Раз уж есть у тебя баба, куда ты, душа, от нее денешься? За долгие годы Каарли притерпелся к Рити, привык к ней,
Бобыль — обезземеленный крестьянин. Потеряв или забросив пашню, бобыли за проживание на чужой земле платили «бобылыци- ну».— Ред.
Кубьяс — помощник управляющего в эстонских поместьях немецких баронов. В более широком смысле — надсмотрщик.— Ред.
и сколько бы ни длились его отлучки из дому, он все же неизменно возвращался в реваласкую избушку к Рити.
Каарли был совершенно слеп, но каким-то чудом, не глазами, а иным, особым чувством, угадывал он порой восход солнца. '
— Поднялось?— спросил он Йоосепа.
— Только что высунуло кончик носа из-за Вийдумяэ. Если ветер тучу не нагонит, будет совсем теплый денек,— рассуждал Йоосеп. Волны залива засверкали, и стволы сосен покрылись золотисто-красной пылью.
— Много ли лодок на море?
— Под Лаури — две, за У рве — три,— считал Йоосеп.— Подальше на Кургураху, в конце Умалакоттид и под Весилоо тоже несколько штук.
— А лодки из Кюласоо не видно?
— Где уж тут увидишь? Ползают еще почти все на веслах, как жуки, по заливу, поди узнай их...
— А в горловине Выркераху нет лодки?
— Как нет? Две лодки.
— Ну, значит, одна из Кюласоо, у Матиса там поставлены мережи. Если на беду корзины не продадим, то хоть у Матиса свежей рыбой разживемся.
Каарли ведь как-никак приходился дальней родней Матису, носил ту же фамилию — Тиху и происходил от одного корня старых рейнуыуэских Тиху.
Береговая дорога пролегала дальше на юго-запад, в сторону Ватла и Харала, тропинка же к Питканина сворачивала от мостика в глубине бухты Валме направо; по ней Каарли и его «глаз» шли теперь сквозь редкий сосновый лес Мюсме. Вскоре они достигли избушки Ааду, а отсюда до рыбацкого стана можно было уже камнем добросить.
Батраки мызы Руусна, Ааду и Тийна из Питканина, поженились уже немолодыми и как зеницу ока берегли своего единственного сына Юлиуса. В деревне подсмеивались над тем, как Тийна вечером звала сына из сосняка: «Юлиус, иди домой, у нас суп славный, с молоком. Я себе и отцу положила простокваши, а тебе сливок налила и парного молочка! Юлиус, беги домой, суп готов, молочком заправлен!» Слыхал ли кто такие речи Тийны или придумал — кто знает?— ведь почесать языком над неимущим дело нетрудное. Еще смеялись над тем, как Ааду и Юлиус в ночь под Иванов день на старой бочке пробовали сети закидывать, да едва души спасли. Каарли не видел и в этом ничего смешного: у человека лодки нет, никто его с рваными сетями в артель не берет — а разве у бедняка рта нет, разве ему свежей рыбы не хочется, да еще если окуни прямо за его избой в море играют? Теперь, говорят, Ааду даже баркас себе смастерил.
— Мужики из Питканина тоже в море вышли, баркаса нет на причале,— сказал Йоосеп.
— И хорошо сделали, чего же на берегу-то глядеть,— ответил Каарли и, почуяв запах дыма, валившего по ветру из низенькой трубы избушки, добавил:— Тийна ждет уже свеженькой рыбы для ухи.
Как и обычно, Рити и нынче слишком поторопила их и рано погнала в дорогу. Берег был почти пуст. Только за оградой рыбацкого стана в кустах можжевельника стояли две телеги, в которых дремали на пивных бочках и жбанах кярлаские торговцы, поджидавшие рыбаков с уловом. Рыбаки еще в море, их домашним и односельчанам до возвращения лодок нечего было здесь делать.
Для просушки сетей повыше причалов расчищена от камней, кочек и кустов можжевельника четырехугольная площадка, отгороженная сараями для хранения сетей и каменной оградой. Йоосеп через калитку провел сюда Каарли и вдоль длинного ряда жердей, на которых сушились сети, подвел к стоявшему выше других сараю кюласооского Матиса. Отсюда Йоосеп мог широко охватить взглядом море — сарай укрывал их от ветра,— а главное, здесь они со своими корзинами не будут вертеться у других под ногами и нечего бояться, что их прогонят отсюда. Они сложили корзины на ограду, чтобы те издалека бросались каждому в глаза. Каарли присел на ступеньку сарая, а Йоосеп, освободившись на время от обязанностей поводыря, бегом бросился вниз к морю, где парнишке его возраста хватало дел: и поглазеть на лодки, и пошвырять камнями в чаек, запуская плоские голыши так, чтобы они неслись, подпрыгивая на упругой волне. Больше всего, однако, не давал ему покоя вопрос, не вьет ли какая-нибудь морская птица гнездо в кустарнике Питканина. Он долго следил взглядом за парой морских ласточек, которые уж больно подозрительно кружились над узкой, вдававшейся далеко в море косой.
