Времени для сна оставалось слишком мало, но он приучил свой молодой организм брать от короткого сна все, что было возможно. Утром, со свежей головой, хорошо приниматься за книгу.
Лоонаский Лаэс уселся в постели на полу, проснулся и Длинный Биллем, только юный Йоосеп, потягиваясь и пыхтя, все еще вел тяжелую борьбу со сном, наконец и он открыл глаза.
— Ну и ранний ты мужик, Пеэтер,— заметил Лаэс, вставая и затягивая ремень на брюках.
— Иначе с делами не управиться. Да и вы приехали в город не лодырничать, летом с трех часов седлаете стену дома, сидите верхом на углу, с топором в руках.
— Да, нашему брату не приходится в Пирита или в Кадрентале дачников из себя разыгрывать. Видишь, уже и рассвело! Пойдемте, мужики, сходим разок на вельтмановский участок, поглядим, какой материал он туда завез. Потом, когда договариваться будем, пригодится это
нам, да и Пеэтеру дадим спокойно засесть за книги,— предложил товарищу Лаэс и, свернув свою постель, сложил ее в угол.
Пеэтер, правда, возразил, что ради его покоя не стоит тревожиться, потому что, дескать, книга не заяц — не убежит. Но когда он остался в комнате один и распахнул окно, впустив свежий воздух, он все же порадовался догадливости мужиков. Он подумал, что некоторые приказчики и городские хлюсты ругают их мужланами и ванторубами , но не мешало бы и приказчику, носящему манишку, и господину в котелке иметь столько же внутренней чуткости к ближнему, столько скромности и деликатности, как у этого лоонаского Лаэса с дешевым платком на шее и в простой фуражке.
...Очень уж пристально уставился Йоосеп на его книги, Пеэтеру стало даже как-то жаль сироту. Какой житель холодного, полутемного чердака выйдет из этого хромого мальчика! Если бы оставить его тут, в углу, добыть ему на барахолке койку... А Лонни? Ах, черт, кто ее знает, эту Лонни! И, прогнав от себя все посторонние мысли, Пеэтер принялся за задачи по алгебре:
Здесь свои законы, строгие, неизменные, действительные для всех чисел, пусть в уравнении «а» равняется хоть миллиону или миллиарду, а любому крохотному числу. Но если взять вместо «а» Лонни, а вместо Пеэтера, то уравнение невольно запутается.
Пеэтер вспомнил о только что принятом решении сосредоточить все свои мысли на учебе и не отвлекаться посторонними вопросами. А что является главным, что посторонним вопросом? Он ведь не какой-нибудь десятилетний мальчик, мечтающий о том, чтобы получить у учителя хорошую отметку; он для того и поступил в вечернюю школу, чтобы лучше разбираться в трудных вопросах, возникающих в повседневной жизни. Нельзя стать хорошим мастером-модельщиком, если не знаешь технического черчения, математики, свойств металлов и дерева,— очевидно, так же можно ошибиться и с женитьбой, если... если...
Нет, здесь столько еще посторонних сомножителей, что если эти двое и подходят друг к другу, то все же трудно будет заключить их в супружеские скобки да еще возвести в детские квадраты и кубы. Если бы они и поженились, то в последующие годы довелось бы извлекать многие квадратные и кубические корни, а при слишком тяжелых испытаниях это соединение, пожалуй, расшатается. Говорят, что бедняку и богачу трудно ужиться в браке, но даже и двоим беднякам, если у одного из них мелькнула хоть мысль о богатстве, вряд ли удастся наладить прочную супружескую жизнь.
Лучи раннего солнца пробились в окно поверх толевых крыш низких пригородных домов. Пеэтер до конца сдвинул занавеску и погасил лампу. Прежде чем завыли одна за другой фабричные трубы, он успел справиться и с алгебраическими задачами. А что до житейской алгебры, то Пеэтер пришел к заключению, что, вместо предполагавшейся загородной прогулки с Лонни, надо будет вместе с другими фабричными рабочими непременно поехать в Вигала на собрание безземельных крестьян.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Недели за три до Иванова дня установилась жара, улицы наполнились пылью и требовали поливки. Как раз в тот момент, когда горбатый дворник пеэтсонского дома прислонил метлу к воротам и намеревался сходить в сарай за шлангом для поливки, к нему подошел какой-то молодой человек в светлом летнем костюме и спросил:
— Вы Тийт Раутсик, дворник дома Пеэтсона?
— Да, да, это я, молодой господин! — И маленький бородатый мужичок поклонился так низко, как только позволял ему горб.
— Сегодня в десять часов вечера вам нужно явиться в жандармское управление.— Молодой человек назвал улицу и номер дома, вынул из кожаного портмоне какую- то бумажку и длинным, как у ястреба, острым ногтем подчеркнул на ней место, где требовалась расписка дворника в получении извещения.
