Монету теперь уже невозможно было заложить под мачту, капитан оставил ее «на расплод». Пробное плавание прошло удачно, у корабля не нашлось никаких изъянов. И когда вечером в горнице папаши Пуумана мастера Михкеля благодарили за хорошую работу, старик до того расчувствовался, что у него слезы навернулись на глаза.
Все может быть сделано ладно, даже спуск корабля пройти удачно, но только под парусами по-настоящему видно, какова цена кораблю.
И вот сегодня, в первую субботу апреля (субботний день счастливый), дела наконец продвинулись настолько, что точно в два часа пополудни капитан Тынис Тиху смог отдать приказ сняться с якоря в первый настоящий рейс. Ветер снова гнал в залив крупные льдины, но выход судна нельзя было откладывать, потому что в Таллине «Каугатому» уже ожидал груз — толченка — для доставки в Гулль. Следующий короткий рейс придется, возможно, идти порожняком, но в Мидлсбро парусника ждал столь необходимый новому кораблю груз соли для Архангельска (корпус деревянного корабля, пропитанный солью, гораздо дольше противостоит гниению). Но и отсюда, из каугатомаского залива, с якорной стоянки под Папираху, корабль не пошел пустым. Он вез полсотни пассажиров, разместившихся со своими узлами между палубными надстройками, а трюм был забит дровами, вывезенными еще зимою санным путем. Их нужно было продать в Таллине.
Боцман, старый лаасуский Андрус из Ватла, и три матроса — талистереский Яэн, саадуский Юлиус и рыунаревалаский Сандер (в матросы капитан набрал молодых парней, почти подростков, поступивших на судно не столько ради жалованья, сколько для изучения морского дела) стали выбирать якорь, большинство экипажа принялось ставить паруса. Пассажиры, свои же земляки — корабельные рабочие и плотники, ехавшие в Таллин на поиски сезонной работы (многие из них плавали в былые годы матросами на кораблях),— старались помочь экипажу «Каугатомы» в отдаче множества кливеров, стакселей, марселей, гротов и топселей. Скоро парусник стал набирать ход, накренился на левый борт и заскользил вначале словно ощупью, затем все быстрее и быстрее к выходу из залива. Несколько лодок, доставивших последних пассажиров с их пожитками и инструментом с рыбацкой пристани на борт корабля, решили провожать «Каугатому» и шутки ради пытались даже обогнать ее. Вначале легкие лодки, за рулем которых сидели ловкие молодые шкиперы, опередили «Каугатому», но когда был поставлен большой парус на грот-мачте «старой девы», судно быстро оставило рыбачьи лодки далеко позади себя.
Два владельца крупных таллинских лесных бирж с нетерпением ждали сухих дров с Сааремаа, на этом товаре даже весной можно было изрядно заработать. Поэтому, хоть по пути и встречались плавучие льдины, представлявшие известную угрозу кораблю, капитан заставил поднять и скайселя. Теперь корабль шел на всех парусах, «на мачте недоставало только рубашки самого капитана», как шутят в таких случаях моряки. Миновав мели у мыса Ве- силоо, «Каугатома» с попутным ветром набирала около десяти миль в час. К сумеркам достигли острова Хийумаа, а с восьми часов вечера, когда капитан передал вахту штурману, можно было уж румб за румбом менять курс с севера на восток. Ветер и теперь дул почти с кормы, и до сих пор они счастливо избегали всех льдин.
Сандер стоял подвахтенным штурмана — таково было распоряжение капитана. Штурман, старый Танелье,— серьезный, знающий свое дело моряк, и нечего опасаться, что он избалует молодых матросов поблажками. За штурвалом стоял талистереский Яэн — он уже одно лето ходил на «Эмилии» Хольмана и получал жалованье на два рубля больше других. Из опасения столкнуться со льдинами в помощь молодым матросам впередсмотрящим поставили самого боцмана — хоть Сандер и саадуский Юлиус с детства привыкли к морю, все же не помешает еще один опытный глаз человека постарше.
Здесь, в открытом море, у Хийумаа попадались лишь одиночные, источенные волной льдины, да и те в безоблачную апрельскую ночь были видны издалека и в лунном свете казались колышущимися на волнах серебряными пластами. Попутный ветер усилился, и надо было травить шкоты грота и бизани, отдавать концы и фалы реевых парусов и кливеров и снова крепить их. Сандеру впервые пришлось висеть на самой верхней, фортрюм-рее, между ночным небом и водой, но не этим запомнилась ему на всю жизнь первая матросская ночь на трехмачтовом паруснике «Каугатома».