А слепой Каарли, усевшись поудобнее на пороге сарая, вытянул свои длинные костлявые ревматические ноги, на которых изношенные портки болтались, как полупустые мешки, и стал шарить в карманах кисет и трубку. Руки, дьяволы, дрожали, а ветер — хоть и за сараем — то и дело
гасил огонь, так что Каарли пришлось изрядно помучиться с огнивом, прежде чем задымила трубка.
Лошадь одного из кярласких торговцев пофыркивала в кустарнике за оградой. «Чертовы кярласцы!— сплюнул Каарли.— Надо же было именно сегодня утром притащиться им сюда со своим пивом и булками!» Если поймают мало рыбы, то может случиться, что ему доведется тащить свои корзины обратно таким же манером, как он их сюда доставил,— какую песню запоет тогда Рити! Порывы ветра со свистом обрушивались из-за угла сарая, и Каарли плотнее запахнул полы старого, прохудившегося полушубка. Собираясь на берег, он хотел надеть свою воскресную шубенку — не ради щегольства, а чтоб согреть старые кости,— да разве Рити позволит! Сразу раскричалась: «Во что же я тебя в праздник одену, если ты последнюю одежонку станешь рыбой пачкать?!» Послушать Рити, так можно подумать, будто она и кормила его, и одевала. Как бы не так! Три рубля пенсии в месяц — это верные денежки (только ради них Рити и поволокла его к алтарю!), да за деревянные поварешки, можжевеловые ложки, корзины и за все прочее, что мастерит он своими руками, нет-нет да и набежит кое-что. Ох-хо! Ну и штучка ж эта Рити! А ведь и она не без денег. Ему, Каарли, она говорит только о тех десяти рублях, что собраны ею на гробы и похороны им обоим, уж эти деньги она ни за что не истратит! А несколько десятков рублей у нее, конечно, припрятано! Каарли уже пытался потихоньку искать да шарить, но тяжело слепому найти то, что спрятала зрячая, тем более что поиски приходится совершать с опаской, тайком.
До слуха Каарли донесся прерывистый бег хромого Йоосепа, затем он услышал, как мальчишка, пыхтя, перелез через каменную ограду где-то около сарая Яака из Каави.
— Уже едут! — закричал Йоосеп.— Талистереская лодка уже у Лаурисяаре.
«Эва, мальчуган точно шило,— подумал Каарли,— видно, настолько пригляделся к лодкам, что по парусам узнает их».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Бобыль — обезземеленный крестьянин. Потеряв или забросив пашню, бобыли за проживание на чужой земле платили «бобылыци- ну».— Ред.
Кубьяс — помощник управляющего в эстонских поместьях немецких баронов. В более широком смысле — надсмотрщик.— Ред.
и сколько бы ни длились его отлучки из дому, он все же неизменно возвращался в реваласкую избушку к Рити.
Каарли был совершенно слеп, но каким-то чудом, не глазами, а иным, особым чувством, угадывал он порой восход солнца. '
— Поднялось?— спросил он Йоосепа.
— Только что высунуло кончик носа из-за Вийдумяэ. Если ветер тучу не нагонит, будет совсем теплый денек,— рассуждал Йоосеп. Волны залива засверкали, и стволы сосен покрылись золотисто-красной пылью.
— Много ли лодок на море?
— Под Лаури — две, за У рве — три,— считал Йоосеп.— Подальше на Кургураху, в конце Умалакоттид и под Весилоо тоже несколько штук.
— А лодки из Кюласоо не видно?
— Где уж тут увидишь? Ползают еще почти все на веслах, как жуки, по заливу, поди узнай их...
— А в горловине Выркераху нет лодки?
— Как нет? Две лодки.
— Ну, значит, одна из Кюласоо, у Матиса там поставлены мережи. Если на беду корзины не продадим, то хоть у Матиса свежей рыбой разживемся.
Каарли ведь как-никак приходился дальней родней Матису, носил ту же фамилию — Тиху и происходил от одного корня старых рейнуыуэских Тиху.
Береговая дорога пролегала дальше на юго-запад, в сторону Ватла и Харала, тропинка же к Питканина сворачивала от мостика в глубине бухты Валме направо; по ней Каарли и его «глаз» шли теперь сквозь редкий сосновый лес Мюсме. Вскоре они достигли избушки Ааду, а отсюда до рыбацкого стана можно было уже камнем добросить.