Тийт Раутсик машинально взял протянутый ему карандаш, но тут же почувствовал, как задрожали его коленки, и трясущаяся рука вывела на бумаге какие-то странные каракули.
— Пишите буквы разборчивее,— нетерпеливо прикрикнул молодой человек.
— Небесные силы, я не сделал ничего плохого,— горевал плешивый, седобородый и горбатый человек.
— Это не мое дело! Мне приказано передать вам извещение!
Тийт Раутсик смотрел на молодого человека снизу вверх своими испуганными водянистыми глазами.
— Ну, распишитесь же!
Старик кое-как нацарапал свою фамилию, и молодой человек негромко, но предостерегающе добавил:
— Если кто спросит, чего от тебя хотели, скажи, что сделали предупреждение насчет уборки улицы. Понял? За разглашение тайны наказывают тюремным заключением.
— Боже мой! А если дочка спросит?
— Ну, придумаешь что-нибудь! Во всяком случае, никто не должен знать, куда ты пойдешь. Так вот, значит, в жандармерию в десять часов, комната номер тринадцать!— И молодой человек привычным движением показал свое служебное удостоверение, чтобы не оставалось никаких сомнений.
— Впредь чтоб улица была чистая, предупреждаю в последний раз!— громко сказал незнакомец, уходя, чтоб жители дома и случайные прохожие думали, будто он ругал дворника за неполитую улицу.
Когда Тийт Раутсик снова остался один, все плясало у него перед глазами. Проезжавший извозчик обругал Тийта Раутсика — струя облила и его, и лошадь, попала и на двух барышень, семенивших на противоположном тротуаре. Закричав: «Ой! Ай!»— они подобрали свои юбки и полубегом понеслись дальше. Может быть, и они бросили по его адресу что-нибудь оскорбительное, но Тийт Раутсик ничего не замечал, в его голове ворочался только один, словно вколоченный туда, приказ: сегодня вечером в десять часов в жандармское управление, комната номер тринадцать!..
«Господи помилуй, за что же это? Что я сделал плохого?»
И струя воды из шланга с такой силой ударила в стену соседнего дома, что голова хозяйки дома Кати Лооруп угрожающе появилась в окне. Если бы его требовали в уголовную полицию, он уж, так и быть, постарался бы найти за собой хоть крошечную провинность, да и это нелегко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Лоонаский Лаэс уселся в постели на полу, проснулся и Длинный Биллем, только юный Йоосеп, потягиваясь и пыхтя, все еще вел тяжелую борьбу со сном, наконец и он открыл глаза.
— Ну и ранний ты мужик, Пеэтер,— заметил Лаэс, вставая и затягивая ремень на брюках.
— Иначе с делами не управиться. Да и вы приехали в город не лодырничать, летом с трех часов седлаете стену дома, сидите верхом на углу, с топором в руках.
— Да, нашему брату не приходится в Пирита или в Кадрентале дачников из себя разыгрывать. Видишь, уже и рассвело! Пойдемте, мужики, сходим разок на вельтмановский участок, поглядим, какой материал он туда завез. Потом, когда договариваться будем, пригодится это
нам, да и Пеэтеру дадим спокойно засесть за книги,— предложил товарищу Лаэс и, свернув свою постель, сложил ее в угол.
Пеэтер, правда, возразил, что ради его покоя не стоит тревожиться, потому что, дескать, книга не заяц — не убежит. Но когда он остался в комнате один и распахнул окно, впустив свежий воздух, он все же порадовался догадливости мужиков. Он подумал, что некоторые приказчики и городские хлюсты ругают их мужланами и ванторубами , но не мешало бы и приказчику, носящему манишку, и господину в котелке иметь столько же внутренней чуткости к ближнему, столько скромности и деликатности, как у этого лоонаского Лаэса с дешевым платком на шее и в простой фуражке.
...Очень уж пристально уставился Йоосеп на его книги, Пеэтеру стало даже как-то жаль сироту. Какой житель холодного, полутемного чердака выйдет из этого хромого мальчика! Если бы оставить его тут, в углу, добыть ему на барахолке койку... А Лонни? Ах, черт, кто ее знает, эту Лонни! И, прогнав от себя все посторонние мысли, Пеэтер принялся за задачи по алгебре:
Здесь свои законы, строгие, неизменные, действительные для всех чисел, пусть в уравнении «а» равняется хоть миллиону или миллиарду, а любому крохотному числу. Но если взять вместо «а» Лонни, а вместо Пеэтера, то уравнение невольно запутается.
