Поэтому сегодня утром он и не стал упрашивать Лонни не идти на собрание. Может быть, оно и лучше, что дочка войдет в курс этих социал-демократических дел, тогда при новом порядке ее жизнь станет надежнее. Но в то же время он опасался, что власть рабочих в городе недолговечна. Помещики в деревне стояли за самодержавие, городские богачи и фабриканты тоже за самодержавие, жандармерия, большая часть войск — за самодержавие. Каким же чудом надеется простой народ прочно удержать власть? Чего доброго, царь в сердцах прикажет войскам не церемониться? И, несмотря на то, что в церкви скоро должно было начаться послеобеденное богослужение, Тийт Раутсик побрел на Лаусмановский покос. Дорогой он узнал от встречных, что рабочая демонстрация направилась через Шведский рынок к центру города, к Новому рынку, и тоже изменил свой маршрут.
Когда он прибыл на место, девушка, только вчера освобожденная из тюрьмы, стоя у фонарного столба на ящике из-под яблок, заканчивала свою горячую речь. За множеством народа Тийт не мог подойти ближе, чтобы слышать ее получше, но, очевидно, слова девушки проникали в сердца слушателей, иначе ее не приветствовали бы такими одобрительными и восторженными возгласами. «Ну вот, эту девушку выпустили из тюрьмы, кто же станет в такую пору сажать в тюрьму Лонни»,— утешал себя Тийт Раусик, в поисках дочери шаря взглядом по толпе. Это было не легко из-за маленького роста Тийта; чем ближе он подходил к людям, тем меньше народу охватывал его глаз. Поэтому он и засеменил через рельсы конки на холмик Поцелуев, близ Глиняной улицы, где толпились и другие любопытные. «Наверно, среди них есть и шпики»,— подумал Тийт Раутсик, словно сам уже не имел к этому ремеслу никакого отношения.
Тийт отыскал взглядом дочь незадолго до того, как от здания окружного суда показались ряды солдат. «А что я говорил,— тревожно подумал Тийт Раутсик,— царь этого дела так не оставит, он так просто власти не отдаст!» Но когда солдаты строевым шагом приблизились к толпе и замерли полукругом, лицом к демонстрантам, на расстоянии каких-нибудь ста шагов от них, Тийта Раутсика охватил ужасающий, доселе еще не испытанный страх за дочь.
— Лонни, Лонни!— закричал он и побежал с холма.
Вот тогда капитан Миронов и отдал команду своим молодцам из Онежского и Двинского полков. Первый залп из семидесяти винтовок со свистом ударил по народу, словно гигантская коса по зрелой траве. Люди качнулись, хватаясь руками кто за грудь, кто за голову, и падали, как подкошенные, к ногам тех, кого пули еще не успели сразить. Но толпа сразу же очнулась от первого оцепенения; люди искали укрытия за телами упавших, старались убежать, пригибаясь и втянув голову в плечи. Но пули новых залпов настигали беззащитных, бегущих в страхе, мечущихся в крови и взывающих о помощи людей, и за короткий миг на таллинском Новом рынке возник такой смертный ужас и отчаяние, каких еще не видывал ни один из давних, бывалых таллинских рынков. Правда, и Старый рынок у ратуши не был каким-нибудь невинным местечком, и его булыжная площадь в течение веков обильно пропиталась человеческой кровью. Но такого чудовищного, такого подлого, массового убийства народа, как на Новом рынке 16 октября 1905 года, убийства, учиненного по приказу Николая II в десятый год его царствования, этот древний город еще не знал. Бывали здесь времена кровавых войн и мора, гремели пыточные орудия и умирали на кострах брошенные туда по приказу попов «колдуны», случались долгие годы осад и голода, уносившего тысячи жертв, но этого подлого убийства народа из-за угла, в спину, «помазанником божиим» нельзя ни с чем сравнить в многовековой истории города Таллина.
Сотни людей, мертвых или тяжело раненных, лежали в лужах собственной крови, а уцелевшие, пригнувшись, убегали во все стороны, прячась от солдатских пуль за стены домов и в прилегающие к рынку улицы. И капитан Миронов, считая свой воинский долг выполненным с честью, подал команду прекратить огонь. Славный боевой отряд с дымящимися дулами винтовок, не обращая никакого внимания на стоны своих жертв, зашагал той же дорогой восвояси. Какое было дело «храброму» капитану до какого-то горбатого дворника с его безвестной дочкой и до других им подобных! Приказ был выполнен, патронов они не пожалели. Такую отвагу начальство ценит; скоро грудь героев украсят новые кресты и медали, а плечи — нашивки и звездочки. И капитан Миронов, шагая в казармы впереди своих молодцов — онежцев и двинцев,— обдумывал слова, исполненные воинского духа, патриотизма и верноподданнических чувств, которыми он отрапортует генералу Воронову о своих боевых успехах.
