Суд отказал тебе в этом. Теперь ты подстрекаешь жителей волости и угрожаешь мне.
— Раньше я один осмеливался требовать своих прав — теперь их требует вся волость. Здесь есть еще пункты, которые барину придется выполнить:
«8. Рабочий день летом начинается с половины шестого утра и кончается в шесть часов вечера, один час для завтрака и полтора часа для обеденного перерыва»...
— О-го-о, хватит! Восьмичасовой рабочий день и так далее, как это теперь поется. Ты, Герман,— он повернулся к сыну,— выслушай пожелания господ, а я сейчас вернусь,— и барон вышел из кабинета.
С тех пор, как лет пятнадцать тому назад какой-то деревенский парень, которого так и не удалось поймать, в порыве мести ночью вышиб камнями несколько окон в баронском доме, у фон Ренненкампфа вошло в привычку держать свой револьвер в спальне. Только отправляясь куда-нибудь, он брал оружие с собой. В несколько прыжков взбежал он по лестнице, бросил две-три ничего не значащие фразы своей из года в год болеющей и охающей жене, торопливо схватил оружие, но заряжал его уже много спокойнее (он был метким стрелком и в молодости имел несколько дуэлей) — холод револьвера вернул ему прежнюю уравновешенность.
Тем временем оставшиеся в кабинете сначала переглянулись, а потом уставились на молодого барона.
— Ну, что там еще за требования у вас?— сказал молодой барон, высокий светлый блондин с мутноватыми глазами.
— Читай,— пробормотал старшина Матису.
— Чего мне читать? Молодой барин все равно не даст никакого ответа,— и Матис положил бумагу с пунктами требований на стол.
Капитан Тынис Тиху молча смотрел в окно. Дождь прошел, но по-прежнему сильный ветер гнал через залив одну серую тучу за другой. Был седьмой час, наступал вечер. Со двора послышалась песня: «Отречемся от старого мира!..» И кто-то крикнул — не озорства ради, а так, чтобы это услышали и в комнате:
— Матис, не сдавайся!
— «Дрянная затея,— мрачно думал капитан Тынис Тиху, хотя по-прежнему с безразличным лицом смотрел в окно.— При этом ветре чертовски хорошо было бы нестись под парусами с Датского Зунда на конец Готланда, прошел бы за одну ночь».
— Ну, читай,— настаивал молодой барон.
— У молодого барина глаза позорче,— ответил Матис.
И правда, барон, по-видимому из любопытства, взял
бумагу, написанную аккуратным почерком волостного писаря Саара.
— «9. Воскресной работы не должно быть.
10. Батракам прибавить заработную плату в размере 20 рублей в год.
11. Каждый месяц предоставлять рабочим мызы 3 дня для своих работ и нужд.
12. Барон должен уволить с мызы Руусна кубьяса юугуского Сийма, потому что он груб и придирчив в обращении с людьми».
Старый барон был уже опять в кабинете. Он взял бумагу из рук сына, мельком взглянул на последние строки требований, потом разорвал бумагу пополам, сверху вниз, еще раз пополам и швырнул клочки в корзинку для бумаг.
— Значит, таков ответ барона?— спросил Матис.
— Да, таков ответ. Ступайте!— приказал барон, не повышая голоса, и открыл дверь.
Волостной старшина сгреб с колен фуражку и быстро вскочил на ноги. Капитан Тиху вставал медленно, скорее с притворным, чем с настоящим достоинством, но все же и он поднялся. А Матис не шевелился.
— Вон! — рявкнул барон на Матиса, так что стекла задрожали.
— Я не глухой, нечего барону кричать на меня!
— Вон, собака!
Матис встал. Мгновенно он вспомнил Сандера, вероятно погибшего на войне, Пеэтера, стоящего по другую сторону двери, подумал об остальных товарищах. Ведь они на него надеются. «Матис, не сдавайся!» А если он позволит теперь барону просто вышвырнуть себя, что толку тогда от сегодняшнего схода в волостном правлении, от их появления на мызе?! Если бы их было только трое здесь в кабинете, он, может быть, и ушел бы, но сегодня Матис чувствовал за своей спиной силу. Он подошел к окну и сказал барону:
— Не уйду отсюда никуда, пока барон не пойдет навстречу нашим требованиям.
— Ты уберешься отсюда сию минуту!— Теперь барон уже не орал, он вынул из кармана револьвер и направил его в Матиса.
«Выстрелит, верно, дьявол, если я не уйду, и суд ему ничего не сделает»,— пронеслась в голове Матиса тревожная мысль, и он хотел схватить стул, чтобы швырнуть его для самозащиты.
