Рявкнул орган на хорах — это кистер хотел игрой увлечь преданных пастору женщин, но он припоздал. Подручный органиста, накачивавший ногами органные мехи, сбежал со своего поста взглянуть, что делается в церкви. Со старым запасом воздуха кистер смог взять только пару аккордов напева «Да будет мир от господа», затем мехи опустели, и большой орган, рявкнув разок громко, заглох на слове «будет».
Мысль запихать Гиргенсона в мешок возникла только час назад. Мужики и сами не были еще уверены в исполнимости этого намерения, а значит, об этом не могли знать ни Гиргенсон, ни его приверженцы, которые в противном случае, возможно, стали бы грудью на защиту своего духовного пастыря, как это и случалось в некоторых церквах в 1905 году. Только когда Длинный Биллем уже поднимался по нижним ступенькам скрипучей кафедры, а следом за ним шли Кусти, Лаэс и другие, приверженцы господина пастора смекнули, что и им надо бы протиснуться поближе к кафедре. Но это была бесполезная затея: кафедру уже тесно обступили рослые тагараннаские мужики и другие противники Гиргенсона, так что юугуский Сийм с отрядом баб не смог даже приблизиться к ней. Тем временем Биллем шаг за шагом поднимался по ступенькам кафедры и уже стоял на тесной площадке возле тучного пастора, который что-то злобно кричал и делал напрасные попытки оттолкнуть от себя Виллема растопыренными толстыми пальцами.
— Ах ты, черт, ты еще пальцами в глаза тычешь! — ругнулся от боли Биллем и сильной рукой схватил жирное запястье пастора.
— Несите мешок! Давайте сюда мешок! — кричал Кусти.
Но, как выяснилось, мешок в церковь еще не принесли. Правда, Йоосеп чуть пораньше, когда другие валили в церковь, отправился искать подходящий мешок. Но оказалось, что сенные мешки на телегах прихожан даже на глаз были слишком малы для Гиргенсона. Припадая на свою увечную ногу, Йоосеп бросился в лавку старого Вей- де и, запыхавшись от быстрого бега в гору, спросил мешок из-под соли.
— Куда ж ты с мешком-то, пожар тушить, что ли?
— У весикуского Прийду лошадь понесла, мешок разорвался, и соль рассыпалась,— торопливо ответил Йоосеп, видевший часа полтора-два назад, что Прийду купил у старого Вейде два пуда соли.
Обман очень походил на правду, и так как Йоосеп сразу выложил на прилавок подходящие деньги, Вейде быстро сунул ему в руки мешок. Когда Йоосеп был уже в дверях, Вейде вдруг осенило,— торговец давеча одним ухом слышал, как мужики шептались о чем-то подозрительном.
— Постой, постой!— закричал он, но было уже поздно, ему оставалось только взглянуть через окно в спину Йоосепу, быстро, на этот раз под гору, бежавшему с мешком к церкви.
А события в церкви развертывались быстрее, чем Йоосеп со своей увечной ногой мог сбегать за мешком.
— Несите мешок!— неслись отовсюду возгласы.
Несмотря на то что несколько ватласких парней бросились на поиски Йоосепа или его мешка, в церкви на миг возникло замешательство. Женщины побережья, из тех, кто больше сросся с церковью, увидев своих мужей или сыновей среди толпы зачинщиков, заколебались. Правда, никто из них не терпел Гиргенсона (за исключением считанных, пользующихся особой благосклонностью пастора), но затея мужиков казалась им чересчур дерзкой и оскорбительной не только для пастора Гиргенсона, но и для церкви вообще, поэтому то одна, то другая пыталась за рукав или за полу стащить своего мужа со ступенек кафедры. Даже лоонаская матушка поймала за полу пиджака своего Лаэса и давай тянуть, укоряя упирающегося мужа:
— Приезжает из Таллина, чтобы здесь с этим Гиргенсоном возиться. Лучшего ничего не придумал. Пошел бы утром хоть на сигов!
Таких ввязавшихся в распрю семейных пар возникало все больше, и, быть может, призванный и поставленный слуга божий, пастор Каугатомаского прихода и избежал бы мешка в это предпоследнее до пришествия Христа воскресенье, если бы Юугу во главе своих богомольных старушек, набравшись смелости, не стал слишком стремительно пробиваться к кафедре, желая обеспечить отступление находившемуся в опасности пастырю. Бросив своего слепого Каарли, Рити протискивалась по пятам Юугу через толпу к кафедре и журила мужиков:
— Постыдились бы, бесстыжие ваши глаза! Напасть на пастора во время проповеди!
