Он ведь мужик горластый!— злорадно молвил барон и показал Марис на дверь.
И разве Кусти с его острым языком был последний, кого забрили? Вооружение стоит больших денег, генералы и начальники — титулованные и прочие казнокрады — набивают свои карманы на сделках по купле и продаже оружия; неудивительно, что на фронте не хватает боеприпасов. Верховая лошадь обходится казне в какую-то сотню рублей (жеребец дороже, мерин дешевле), только солдат достается государству бесплатно. Убить на тысячу или даже на сто тысяч больше или меньше — что это значит при многомиллионном населении большого Российского государства?!
Когда бравурные звуки оркестра доносились уже совсем издалека, последний неполный ряд смешался с толпой следовавших за ними детей и женщин, утиравших слезы, как на похоронной процессии. Движение толпы по тротуарам возобновилось, и трое сааремаасцев тоже тронулись в прежнем направлении, к месту ночлега. На Тынисмяэ они попытались было сесть в вагон конки, но кондуктор не впустил их.
— Ишь вы, сааремаасцы, поскупились извозчика нанять! Куда я вас дену с вашими мешками и ящиками?
Так и не пустил, а силой тут ничего не сделаешь, народ и в самом деле кучами толпился у вагона. Недавние гудки фабричных труб выбросили тысячи рабочих на улицы, и теперь все они спешили по своим квартирам, а многие и в кабаки, чтобы после изнуряющего рабочего дня малость прополоскать горло.
По рассказам земляков Йоосеп представлял себе конку немного иной, чем то, что он увидел. Две пары железных рельсов среди улицы, крытая повозка на четырех железных колесах, чем-то напоминающая телегу, но, конечно, много больше и красивее, чем крестьянская телега. Человек тридцать втискивалось в нее, ехали кто сидя, кто стоя. Кучер на козлах щелкнул кнутом, и большая, костлявая, загнанная лошадь, ступая меж рельсами, ленивой рысцой потащилась под гору. Но скоро пологий спуск кончился, и теперь жалость к бедному исхлестанному животному подступила к горлу Йоосепа. Он даже порадовался, что их не впустили в конку и этой истерзанной кляче не пришлось тащить и их с мешками и ящиками. Как ни бедна жизнь в деревне, но такой изнуренной лошади он отродясь не видывал меж оглоблями. Может быть, здесь, среди городских камней, и с людьми обращаются так равнодушно?
Конечная цель трех островитян — двухэтажный деревянный дом трактирщика Вельтмана находился на Щавелевой улице, номер 9, предпоследний дом слева, если идти от центра, как раз против покоса Кристины. Антс Вельтман и прежде жил в этом доме и работал извозчиком, но лет десять тому назад, когда расхворался его тесть, трактирщик Леэтберг, Антс сменил извозчичий промысел на более доходное ремесло трактирщика. Трактир его, на вывеске которого красовалась пенистая кружка с манящим зовом «Заходи!», стоял на Рапласком шоссе, против главных ворот фабрики Ланге; народ прозвал этот трактир по- своему: «Нечаянная радость»,— у хорошего ребенка бывает несколько имен! Если хозяин и жаловался иногда на тяжелые времена, то делал это обычая ради и чтоб меньше завидовали ему. На самом же деле он давно крепко стоял на ногах и, несмотря на военное время, собирался этим летом строить новый, третий по счету, дом близ покоса Кристины.