Плотники, ехавшие в Таллин на сезонный промысел, были не единственными пассажирами «Каугатомы»; к подветренной стороне камбуза собралось в кучку более двух десятков девчат, которые надеялись найти в Таллине какую-нибудь работу или, если это почему-либо не удастся, наняться на лето батрачками в крупные усадьбы или в имения большой земли, чтобы осенью вместе с плотниками и кораблестроителями вернуться в свои прибрежные островные деревни. Талистереская Мари затянула песню, и вскоре ее подхватили другие девушки:
Далеко судьба меня загнала От родни и милых мне людей. Много горечи и слез узнала, И на сердце все грустней, грустней.
Сандер заправил стропы форстенгистакселя, когда различил среди других голосов чистый, звонкий голос абулаской Тийны:
Счастьем не дано мне насладиться, Радости мне в жизни не найти...
У Сандера не вязался узел стропа, пришлось даже снова развязать его. За этот узел он получил от штурмана свой первый разнос. Счастье еще, что старый Танель ругался не слишком громко и ветер относил его слова от камбуза к носу корабля. Затем Сандеру довелось спуститься в канатный люк, после чего он стоял впередсмотрящим, и лишь разок-другой тайком удалось ему оглянуться на камбуз.
Пробили склянки. Вахту заступила новая смена во главе с капитаном. Сандер шел в сторону фок-мачты, к полубаку, и увидел Тийну — она сидела на швартовом кнехте среди своих узлов.
— Тебе разве не холодно здесь, с наветренной стороны?— спросил он девушку.
— Нет, у меня теплый платок,— ответила Тийна.
— А ветер все больше клонится на вест.
Тийна могла бы посмеяться над Сандером из-за этого «вест» — ведь в деревне вместо «вест» говорят просто «запад». Но сегодня шутить почему-то не хотелось. Мысли как-то сами собой настраивались на серьезный лад. Вместо задиристой шутки она проговорила почти озабоченно:
— Мне даже страшно стало, когда ты был на мачте...
— Пустяки, ветер четыре-пять баллов. Что же тогда в шторм делать?
— Хороши пустяки! Мало ли матросов падало с рей, калечилось или насмерть разбивалось,— сказала Тийна, вставая и прислоняясь к поручням.
— Люди по-разному погибают, нельзя же из-за этого бросить работу и не ходить в море,— сказал Сандер. Парень радовался, что Тийна заботилась о нем, и ему хотелось к своему грубоватому ответу добавить что-нибудь по
мягче, но он не нашел слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Все может быть сделано ладно, даже спуск корабля пройти удачно, но только под парусами по-настоящему видно, какова цена кораблю.
И вот сегодня, в первую субботу апреля (субботний день счастливый), дела наконец продвинулись настолько, что точно в два часа пополудни капитан Тынис Тиху смог отдать приказ сняться с якоря в первый настоящий рейс. Ветер снова гнал в залив крупные льдины, но выход судна нельзя было откладывать, потому что в Таллине «Каугатому» уже ожидал груз — толченка — для доставки в Гулль. Следующий короткий рейс придется, возможно, идти порожняком, но в Мидлсбро парусника ждал столь необходимый новому кораблю груз соли для Архангельска (корпус деревянного корабля, пропитанный солью, гораздо дольше противостоит гниению). Но и отсюда, из каугатомаского залива, с якорной стоянки под Папираху, корабль не пошел пустым. Он вез полсотни пассажиров, разместившихся со своими узлами между палубными надстройками, а трюм был забит дровами, вывезенными еще зимою санным путем. Их нужно было продать в Таллине.
Боцман, старый лаасуский Андрус из Ватла, и три матроса — талистереский Яэн, саадуский Юлиус и рыунаревалаский Сандер (в матросы капитан набрал молодых парней, почти подростков, поступивших на судно не столько ради жалованья, сколько для изучения морского дела) стали выбирать якорь, большинство экипажа принялось ставить паруса. Пассажиры, свои же земляки — корабельные рабочие и плотники, ехавшие в Таллин на поиски сезонной работы (многие из них плавали в былые годы матросами на кораблях),— старались помочь экипажу «Каугатомы» в отдаче множества кливеров, стакселей, марселей, гротов и топселей. Скоро парусник стал набирать ход, накренился на левый борт и заскользил вначале словно ощупью, затем все быстрее и быстрее к выходу из залива. Несколько лодок, доставивших последних пассажиров с их пожитками и инструментом с рыбацкой пристани на борт корабля, решили провожать «Каугатому» и шутки ради пытались даже обогнать ее. Вначале легкие лодки, за рулем которых сидели ловкие молодые шкиперы, опередили «Каугатому», но когда был поставлен большой парус на грот-мачте «старой девы», судно быстро оставило рыбачьи лодки далеко позади себя.