Батраки мызы Руусна, Ааду и Тийна из Питканина, поженились уже немолодыми и как зеницу ока берегли своего единственного сына Юлиуса. В деревне подсмеивались над тем, как Тийна вечером звала сына из сосняка: «Юлиус, иди домой, у нас суп славный, с молоком. Я себе и отцу положила простокваши, а тебе сливок налила и парного молочка! Юлиус, беги домой, суп готов, молочком заправлен!» Слыхал ли кто такие речи Тийны или придумал — кто знает?— ведь почесать языком над неимущим дело нетрудное. Еще смеялись над тем, как Ааду и Юлиус в ночь под Иванов день на старой бочке пробовали сети закидывать, да едва души спасли. Каарли не видел и в этом ничего смешного: у человека лодки нет, никто его с рваными сетями в артель не берет — а разве у бедняка рта нет, разве ему свежей рыбы не хочется, да еще если окуни прямо за его избой в море играют? Теперь, говорят, Ааду даже баркас себе смастерил.
— Мужики из Питканина тоже в море вышли, баркаса нет на причале,— сказал Йоосеп.
— И хорошо сделали, чего же на берегу-то глядеть,— ответил Каарли и, почуяв запах дыма, валившего по ветру из низенькой трубы избушки, добавил:— Тийна ждет уже свеженькой рыбы для ухи.
Как и обычно, Рити и нынче слишком поторопила их и рано погнала в дорогу. Берег был почти пуст. Только за оградой рыбацкого стана в кустах можжевельника стояли две телеги, в которых дремали на пивных бочках и жбанах кярлаские торговцы, поджидавшие рыбаков с уловом. Рыбаки еще в море, их домашним и односельчанам до возвращения лодок нечего было здесь делать.
Для просушки сетей повыше причалов расчищена от камней, кочек и кустов можжевельника четырехугольная площадка, отгороженная сараями для хранения сетей и каменной оградой. Йоосеп через калитку провел сюда Каарли и вдоль длинного ряда жердей, на которых сушились сети, подвел к стоявшему выше других сараю кюласооского Матиса. Отсюда Йоосеп мог широко охватить взглядом море — сарай укрывал их от ветра,— а главное, здесь они со своими корзинами не будут вертеться у других под ногами и нечего бояться, что их прогонят отсюда. Они сложили корзины на ограду, чтобы те издалека бросались каждому в глаза. Каарли присел на ступеньку сарая, а Йоосеп, освободившись на время от обязанностей поводыря, бегом бросился вниз к морю, где парнишке его возраста хватало дел: и поглазеть на лодки, и пошвырять камнями в чаек, запуская плоские голыши так, чтобы они неслись, подпрыгивая на упругой волне. Больше всего, однако, не давал ему покоя вопрос, не вьет ли какая-нибудь морская птица гнездо в кустарнике Питканина. Он долго следил взглядом за парой морских ласточек, которые уж больно подозрительно кружились над узкой, вдававшейся далеко в море косой.
А слепой Каарли, усевшись поудобнее на пороге сарая, вытянул свои длинные костлявые ревматические ноги, на которых изношенные портки болтались, как полупустые мешки, и стал шарить в карманах кисет и трубку. Руки, дьяволы, дрожали, а ветер — хоть и за сараем — то и дело
гасил огонь, так что Каарли пришлось изрядно помучиться с огнивом, прежде чем задымила трубка.
Лошадь одного из кярласких торговцев пофыркивала в кустарнике за оградой. «Чертовы кярласцы!— сплюнул Каарли.— Надо же было именно сегодня утром притащиться им сюда со своим пивом и булками!» Если поймают мало рыбы, то может случиться, что ему доведется тащить свои корзины обратно таким же манером, как он их сюда доставил,— какую песню запоет тогда Рити! Порывы ветра со свистом обрушивались из-за угла сарая, и Каарли плотнее запахнул полы старого, прохудившегося полушубка. Собираясь на берег, он хотел надеть свою воскресную шубенку — не ради щегольства, а чтоб согреть старые кости,— да разве Рити позволит! Сразу раскричалась: «Во что же я тебя в праздник одену, если ты последнюю одежонку станешь рыбой пачкать?!» Послушать Рити, так можно подумать, будто она и кормила его, и одевала. Как бы не так! Три рубля пенсии в месяц — это верные денежки (только ради них Рити и поволокла его к алтарю!), да за деревянные поварешки, можжевеловые ложки, корзины и за все прочее, что мастерит он своими руками, нет-нет да и набежит кое-что. Ох-хо! Ну и штучка ж эта Рити! А ведь и она не без денег. Ему, Каарли, она говорит только о тех десяти рублях, что собраны ею на гробы и похороны им обоим, уж эти деньги она ни за что не истратит! А несколько десятков рублей у нее, конечно, припрятано! Каарли уже пытался потихоньку искать да шарить, но тяжело слепому найти то, что спрятала зрячая, тем более что поиски приходится совершать с опаской, тайком.
До слуха Каарли донесся прерывистый бег хромого Йоосепа, затем он услышал, как мальчишка, пыхтя, перелез через каменную ограду где-то около сарая Яака из Каави.
— Уже едут! — закричал Йоосеп.— Талистереская лодка уже у Лаурисяаре.
«Эва, мальчуган точно шило,— подумал Каарли,— видно, настолько пригляделся к лодкам, что по парусам узнает их».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113