Участок был уже огорожен, плитняк для фундамента и большая часть бревен свезены на место. Чего же тут бояться и запинаться? Народ валом валил из деревень в го
род, цены на участки и дома росли, а ежели не угодно продать новый дом, можно и с квартирной платы нагнать изрядные проценты. Толково он сделал, что не продал дом на Щавелевой улице, когда перебрался к тестю на Раплаское шоссе, хотя ему и тогда предлагали довольно заманчивую цену за этот старый ящик с восемью одинаковыми квартирами. Если нынче не хватит денег на постройку нового дома и найдется приличный покупатель, за старый дом можно выручить почти вполовину больше, чем десять лет назад. А не найдется — тоже не беда! В квартирантах недостатка не будет. Большая, с несколькими сотнями рабочих, фанерно-мебельная фабрика «Ланге и Цапман» расположилась тут же против трактира — камнем добросишь,— к тому же чердак дома на Щавелевой улице, чердаки, конюшни и сараи каждое лето сдаются сааремаасцам, с которыми хозяин надеялся столковаться о постройке своего нового дома, о чем они уже прошлой осенью почти договорились.
Но на первых порах по прибытии в Таллин дорога Виллема, Лаэса и Йоосепа, шедшего за ними в хвосте, вела не к хозяину квартиры и будущему работодателю; прежде всего они заглянули к его квартирантам. Ведь на втором этаже дома Вельтмана жили земляки — Прийду и Пеэтер, первый — брат Матиса Тиху, второй — его сын. Прийду со своим семейством занимал квартиру номер шесть, холостяк Пеэтер прошлой осенью снял комнату здесь же, через коридор, в восьмом номере.
Оба Тиху служили столярами-модельщиками на машиностроительной фабрике Гранта; столярная работа с деда-прадеда была ремеслом каугатомаских мужиков. Прийду и Пеэтер только что пришли с работы и сидели все за общим столом в комнате Прийду (жена дяди готовила и для Пеэтера), когда в коридоре послышался громкий голос лоонаского Лаэса.
— Лаэс,— произнес Пеэтер, прислушиваясь и уставившись на дядю настороженным из-под густых, широких бровей взглядом.
— Да, Лаэс!— подтвердила тетя Мари, и ее ложка замерла на полдороге между миской и ртом.
Мари проворно вскочила и кинулась навстречу приезжим, гостеприимно открывая дверь. Мари Тиху, в девичестве Лийсток, родом отсюда же, из-под Таллина, из Сауэской волости, вот уже двадцать лет как вышла замуж за плотника с фабрики Гранта и с течением времени так свыклась с мужниной сааремааской родней и ее земляка
ми, что считала их своими близкими. Да и мужнина родня на Сааремаа тоже не забывала о них, городских; вот и сегодня в посылке, присланной Пеэтеру отцом с матерью, было и для ее ребят три связки рыбы.
— Сколько кому годков, столько тому и окуней положено, но для самого маленького малыша припасены самые крупные рыбины, чтобы ростом скорее догонял других,— пояснил Биллем, когда миновал первый порыв встречи. Он передал шесть больших сушеных окуней шестилетнему Реэдику.
Девятилетняя Альма сразу сосчитала свою рыбу, а Сельма, уже почти оформившаяся девушка, смущенно положила подарок на полку.
— Нечего тебе стесняться,— учила мать дочку,— скажи спасибо дяде из деревни, который из такой дали тащил сюда рыбу,— а ее хозяйский взгляд пробежал по рыбе и прочей доставленной из деревни провизии; все равно, назначена ли она поименно ее детям или привезена Пеэтеру, в один ведь котел класть, да и по части платы за стол Пеэтер тоже не скупился.
— Ну, как они сами там живут?— спрашивал Прийду, в то время как Пеэтер втаскивал стулья из своей комнаты, а хозяйка искала в шкафу тарелки для гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
И разве Кусти с его острым языком был последний, кого забрили? Вооружение стоит больших денег, генералы и начальники — титулованные и прочие казнокрады — набивают свои карманы на сделках по купле и продаже оружия; неудивительно, что на фронте не хватает боеприпасов. Верховая лошадь обходится казне в какую-то сотню рублей (жеребец дороже, мерин дешевле), только солдат достается государству бесплатно. Убить на тысячу или даже на сто тысяч больше или меньше — что это значит при многомиллионном населении большого Российского государства?!