Пеэтер вспомнил о только что принятом решении сосредоточить все свои мысли на учебе и не отвлекаться посторонними вопросами. А что является главным, что посторонним вопросом? Он ведь не какой-нибудь десятилетний мальчик, мечтающий о том, чтобы получить у учителя хорошую отметку; он для того и поступил в вечернюю школу, чтобы лучше разбираться в трудных вопросах, возникающих в повседневной жизни. Нельзя стать хорошим мастером-модельщиком, если не знаешь технического черчения, математики, свойств металлов и дерева,— очевидно, так же можно ошибиться и с женитьбой, если... если...
Нет, здесь столько еще посторонних сомножителей, что если эти двое и подходят друг к другу, то все же трудно будет заключить их в супружеские скобки да еще возвести в детские квадраты и кубы. Если бы они и поженились, то в последующие годы довелось бы извлекать многие квадратные и кубические корни, а при слишком тяжелых испытаниях это соединение, пожалуй, расшатается. Говорят, что бедняку и богачу трудно ужиться в браке, но даже и двоим беднякам, если у одного из них мелькнула хоть мысль о богатстве, вряд ли удастся наладить прочную супружескую жизнь.
Лучи раннего солнца пробились в окно поверх толевых крыш низких пригородных домов. Пеэтер до конца сдвинул занавеску и погасил лампу. Прежде чем завыли одна за другой фабричные трубы, он успел справиться и с алгебраическими задачами. А что до житейской алгебры, то Пеэтер пришел к заключению, что, вместо предполагавшейся загородной прогулки с Лонни, надо будет вместе с другими фабричными рабочими непременно поехать в Вигала на собрание безземельных крестьян.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Недели за три до Иванова дня установилась жара, улицы наполнились пылью и требовали поливки. Как раз в тот момент, когда горбатый дворник пеэтсонского дома прислонил метлу к воротам и намеревался сходить в сарай за шлангом для поливки, к нему подошел какой-то молодой человек в светлом летнем костюме и спросил:
— Вы Тийт Раутсик, дворник дома Пеэтсона?
— Да, да, это я, молодой господин! — И маленький бородатый мужичок поклонился так низко, как только позволял ему горб.
— Сегодня в десять часов вечера вам нужно явиться в жандармское управление.— Молодой человек назвал улицу и номер дома, вынул из кожаного портмоне какую- то бумажку и длинным, как у ястреба, острым ногтем подчеркнул на ней место, где требовалась расписка дворника в получении извещения.
Тийт Раутсик машинально взял протянутый ему карандаш, но тут же почувствовал, как задрожали его коленки, и трясущаяся рука вывела на бумаге какие-то странные каракули.
— Пишите буквы разборчивее,— нетерпеливо прикрикнул молодой человек.
— Небесные силы, я не сделал ничего плохого,— горевал плешивый, седобородый и горбатый человек.
— Это не мое дело! Мне приказано передать вам извещение!
Тийт Раутсик смотрел на молодого человека снизу вверх своими испуганными водянистыми глазами.
— Ну, распишитесь же!
Старик кое-как нацарапал свою фамилию, и молодой человек негромко, но предостерегающе добавил:
— Если кто спросит, чего от тебя хотели, скажи, что сделали предупреждение насчет уборки улицы. Понял? За разглашение тайны наказывают тюремным заключением.
— Боже мой! А если дочка спросит?
— Ну, придумаешь что-нибудь! Во всяком случае, никто не должен знать, куда ты пойдешь. Так вот, значит, в жандармерию в десять часов, комната номер тринадцать!— И молодой человек привычным движением показал свое служебное удостоверение, чтобы не оставалось никаких сомнений.
— Впредь чтоб улица была чистая, предупреждаю в последний раз!— громко сказал незнакомец, уходя, чтоб жители дома и случайные прохожие думали, будто он ругал дворника за неполитую улицу.
Когда Тийт Раутсик снова остался один, все плясало у него перед глазами. Проезжавший извозчик обругал Тийта Раутсика — струя облила и его, и лошадь, попала и на двух барышень, семенивших на противоположном тротуаре. Закричав: «Ой! Ай!»— они подобрали свои юбки и полубегом понеслись дальше. Может быть, и они бросили по его адресу что-нибудь оскорбительное, но Тийт Раутсик ничего не замечал, в его голове ворочался только один, словно вколоченный туда, приказ: сегодня вечером в десять часов в жандармское управление, комната номер тринадцать!..
«Господи помилуй, за что же это? Что я сделал плохого?»
И струя воды из шланга с такой силой ударила в стену соседнего дома, что голова хозяйки дома Кати Лооруп угрожающе появилась в окне. Если бы его требовали в уголовную полицию, он уж, так и быть, постарался бы найти за собой хоть крошечную провинность, да и это нелегко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113