— Что за чертова проповедь! Хочешь, скажу тебе проповедь получше! — воскликнул Кусти. И тут же, не раздумывая долго, совершенно трезвый Кусти, при всеобщей суматохе и криках в церкви, совершил одну из своих проделок, о которой народ говорил еще много позже, уже после расстрела Кусти.
Следом за Гиргенсоном и Виллемом он взобрался на предпоследнюю ступеньку кафедры,— больше на кафедре не было места,— важно выгнул шею, закатил глаза, надулся, как Гиргенсон, и произнес свою шуточную проповедь, которой он и прежде, случалось, потешал людей в конце свадебного пира или в праздники, но тогда, правда, за полным ковшом пива:
— Дорогие прихожане! Каугатомаские крестьяне! Я буду говорить не так, как пасторы из Тырисе и Паммана, а так, чтобы приход скрипел и кряхтел в руках божьего работника, как дубленая кожа под ладонями плотника.
Слушайте со вниманием слова Священного писания, что написаны в книге «Ступицы в колеснице», в четвертом ободе, в двадцать третьей спице.
И вот случилось, что некий муж немецкого происхождения, пройдоха от самого рождения, по имени Гиргенсон, а по слухам, еще и фон, тогда еще без толстого брюха, во имя отца и сына и святого духа, стоял однажды на большой земле у самого моря и воздевал очи горе, не покажется ль судно, на котором сбежать будет нетрудно, от грехов своих в поту цыганском, уехать в землю ханаанскую. И, слава господу, чудо свершилось: судно у берега появилось. И вскоре он очутился на берегу Каугатома — нового своего дома. Часовая цепочка болталась на груди, и божьи дела ждали его впереди. Но земля, что должна была стать Ханааном, показалась ему горьким обманом: полно камней и вода кругом. Но господин пастор неустанным трудом добился того, что в краю, где голодал народ, потекли к нему в изобилии молоко и мед. Прошло три года, и на глазах у честного народа выросло толстенное брюхо и залило пастора салом по самое ухо! Сэла!
Однажды сей пастырь походкой смиренной и ровной зашел на скотный двор мызы своей церковной и изрек: «Ох, вы овцы мои сущие, шерсть, шкуры и мясо щедро дающие! Вы происходите не от злого народа, змеиного человеческого рода (а кто сему не верит, пусть по Библии и Священному писанию проверит). Истинно, истинно сие говорю, и если мне суждено быть сегодня в раю, где ходит жена моя в бархате и злате, то хочу и на вас благодать послали. А люди, что на земле живут, пусть так без своей земли и помрут! И пусть каждый аренду барину платит, тогда на восстания и времени не хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Мысль запихать Гиргенсона в мешок возникла только час назад. Мужики и сами не были еще уверены в исполнимости этого намерения, а значит, об этом не могли знать ни Гиргенсон, ни его приверженцы, которые в противном случае, возможно, стали бы грудью на защиту своего духовного пастыря, как это и случалось в некоторых церквах в 1905 году. Только когда Длинный Биллем уже поднимался по нижним ступенькам скрипучей кафедры, а следом за ним шли Кусти, Лаэс и другие, приверженцы господина пастора смекнули, что и им надо бы протиснуться поближе к кафедре. Но это была бесполезная затея: кафедру уже тесно обступили рослые тагараннаские мужики и другие противники Гиргенсона, так что юугуский Сийм с отрядом баб не смог даже приблизиться к ней. Тем временем Биллем шаг за шагом поднимался по ступенькам кафедры и уже стоял на тесной площадке возле тучного пастора, который что-то злобно кричал и делал напрасные попытки оттолкнуть от себя Виллема растопыренными толстыми пальцами.
— Ах ты, черт, ты еще пальцами в глаза тычешь! — ругнулся от боли Биллем и сильной рукой схватил жирное запястье пастора.
— Несите мешок! Давайте сюда мешок! — кричал Кусти.
Но, как выяснилось, мешок в церковь еще не принесли. Правда, Йоосеп чуть пораньше, когда другие валили в церковь, отправился искать подходящий мешок. Но оказалось, что сенные мешки на телегах прихожан даже на глаз были слишком малы для Гиргенсона. Припадая на свою увечную ногу, Йоосеп бросился в лавку старого Вей- де и, запыхавшись от быстрого бега в гору, спросил мешок из-под соли.
— Куда ж ты с мешком-то, пожар тушить, что ли?
— У весикуского Прийду лошадь понесла, мешок разорвался, и соль рассыпалась,— торопливо ответил Йоосеп, видевший часа полтора-два назад, что Прийду купил у старого Вейде два пуда соли.
