное проворство.
Майт Лутс замечал, что люди видят какую-то разницу не только между ним и другими деревенскими детьми, но и между ним и его младшими братом и сестрой. Почему только его задирают и дразнят «баронским сыном», а Юку и Анни не трогают? Почему только у него будто бы где-то на чужой стороне есть таинственный «папаша», а у Юку и Алии его нет? Почему издеваются только над ним? Майт стал думать, доискиваться правды. Как курица, роясь в мусоре, ищет зерно, так и паренек стал искать в неизвестности, его окружавшей, зерно истины. Приглядываясь ко всему, прислушиваясь, он ловил слова на лету и связывал их в единую цепь, звено за звеном, и эта цепь с каждым годом делалась все длиннее, ровнее. Он ставил в ряд различные события, и этот ряд все рос, приобретал последовательность, смысл. Он слушал разговоры мальчишек-пастушков, когда пас с ними скот в лесу, болтовню парней на пашне, когда рядом с ними шел за плугом. Дома он следил за отцом и матерью, разгадывал и запоминал их слова, выражения лиц.
Два мелких и как будто вовсе не значительных случая из раннего детства запечатлелись в памяти Майду: он смог их объяснить только через несколько лет.
Як из Конна был обычно кроток, как овца, по хмельное подчас превращало его в волка. Во всяком случае, он показывал зубы, хотя укусить и не решался. Он всецело находился под влиянием жены и слушался ее, как мальчишка. Осмеливался перечить ей, лишь когда бывал пьян.
Майт помнил, как однажды отец пришел домой, пошатываясь, и мать встретила его градом ругательств. Он сказал ей что-то наперекор. Хлоп! И Як получил звонкую пощечину. Но не ответил ударом. Его ослабевшее тело выпрямилось, сонные, безжизненные глаза сверкнули, он протянул длинную костлявую руку, словно показывая куда-то вдаль, и бросил жене очень, очень гадкое слово. Его наградили еще одной затрещиной. Но и тут Як не ответил ударом. Он шагнул к двери и стал, как бешеный, бить кулаками о косяк. Он скрежетал зубами, бил в дверь и кричал: «Я ему, дьяволу, покажу! Я его убью!»
Какому противнику он угрожал — Майт не понял. К матери это не относилось, на ней Як мог бы тотчас же сорвать свою злобу.
Второй случай был точно такой же. Разница была лишь в том, что на этот раз Як не стал колотить о косяк двери, а когда Лийзу его ударила, он сел на пол у печки и... жалобно заплакал.
Майт долго глядел на него из угла. Потом вдруг подошел к Яку, положил руки ему на плечи и шепнул:
— Отец, не плачь!
И Як сквозь слезы посмотрел мальчику в глаза и перестал плакать...
Своим догадкам Майт искал подтверждения у родителей. Видя, что они все от него утаивают, он попытался достигнуть цели окольными путями. Он расспрашивал людей обиняком, сторонкой, говорил одно, а в виду имел другое. Наконец он подружился с одним из деревенских парней, которому смог довериться. У него Майт выпытал, что говорят в деревне о нем и его родителях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Так с самого рождения и окрестили Майта бароном.
Як и Лийзу, разумеется, знали, что болтают в деревне о них и сыне. Иногда им все это говорили прямо в глаза — то сварливый сосед скажет под злую руку, то какой-нибудь грубый парень с пьяных глаз все выложит. Но ошибается тот, кто думает, будто деревенские болтуны и сплетники считали попавшее им в руки оружие бог знает каким острым. Для того времени случай был не такой уж необычный, и самые злые языки не могли из него раздуть что-либо значительное: у смазливой крестьянской девушки ребенок от барина — эка невидаль!
Насмешники были правы, считая, что их колкости не особенно трогают хозяев усадьбы Конна. Лийзу, правда, иногда сердилась, Яку же все было как с гуся вода. Он чаще всего сам смеялся над собой вместе с шутниками и отвечал им шутками на свой лад; большого остроумия он при этом не выказывал, зато обнаруживал свой покладистый нрав и детское простодушие. А Лийзу если и сердилась, то не потому, что ей стыдно становилось, а потому, что гордость ее была уязвлена. Эта женщина, почти ко всему безучастная, с узким, ограниченным мирком мыслей и чувств, гордилась своей красотой. Лийзу, наверное, была польщена, когда барон удостоил ее запретной дружбы,— ведь такая честь выпадает не каждой девушке. Она видела, что ее ценят — ценят за белую шейку и розовые щечки, и ценит сам милостивый барин. Этими воспоминаниями молодая женщина потом еще долго гордилась и поэтому не очень-то старалась скрывать деликатные тайны. Когда Лийзу повздорила по пустякам с одной из деревенских женщин и та, бранясь, попрекнула Лийзу ее прошлым, хозяйка Конна крикнула ей в лицо: «Меня сам барин обнимал, а на такую, как ты, и нищий не позарится!» Слова эти обошли всю волость, и люди... люди, смеясь, обычно принимали сторону Лийзу.