Еще бы, трехтысячная банда бунтующих чухонцев и социал-демократов разгромлена, в бою с неприятелем ни один из солдат не получил и царапинки. Это должно принести храброму капитану по меньшей мере георгиевский крест и подполковничьи погоны. Как только почта начнет аккуратно работать, он напишет об этом в Петербург своей милой невесте: «Дорогая Надежда! Давно мы не виделись, но тревожные времена...» — и т. д. Как только времена изменятся и станет поспокойнее, он женится на Надежде и привезет ее в Таллин. Не годится так долго ходить в женихах и жить в разлуке с невестой.
С первым залпом Тийт Раутсик в оцепенении застыл на месте. Лонни куда-то исчезла, люди припали к земле, а при следующих залпах Тийту Раутсику самому при
шлось лечь и укрыться от пуль. Но едва залпы перешли в одиночные выстрелы, отцовские чувства Тийта взяли верх над инстинктом самосохранения, он вскочил на ноги и бросился в ту сторону, где в последний раз видел Лонни. Убегавшие от выстрелов люди сталкивались с ним и насильно увлекали за собой. Нет, Лонни среди них не было. Кто-то полз, оставляя за собой кровавый след. Шатаясь, прошла мимо него девушка ростом с Лонни, судорожно прижимая руки к груди,— нет, это не Лонни. Чем ближе продвигался Тийт к фонарному столбу, где так недавно выступала с речью молодая девушка, тем обильнее была кровь. Камни залиты густой кровью, кровью тех, кто умирал, кто уже не мог двигаться, а только взывал о помощи, она алела мутноватыми лужами, застывая в клейкую массу вокруг тел, пораженных первым залпом. И вдруг посреди этого багрового ужаса какой-то странно знакомый синий цвет ударил в глаза Тийту. Он поспешил туда. Край нового синего пальто Лонни был запачкан кровью. Он поднял дочь на руки и старался усадить ее. Тийт часто держал на руках Лонни-малютку, носил и качал ее ночами по очереди с женой, когда Лонни в пятилетнем возрасте простудилась и страдала воспалением среднего уха. Он и тогда еще держал ее на руках и переносил с кровати на кровать, когда Лонни — взрослая уже девушка — сломала ногу, катаясь на коньках на пруду Шнелли, и ее на извозчике привезли домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Когда он прибыл на место, девушка, только вчера освобожденная из тюрьмы, стоя у фонарного столба на ящике из-под яблок, заканчивала свою горячую речь. За множеством народа Тийт не мог подойти ближе, чтобы слышать ее получше, но, очевидно, слова девушки проникали в сердца слушателей, иначе ее не приветствовали бы такими одобрительными и восторженными возгласами. «Ну вот, эту девушку выпустили из тюрьмы, кто же станет в такую пору сажать в тюрьму Лонни»,— утешал себя Тийт Раусик, в поисках дочери шаря взглядом по толпе. Это было не легко из-за маленького роста Тийта; чем ближе он подходил к людям, тем меньше народу охватывал его глаз. Поэтому он и засеменил через рельсы конки на холмик Поцелуев, близ Глиняной улицы, где толпились и другие любопытные. «Наверно, среди них есть и шпики»,— подумал Тийт Раутсик, словно сам уже не имел к этому ремеслу никакого отношения.
Тийт отыскал взглядом дочь незадолго до того, как от здания окружного суда показались ряды солдат. «А что я говорил,— тревожно подумал Тийт Раутсик,— царь этого дела так не оставит, он так просто власти не отдаст!» Но когда солдаты строевым шагом приблизились к толпе и замерли полукругом, лицом к демонстрантам, на расстоянии каких-нибудь ста шагов от них, Тийта Раутсика охватил ужасающий, доселе еще не испытанный страх за дочь.
— Лонни, Лонни!— закричал он и побежал с холма.
