— Пустое, без дела сидеть холодно!— Лийзу продолжала грести, склонив голову вправо и с задумчивой пристальностью разглядывая бурлящую, клокочущую серую — под стать небу — воду за бортом.
Тридцатилетняя Лийзу была уже не та, что в двадцать лет. Житейские горести оставили на ее лице выражение какой-то жесткой и злой грусти, но она все еще была красива. Ее отец, старый каткуский Каарли, в свое время сошелся, очевидно по любви, с бедной батрачкой, и у них родились красивые сильные дети. Но красу, говорит .пословица, в котел не положишь. И вот она, Лийзу, теперь здесь, в этой лодке. И все же, как ни богата тенгаская госпожа, сердце Матиса чуяло, что Тынис поступил неразумно, бросив Лийзу с маленьким Рейном. Лийзу заметила взгляд Матиса и, словно угадав его мысли, резко спросила:
— Что разглядываешь? Ведь я в невестки тебе не подошла!
— Не я вас венчал, не я вас и разлучал,— вздохнул Матис.
— Того, кто венчает, вы запихали в мешок,— сказала Лийзу с легкой усмешкой, а потом ее разобрал смех: громкий, неудержимый, он разнесся вдруг по холодному свинцовому морю. Лийзу удивительно ясно помнила подробности венчания Тыниса с богатой госпожой из усадьбы Тенга. В церкви по этому случаю разостлали ковровые дорожки из конца в конец. С какой важностью и торжественностью толстобрюхий Гиргенсон совершал обряд венчания, наперед прикидывая, что в это воскресенье у него будет по меньшей мере тройной доход. А нынче этому самому Гиргенсону натянули мешок на голову! И Лийзу снова и снова смеялась, ей казалось, что мешок был надет не только на пастора, но отчасти и на все его дела, и на совершенные им, Гиргенсоном, обряды венчания.
Ну вот, теперь они уже в Кякисильма — это узкая, шириной саженей в двести, полоска моря между Рахумаа и Кякимаа. Теперь Лийзу пришлось оставить весло и обернуться, высматривая подводные камни.
— Левей, еще левей! Правей, еще правей! — командовала она, и послушный ее словам Матис поворачивал лодку по ветру или против ветра, так что вскоре они счастливо миновали гряду подводных камней.
Пока пересекали Рууснаский залив, Лийзу за весла не бралась, но и разговор в лодке утих. У каждого из них было достаточно своих забот и планов. Только однажды, перед самой высадкой на берег, Лийзу устремила взгляд своих больших голубых глаз прямо в глаза Матиса и спросила:
— А Пеэтер в Таллине?
— Должно быть, только не знаю, на свободе или за решеткой. Саар говорил, что в Таллине прошла большая облава на политических.
— Значит, он у тебя настоящий бунтовщик?
— Мудрено шишке далеко от ствола упасть,— сказал Матис.
— Ты думаешь?! — обронила Лийзу, и в тот же миг ее мысли и мысли Матиса перенеслись к маленькому Рейну и его отцу, хотя оба и не обмолвились об этом и словом, а Лийзу, словно испугавшись чего-то, поспешно спросила о другом сыне Матиса, Сандере:— А про Сандера что-нибудь знаете?
— Ничего. Его, верно, уж нет в живых, и во сне его больше не вижу.
— Если теперь еще начнется этакая... внутренняя война, тогда всех мужчин перебьют.
— Ничего не поделаешь. Надобно прийти соблазнам, но горе тому, через кого соблазн приходит, как сказал сегодня Гиргенсон.
— До того, как надели мешок,— добавила Лийзу, лукаво взглянув на Матиса.
— Ну да,— подтвердил Матис и стал травить шкот, поворачивая в лодочную гавань Весилоо.
Намек Лийзу был для него не нов — многие и раньше говорили об этом, да и сам он, бывало, в минуты тяжких сомнений думал эту невеселую думу. Но после того как Пеэтер привез из Таллина социал-демократические листовки и песни и Матис увидел, что и другие люди, поумнее его, не расходятся с ним во взглядах на правду, он еще ни на миг не усомнился в правоте борьбы своей и всех трудящихся.
— Ну да, до того, как надели мешок. Ложь и лжеца можно упрятать в мешок, но правда остра, как шило, ее в мешке не утаишь и не растопчешь.
— А если все же растопчут?— усомнилась Лийзу.
— Нужно драться. Для того мы сюда и пришли.
По скользкому настилу причала лодка с разбегу въехала почти на нужную высоту, так что после уборки парусов достаточно было двух рывков, чтобы закрепить якорь. Быстро управившись с лодкой, они вскоре зашагали вдоль площадки для развешивания сетей к единственной, состоящей из нескольких разбросанных дворов, деревне островка Весилоо, от которой гордо отгораживались крупные здания большой усадьбы Тенга. Вдали, на другом краю
острова, за сосновым бором, устремлялась вверх белая башня маяка и виднелась железная крыша двухэтажного дома смотрителя. В море гул подводных камней Суурекуйва как-то терялся, скрадывался всплеском весел, ударами волны о борт лодки, но здесь, на каменистой земле, заросшей можжевеловым кустарником, гудение Хуллумятаса мощно ударяло в уши.
— К ветру дело идет, Хуллумятас уж очень завыл,— прислушался Матис.
— Ты ведь не станешь возвращаться сегодня?— спросила озабоченно Лийзу.
— Если справлюсь с делом, чего тут ждать, и ветер попутный.
— Уже смеркается, куда ты теперь!
Но проявлять и дальше заботливость Лийзу сочла неуместным — ведь Матис шел к своему брату. Дорога к усадьбе Тенга сворачивала тут же налево, а дом пагилаской Анн стоял в другом конце деревни, в низкорослом сосняке. Прощаясь за руку с Матисом, Лийзу положила ему на ладонь пару монет.
— Возьми и мою вдовью долю. Ружья на них не добудешь, но на несколько патронов хватит,— сказала она, повернулась и пошла своей дорогой.
Зажав в ладони два серебряных рубля, как доброе предзнаменование, Матис шагал к большому, о двух каменных дымоходах дому своего богатого брата. Во дворе, окруженном постройками для скота (Тынис держал около двадцати коров), баней, сараем для парусов и рыболовных снастей, загремел цепью и залаял огромный волкодав. Кругом не было ни души. От помещения для прислуги донеслись звуки гармоники. Тынис сытно кормил своих шестерых работников и двух работниц, не занимал их ничем в воскресные дни, но зато в будни нигде так не загружали людей работой, как здесь. Когда Матис поднялся на крыльцо, на господской половине (именно господской: Тыниса теперь величали господином, а его жену госпожой) как раз зажгли лампу. Тоже хорошее предзнаменование. «Наверно, он согласится,— подумал Матис, вытирая ноги о решетку.— Судно без дела качается на якоре в заливе, один рейс в Таллин не износит его».
Но, уже здороваясь, Матис заметил, что он не был сегодня желанным гостем ни для брата, ни для его жены. Хотя Тынис и помог ему снять верхнее платье и указал Матису место на мягком диване под картинами с изображением кораблей, а госпожа принесла тарелку с печеньем,
стаканы и бутылку вина и хлопотливо поспешила на кухню, чтоб дать указание прислуге разогреть что-нибудь по- сытнее,— вся эта внешняя приветливость не могла скрыть озабоченного выражения лиц у обоих хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113