В этот миг барон выстрелил. Гул выстрела прокатился по всему дому и двору мызы. Матис прижал руку к правому боку, по которому словно кнутом хлестнули, но все еще продолжал стоять. Промелькнула мысль: «Наверно, не убил, только ранил, искалечил». Он заметил еще, что вторично барон не смог выстрелить, так как дверь с треском распахнулась. Пеэтер ворвался в кабинет и, схватив барона за кисть руки, стал вырывать у него револьвер.
Со двора неслись крики:
— Убивают! Убивают, сволочи! Пошли на подмогу, братцы!
Раздался мощный удар по парадной двери, с грохотом сорвался запор, дверь открылась, и ветер на мгновение прогудел в барской прихожей. Вой ветра, покрыв людские голоса, почему-то особенно сильно отдался в ушах Матиса, хоть он и слышался какое-то короткое мгновение, и сразу же потонул в шуме и криках ворвавшихся людей, в топоте кованых мужицких сапог о господский паркет. А потом в прихожей щелкнули один за другим три, четыре, пять коротких револьверных выстрелов. «Теперь уже насмерть бьют,— подумал Матис.— Стрелял, верно, молодой барон, револьвер старого барона был в руках у Пеэтера». У крестьян же — Матис это хорошо знал — оружия не было. А Длинный Биллем — да, это был Биллем! — заламывал старому барону обе руки за спину. На мгновение Матис увидел глаза неистово сопротивляющегося барона: они были совсем белые, выкатившиеся от напряжения и ужаса. «Боится, сатана!» — И Матис тут же ощутил, как у него самого стекает по боку липкая кровь. Нет, упаси бог, он не хотел умирать теперь, ни за что не хотел умирать. Но уже накатывался какой-то странный, словно издалека идущий шум и темнота застилала глаза. С той секунды, когда Пеэтер с криком: «Отец! Отец!» — бросился к нему, и до пробуждения в хибарке Ревала вечером того же дня Матис ничего не помнил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Лонни Раутсик не была от природы ни пустой, ни бессердечной девушкой; если ее иногда и посещали вздорные или бессердечные мысли, то случалось это оттого, что те, кого принято было считать рачительными и преуспевающими в жизни людьми, думали точно так же.
После охлаждения дружбы Лонни Раутсик и Пеэтера Тиху, особенно же после того, как Лонни с ужасом услышала о предполагавшемся аресте Пеэтера и молодой человек вообще исчез с горизонта, Лонни решила, что их разлука предопределена судьбой и что, быть может, это и к добру. Вероятно, правы ее многочисленные тетушки и знакомые, советовавшие ей присмотреть партию получше, чем этот простой рабочий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Раньше я один осмеливался требовать своих прав — теперь их требует вся волость. Здесь есть еще пункты, которые барину придется выполнить:
«8. Рабочий день летом начинается с половины шестого утра и кончается в шесть часов вечера, один час для завтрака и полтора часа для обеденного перерыва»...
— О-го-о, хватит! Восьмичасовой рабочий день и так далее, как это теперь поется. Ты, Герман,— он повернулся к сыну,— выслушай пожелания господ, а я сейчас вернусь,— и барон вышел из кабинета.
С тех пор, как лет пятнадцать тому назад какой-то деревенский парень, которого так и не удалось поймать, в порыве мести ночью вышиб камнями несколько окон в баронском доме, у фон Ренненкампфа вошло в привычку держать свой револьвер в спальне. Только отправляясь куда-нибудь, он брал оружие с собой. В несколько прыжков взбежал он по лестнице, бросил две-три ничего не значащие фразы своей из года в год болеющей и охающей жене, торопливо схватил оружие, но заряжал его уже много спокойнее (он был метким стрелком и в молодости имел несколько дуэлей) — холод револьвера вернул ему прежнюю уравновешенность.
Тем временем оставшиеся в кабинете сначала переглянулись, а потом уставились на молодого барона.
— Ну, что там еще за требования у вас?— сказал молодой барон, высокий светлый блондин с мутноватыми глазами.
— Читай,— пробормотал старшина Матису.
— Чего мне читать? Молодой барин все равно не даст никакого ответа,— и Матис положил бумагу с пунктами требований на стол.
Капитан Тынис Тиху молча смотрел в окно. Дождь прошел, но по-прежнему сильный ветер гнал через залив одну серую тучу за другой. Был седьмой час, наступал вечер. Со двора послышалась песня: «Отречемся от старого мира!..» И кто-то крикнул — не озорства ради, а так, чтобы это услышали и в комнате:
— Матис, не сдавайся!
— «Дрянная затея,— мрачно думал капитан Тынис Тиху, хотя по-прежнему с безразличным лицом смотрел в окно.— При этом ветре чертовски хорошо было бы нестись под парусами с Датского Зунда на конец Готланда, прошел бы за одну ночь».
— Ну, читай,— настаивал молодой барон.
— У молодого барина глаза позорче,— ответил Матис.