Обман очень походил на правду, и так как Йоосеп сразу выложил на прилавок подходящие деньги, Вейде быстро сунул ему в руки мешок. Когда Йоосеп был уже в дверях, Вейде вдруг осенило,— торговец давеча одним ухом слышал, как мужики шептались о чем-то подозрительном.
— Постой, постой!— закричал он, но было уже поздно, ему оставалось только взглянуть через окно в спину Йоосепу, быстро, на этот раз под гору, бежавшему с мешком к церкви.
А события в церкви развертывались быстрее, чем Йоосеп со своей увечной ногой мог сбегать за мешком.
— Несите мешок!— неслись отовсюду возгласы.
Несмотря на то что несколько ватласких парней бросились на поиски Йоосепа или его мешка, в церкви на миг возникло замешательство. Женщины побережья, из тех, кто больше сросся с церковью, увидев своих мужей или сыновей среди толпы зачинщиков, заколебались. Правда, никто из них не терпел Гиргенсона (за исключением считанных, пользующихся особой благосклонностью пастора), но затея мужиков казалась им чересчур дерзкой и оскорбительной не только для пастора Гиргенсона, но и для церкви вообще, поэтому то одна, то другая пыталась за рукав или за полу стащить своего мужа со ступенек кафедры. Даже лоонаская матушка поймала за полу пиджака своего Лаэса и давай тянуть, укоряя упирающегося мужа:
— Приезжает из Таллина, чтобы здесь с этим Гиргенсоном возиться. Лучшего ничего не придумал. Пошел бы утром хоть на сигов!
Таких ввязавшихся в распрю семейных пар возникало все больше, и, быть может, призванный и поставленный слуга божий, пастор Каугатомаского прихода и избежал бы мешка в это предпоследнее до пришествия Христа воскресенье, если бы Юугу во главе своих богомольных старушек, набравшись смелости, не стал слишком стремительно пробиваться к кафедре, желая обеспечить отступление находившемуся в опасности пастырю. Бросив своего слепого Каарли, Рити протискивалась по пятам Юугу через толпу к кафедре и журила мужиков:
— Постыдились бы, бесстыжие ваши глаза! Напасть на пастора во время проповеди!
— Что за чертова проповедь! Хочешь, скажу тебе проповедь получше! — воскликнул Кусти. И тут же, не раздумывая долго, совершенно трезвый Кусти, при всеобщей суматохе и криках в церкви, совершил одну из своих проделок, о которой народ говорил еще много позже, уже после расстрела Кусти.
Следом за Гиргенсоном и Виллемом он взобрался на предпоследнюю ступеньку кафедры,— больше на кафедре не было места,— важно выгнул шею, закатил глаза, надулся, как Гиргенсон, и произнес свою шуточную проповедь, которой он и прежде, случалось, потешал людей в конце свадебного пира или в праздники, но тогда, правда, за полным ковшом пива:
— Дорогие прихожане! Каугатомаские крестьяне! Я буду говорить не так, как пасторы из Тырисе и Паммана, а так, чтобы приход скрипел и кряхтел в руках божьего работника, как дубленая кожа под ладонями плотника.
Слушайте со вниманием слова Священного писания, что написаны в книге «Ступицы в колеснице», в четвертом ободе, в двадцать третьей спице.
И вот случилось, что некий муж немецкого происхождения, пройдоха от самого рождения, по имени Гиргенсон, а по слухам, еще и фон, тогда еще без толстого брюха, во имя отца и сына и святого духа, стоял однажды на большой земле у самого моря и воздевал очи горе, не покажется ль судно, на котором сбежать будет нетрудно, от грехов своих в поту цыганском, уехать в землю ханаанскую. И, слава господу, чудо свершилось: судно у берега появилось. И вскоре он очутился на берегу Каугатома — нового своего дома. Часовая цепочка болталась на груди, и божьи дела ждали его впереди. Но земля, что должна была стать Ханааном, показалась ему горьким обманом: полно камней и вода кругом. Но господин пастор неустанным трудом добился того, что в краю, где голодал народ, потекли к нему в изобилии молоко и мед. Прошло три года, и на глазах у честного народа выросло толстенное брюхо и залило пастора салом по самое ухо! Сэла!
Однажды сей пастырь походкой смиренной и ровной зашел на скотный двор мызы своей церковной и изрек: «Ох, вы овцы мои сущие, шерсть, шкуры и мясо щедро дающие! Вы происходите не от злого народа, змеиного человеческого рода (а кто сему не верит, пусть по Библии и Священному писанию проверит). Истинно, истинно сие говорю, и если мне суждено быть сегодня в раю, где ходит жена моя в бархате и злате, то хочу и на вас благодать послали. А люди, что на земле живут, пусть так без своей земли и помрут! И пусть каждый аренду барину платит, тогда на восстания и времени не хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113