Два владельца крупных таллинских лесных бирж с нетерпением ждали сухих дров с Сааремаа, на этом товаре даже весной можно было изрядно заработать. Поэтому, хоть по пути и встречались плавучие льдины, представлявшие известную угрозу кораблю, капитан заставил поднять и скайселя. Теперь корабль шел на всех парусах, «на мачте недоставало только рубашки самого капитана», как шутят в таких случаях моряки. Миновав мели у мыса Ве- силоо, «Каугатома» с попутным ветром набирала около десяти миль в час. К сумеркам достигли острова Хийумаа, а с восьми часов вечера, когда капитан передал вахту штурману, можно было уж румб за румбом менять курс с севера на восток. Ветер и теперь дул почти с кормы, и до сих пор они счастливо избегали всех льдин.
Сандер стоял подвахтенным штурмана — таково было распоряжение капитана. Штурман, старый Танелье,— серьезный, знающий свое дело моряк, и нечего опасаться, что он избалует молодых матросов поблажками. За штурвалом стоял талистереский Яэн — он уже одно лето ходил на «Эмилии» Хольмана и получал жалованье на два рубля больше других. Из опасения столкнуться со льдинами в помощь молодым матросам впередсмотрящим поставили самого боцмана — хоть Сандер и саадуский Юлиус с детства привыкли к морю, все же не помешает еще один опытный глаз человека постарше.
Здесь, в открытом море, у Хийумаа попадались лишь одиночные, источенные волной льдины, да и те в безоблачную апрельскую ночь были видны издалека и в лунном свете казались колышущимися на волнах серебряными пластами. Попутный ветер усилился, и надо было травить шкоты грота и бизани, отдавать концы и фалы реевых парусов и кливеров и снова крепить их. Сандеру впервые пришлось висеть на самой верхней, фортрюм-рее, между ночным небом и водой, но не этим запомнилась ему на всю жизнь первая матросская ночь на трехмачтовом паруснике «Каугатома».
Плотники, ехавшие в Таллин на сезонный промысел, были не единственными пассажирами «Каугатомы»; к подветренной стороне камбуза собралось в кучку более двух десятков девчат, которые надеялись найти в Таллине какую-нибудь работу или, если это почему-либо не удастся, наняться на лето батрачками в крупные усадьбы или в имения большой земли, чтобы осенью вместе с плотниками и кораблестроителями вернуться в свои прибрежные островные деревни. Талистереская Мари затянула песню, и вскоре ее подхватили другие девушки:
Далеко судьба меня загнала От родни и милых мне людей. Много горечи и слез узнала, И на сердце все грустней, грустней.
Сандер заправил стропы форстенгистакселя, когда различил среди других голосов чистый, звонкий голос абулаской Тийны:
Счастьем не дано мне насладиться, Радости мне в жизни не найти...
У Сандера не вязался узел стропа, пришлось даже снова развязать его. За этот узел он получил от штурмана свой первый разнос. Счастье еще, что старый Танель ругался не слишком громко и ветер относил его слова от камбуза к носу корабля. Затем Сандеру довелось спуститься в канатный люк, после чего он стоял впередсмотрящим, и лишь разок-другой тайком удалось ему оглянуться на камбуз.
Пробили склянки. Вахту заступила новая смена во главе с капитаном. Сандер шел в сторону фок-мачты, к полубаку, и увидел Тийну — она сидела на швартовом кнехте среди своих узлов.
— Тебе разве не холодно здесь, с наветренной стороны?— спросил он девушку.
— Нет, у меня теплый платок,— ответила Тийна.
— А ветер все больше клонится на вест.
Тийна могла бы посмеяться над Сандером из-за этого «вест» — ведь в деревне вместо «вест» говорят просто «запад». Но сегодня шутить почему-то не хотелось. Мысли как-то сами собой настраивались на серьезный лад. Вместо задиристой шутки она проговорила почти озабоченно:
— Мне даже страшно стало, когда ты был на мачте...
— Пустяки, ветер четыре-пять баллов. Что же тогда в шторм делать?
— Хороши пустяки! Мало ли матросов падало с рей, калечилось или насмерть разбивалось,— сказала Тийна, вставая и прислоняясь к поручням.
— Люди по-разному погибают, нельзя же из-за этого бросить работу и не ходить в море,— сказал Сандер. Парень радовался, что Тийна заботилась о нем, и ему хотелось к своему грубоватому ответу добавить что-нибудь по
мягче, но он не нашел слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113