Вот тогда капитан Миронов и отдал команду своим молодцам из Онежского и Двинского полков. Первый залп из семидесяти винтовок со свистом ударил по народу, словно гигантская коса по зрелой траве. Люди качнулись, хватаясь руками кто за грудь, кто за голову, и падали, как подкошенные, к ногам тех, кого пули еще не успели сразить. Но толпа сразу же очнулась от первого оцепенения; люди искали укрытия за телами упавших, старались убежать, пригибаясь и втянув голову в плечи. Но пули новых залпов настигали беззащитных, бегущих в страхе, мечущихся в крови и взывающих о помощи людей, и за короткий миг на таллинском Новом рынке возник такой смертный ужас и отчаяние, каких еще не видывал ни один из давних, бывалых таллинских рынков. Правда, и Старый рынок у ратуши не был каким-нибудь невинным местечком, и его булыжная площадь в течение веков обильно пропиталась человеческой кровью. Но такого чудовищного, такого подлого, массового убийства народа, как на Новом рынке 16 октября 1905 года, убийства, учиненного по приказу Николая II в десятый год его царствования, этот древний город еще не знал. Бывали здесь времена кровавых войн и мора, гремели пыточные орудия и умирали на кострах брошенные туда по приказу попов «колдуны», случались долгие годы осад и голода, уносившего тысячи жертв, но этого подлого убийства народа из-за угла, в спину, «помазанником божиим» нельзя ни с чем сравнить в многовековой истории города Таллина.
Сотни людей, мертвых или тяжело раненных, лежали в лужах собственной крови, а уцелевшие, пригнувшись, убегали во все стороны, прячась от солдатских пуль за стены домов и в прилегающие к рынку улицы. И капитан Миронов, считая свой воинский долг выполненным с честью, подал команду прекратить огонь. Славный боевой отряд с дымящимися дулами винтовок, не обращая никакого внимания на стоны своих жертв, зашагал той же дорогой восвояси. Какое было дело «храброму» капитану до какого-то горбатого дворника с его безвестной дочкой и до других им подобных! Приказ был выполнен, патронов они не пожалели. Такую отвагу начальство ценит; скоро грудь героев украсят новые кресты и медали, а плечи — нашивки и звездочки. И капитан Миронов, шагая в казармы впереди своих молодцов — онежцев и двинцев,— обдумывал слова, исполненные воинского духа, патриотизма и верноподданнических чувств, которыми он отрапортует генералу Воронову о своих боевых успехах.
Еще бы, трехтысячная банда бунтующих чухонцев и социал-демократов разгромлена, в бою с неприятелем ни один из солдат не получил и царапинки. Это должно принести храброму капитану по меньшей мере георгиевский крест и подполковничьи погоны. Как только почта начнет аккуратно работать, он напишет об этом в Петербург своей милой невесте: «Дорогая Надежда! Давно мы не виделись, но тревожные времена...» — и т. д. Как только времена изменятся и станет поспокойнее, он женится на Надежде и привезет ее в Таллин. Не годится так долго ходить в женихах и жить в разлуке с невестой.
С первым залпом Тийт Раутсик в оцепенении застыл на месте. Лонни куда-то исчезла, люди припали к земле, а при следующих залпах Тийту Раутсику самому при
шлось лечь и укрыться от пуль. Но едва залпы перешли в одиночные выстрелы, отцовские чувства Тийта взяли верх над инстинктом самосохранения, он вскочил на ноги и бросился в ту сторону, где в последний раз видел Лонни. Убегавшие от выстрелов люди сталкивались с ним и насильно увлекали за собой. Нет, Лонни среди них не было. Кто-то полз, оставляя за собой кровавый след. Шатаясь, прошла мимо него девушка ростом с Лонни, судорожно прижимая руки к груди,— нет, это не Лонни. Чем ближе продвигался Тийт к фонарному столбу, где так недавно выступала с речью молодая девушка, тем обильнее была кровь. Камни залиты густой кровью, кровью тех, кто умирал, кто уже не мог двигаться, а только взывал о помощи, она алела мутноватыми лужами, застывая в клейкую массу вокруг тел, пораженных первым залпом. И вдруг посреди этого багрового ужаса какой-то странно знакомый синий цвет ударил в глаза Тийту. Он поспешил туда. Край нового синего пальто Лонни был запачкан кровью. Он поднял дочь на руки и старался усадить ее. Тийт часто держал на руках Лонни-малютку, носил и качал ее ночами по очереди с женой, когда Лонни в пятилетнем возрасте простудилась и страдала воспалением среднего уха. Он и тогда еще держал ее на руках и переносил с кровати на кровать, когда Лонни — взрослая уже девушка — сломала ногу, катаясь на коньках на пруду Шнелли, и ее на извозчике привезли домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113