Но потом из-за ребенка дело осложнилось. Мальчик был проворный, как обезьянка, и болтливый, как попугай.
— Майду, ты чей сын?
— Баронский.
Каждый встречный и поперечный имел право так спросить и посмеяться над забавным ответом. Это злило
1 Агрехт — искаженное немецкое слово «гакенрихтер» —-судья, назначавшийся из помещиков.
Лийзу, аадевало ее самолюбие. И она стала скрывать от сына то, чего не могла скрыть от людей, отрицать то, что сама признавала правдой; она старалась заглушить ростки подозрений, которые посеяла в душе мальчика уличная болтовня. Или, может быть, Лийзу все же в глубине сердца чувствовала стыд, когда на нее глядели ясные, как небо, глаза ребенка? Быть может, она боялась этого невинного взгляда, этого говорливого ротика? Предугадывала ли она своим материнским чутьем какую-то опасность?.. К сожалению, молодая женщина, чтобы завоевать доверие ребенка, не пыталась найти что-нибудь другое, кроме окриков и прутьев. Это был плохой способ. Куда худший, чем у Яка, который гладил мальчика по головке и мчал его на своей костлявой спине в сказочный мир...
Умом и чувством, которых не хватало отцу и матери, природа щедро наделила сына. Майт Лутс, став на несколько лет старше, уже никому не говорил, что он сын барона. Майт Лутс, став еще на несколько лет старше, уже бросался с кулаками на каждого, кто спрашивал у него, чей он сып. О том, чего Майт Лутс не понимал, он догадывался. Он чувствовал, что между ним и другими деревенскими детьми есть какая-то разница, и разница эта не в его пользу. Это угнетало его. Это оскорбляло его самолюбие. Его часто видели заплаканным. Никто не знал, отчего он плачет. А так как у Майта натура была не только впечатлительная, но и деятельная, то слезами дело не ограничивалось — он задавал своим противникам хорошую взбучку. При этом ему помогала его физическая сила и удивительное проворство.
Майт Лутс замечал, что люди видят какую-то разницу не только между ним и другими деревенскими детьми, но и между ним и его младшими братом и сестрой. Почему только его задирают и дразнят «баронским сыном», а Юку и Анни не трогают? Почему только у него будто бы где-то на чужой стороне есть таинственный «папаша», а у Юку и Алии его нет? Почему издеваются только над ним? Майт стал думать, доискиваться правды. Как курица, роясь в мусоре, ищет зерно, так и паренек стал искать в неизвестности, его окружавшей, зерно истины. Приглядываясь ко всему, прислушиваясь, он ловил слова на лету и связывал их в единую цепь, звено за звеном, и эта цепь с каждым годом делалась все длиннее, ровнее. Он ставил в ряд различные события, и этот ряд все рос, приобретал последовательность, смысл. Он слушал разговоры мальчишек-пастушков, когда пас с ними скот в лесу, болтовню парней на пашне, когда рядом с ними шел за плугом. Дома он следил за отцом и матерью, разгадывал и запоминал их слова, выражения лиц.
Два мелких и как будто вовсе не значительных случая из раннего детства запечатлелись в памяти Майду: он смог их объяснить только через несколько лет.
Як из Конна был обычно кроток, как овца, по хмельное подчас превращало его в волка. Во всяком случае, он показывал зубы, хотя укусить и не решался. Он всецело находился под влиянием жены и слушался ее, как мальчишка. Осмеливался перечить ей, лишь когда бывал пьян.
Майт помнил, как однажды отец пришел домой, пошатываясь, и мать встретила его градом ругательств. Он сказал ей что-то наперекор. Хлоп! И Як получил звонкую пощечину. Но не ответил ударом. Его ослабевшее тело выпрямилось, сонные, безжизненные глаза сверкнули, он протянул длинную костлявую руку, словно показывая куда-то вдаль, и бросил жене очень, очень гадкое слово. Его наградили еще одной затрещиной. Но и тут Як не ответил ударом. Он шагнул к двери и стал, как бешеный, бить кулаками о косяк. Он скрежетал зубами, бил в дверь и кричал: «Я ему, дьяволу, покажу! Я его убью!»
Какому противнику он угрожал — Майт не понял. К матери это не относилось, на ней Як мог бы тотчас же сорвать свою злобу.
Второй случай был точно такой же. Разница была лишь в том, что на этот раз Як не стал колотить о косяк двери, а когда Лийзу его ударила, он сел на пол у печки и... жалобно заплакал.
Майт долго глядел на него из угла. Потом вдруг подошел к Яку, положил руки ему на плечи и шепнул:
— Отец, не плачь!
И Як сквозь слезы посмотрел мальчику в глаза и перестал плакать...
Своим догадкам Майт искал подтверждения у родителей. Видя, что они все от него утаивают, он попытался достигнуть цели окольными путями. Он расспрашивал людей обиняком, сторонкой, говорил одно, а в виду имел другое. Наконец он подружился с одним из деревенских парней, которому смог довериться. У него Майт выпытал, что говорят в деревне о нем и его родителях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92