И правда, барон, по-видимому из любопытства, взял
бумагу, написанную аккуратным почерком волостного писаря Саара.
— «9. Воскресной работы не должно быть.
10. Батракам прибавить заработную плату в размере 20 рублей в год.
11. Каждый месяц предоставлять рабочим мызы 3 дня для своих работ и нужд.
12. Барон должен уволить с мызы Руусна кубьяса юугуского Сийма, потому что он груб и придирчив в обращении с людьми».
Старый барон был уже опять в кабинете. Он взял бумагу из рук сына, мельком взглянул на последние строки требований, потом разорвал бумагу пополам, сверху вниз, еще раз пополам и швырнул клочки в корзинку для бумаг.
— Значит, таков ответ барона?— спросил Матис.
— Да, таков ответ. Ступайте!— приказал барон, не повышая голоса, и открыл дверь.
Волостной старшина сгреб с колен фуражку и быстро вскочил на ноги. Капитан Тиху вставал медленно, скорее с притворным, чем с настоящим достоинством, но все же и он поднялся. А Матис не шевелился.
— Вон! — рявкнул барон на Матиса, так что стекла задрожали.
— Я не глухой, нечего барону кричать на меня!
— Вон, собака!
Матис встал. Мгновенно он вспомнил Сандера, вероятно погибшего на войне, Пеэтера, стоящего по другую сторону двери, подумал об остальных товарищах. Ведь они на него надеются. «Матис, не сдавайся!» А если он позволит теперь барону просто вышвырнуть себя, что толку тогда от сегодняшнего схода в волостном правлении, от их появления на мызе?! Если бы их было только трое здесь в кабинете, он, может быть, и ушел бы, но сегодня Матис чувствовал за своей спиной силу. Он подошел к окну и сказал барону:
— Не уйду отсюда никуда, пока барон не пойдет навстречу нашим требованиям.
— Ты уберешься отсюда сию минуту!— Теперь барон уже не орал, он вынул из кармана револьвер и направил его в Матиса.
«Выстрелит, верно, дьявол, если я не уйду, и суд ему ничего не сделает»,— пронеслась в голове Матиса тревожная мысль, и он хотел схватить стул, чтобы швырнуть его для самозащиты.
В этот миг барон выстрелил. Гул выстрела прокатился по всему дому и двору мызы. Матис прижал руку к правому боку, по которому словно кнутом хлестнули, но все еще продолжал стоять. Промелькнула мысль: «Наверно, не убил, только ранил, искалечил». Он заметил еще, что вторично барон не смог выстрелить, так как дверь с треском распахнулась. Пеэтер ворвался в кабинет и, схватив барона за кисть руки, стал вырывать у него револьвер.
Со двора неслись крики:
— Убивают! Убивают, сволочи! Пошли на подмогу, братцы!
Раздался мощный удар по парадной двери, с грохотом сорвался запор, дверь открылась, и ветер на мгновение прогудел в барской прихожей. Вой ветра, покрыв людские голоса, почему-то особенно сильно отдался в ушах Матиса, хоть он и слышался какое-то короткое мгновение, и сразу же потонул в шуме и криках ворвавшихся людей, в топоте кованых мужицких сапог о господский паркет. А потом в прихожей щелкнули один за другим три, четыре, пять коротких револьверных выстрелов. «Теперь уже насмерть бьют,— подумал Матис.— Стрелял, верно, молодой барон, револьвер старого барона был в руках у Пеэтера». У крестьян же — Матис это хорошо знал — оружия не было. А Длинный Биллем — да, это был Биллем! — заламывал старому барону обе руки за спину. На мгновение Матис увидел глаза неистово сопротивляющегося барона: они были совсем белые, выкатившиеся от напряжения и ужаса. «Боится, сатана!» — И Матис тут же ощутил, как у него самого стекает по боку липкая кровь. Нет, упаси бог, он не хотел умирать теперь, ни за что не хотел умирать. Но уже накатывался какой-то странный, словно издалека идущий шум и темнота застилала глаза. С той секунды, когда Пеэтер с криком: «Отец! Отец!» — бросился к нему, и до пробуждения в хибарке Ревала вечером того же дня Матис ничего не помнил.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Лонни Раутсик не была от природы ни пустой, ни бессердечной девушкой; если ее иногда и посещали вздорные или бессердечные мысли, то случалось это оттого, что те, кого принято было считать рачительными и преуспевающими в жизни людьми, думали точно так же.
После охлаждения дружбы Лонни Раутсик и Пеэтера Тиху, особенно же после того, как Лонни с ужасом услышала о предполагавшемся аресте Пеэтера и молодой человек вообще исчез с горизонта, Лонни решила, что их разлука предопределена судьбой и что, быть может, это и к добру. Вероятно, правы ее многочисленные тетушки и знакомые, советовавшие ей присмотреть партию получше, чем этот простой рабочий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113