Когда бравурные звуки оркестра доносились уже совсем издалека, последний неполный ряд смешался с толпой следовавших за ними детей и женщин, утиравших слезы, как на похоронной процессии. Движение толпы по тротуарам возобновилось, и трое сааремаасцев тоже тронулись в прежнем направлении, к месту ночлега. На Тынисмяэ они попытались было сесть в вагон конки, но кондуктор не впустил их.
— Ишь вы, сааремаасцы, поскупились извозчика нанять! Куда я вас дену с вашими мешками и ящиками?
Так и не пустил, а силой тут ничего не сделаешь, народ и в самом деле кучами толпился у вагона. Недавние гудки фабричных труб выбросили тысячи рабочих на улицы, и теперь все они спешили по своим квартирам, а многие и в кабаки, чтобы после изнуряющего рабочего дня малость прополоскать горло.
По рассказам земляков Йоосеп представлял себе конку немного иной, чем то, что он увидел. Две пары железных рельсов среди улицы, крытая повозка на четырех железных колесах, чем-то напоминающая телегу, но, конечно, много больше и красивее, чем крестьянская телега. Человек тридцать втискивалось в нее, ехали кто сидя, кто стоя. Кучер на козлах щелкнул кнутом, и большая, костлявая, загнанная лошадь, ступая меж рельсами, ленивой рысцой потащилась под гору. Но скоро пологий спуск кончился, и теперь жалость к бедному исхлестанному животному подступила к горлу Йоосепа. Он даже порадовался, что их не впустили в конку и этой истерзанной кляче не пришлось тащить и их с мешками и ящиками. Как ни бедна жизнь в деревне, но такой изнуренной лошади он отродясь не видывал меж оглоблями. Может быть, здесь, среди городских камней, и с людьми обращаются так равнодушно?
Конечная цель трех островитян — двухэтажный деревянный дом трактирщика Вельтмана находился на Щавелевой улице, номер 9, предпоследний дом слева, если идти от центра, как раз против покоса Кристины. Антс Вельтман и прежде жил в этом доме и работал извозчиком, но лет десять тому назад, когда расхворался его тесть, трактирщик Леэтберг, Антс сменил извозчичий промысел на более доходное ремесло трактирщика. Трактир его, на вывеске которого красовалась пенистая кружка с манящим зовом «Заходи!», стоял на Рапласком шоссе, против главных ворот фабрики Ланге; народ прозвал этот трактир по- своему: «Нечаянная радость»,— у хорошего ребенка бывает несколько имен! Если хозяин и жаловался иногда на тяжелые времена, то делал это обычая ради и чтоб меньше завидовали ему. На самом же деле он давно крепко стоял на ногах и, несмотря на военное время, собирался этим летом строить новый, третий по счету, дом близ покоса Кристины.
Участок был уже огорожен, плитняк для фундамента и большая часть бревен свезены на место. Чего же тут бояться и запинаться? Народ валом валил из деревень в го
род, цены на участки и дома росли, а ежели не угодно продать новый дом, можно и с квартирной платы нагнать изрядные проценты. Толково он сделал, что не продал дом на Щавелевой улице, когда перебрался к тестю на Раплаское шоссе, хотя ему и тогда предлагали довольно заманчивую цену за этот старый ящик с восемью одинаковыми квартирами. Если нынче не хватит денег на постройку нового дома и найдется приличный покупатель, за старый дом можно выручить почти вполовину больше, чем десять лет назад. А не найдется — тоже не беда! В квартирантах недостатка не будет. Большая, с несколькими сотнями рабочих, фанерно-мебельная фабрика «Ланге и Цапман» расположилась тут же против трактира — камнем добросишь,— к тому же чердак дома на Щавелевой улице, чердаки, конюшни и сараи каждое лето сдаются сааремаасцам, с которыми хозяин надеялся столковаться о постройке своего нового дома, о чем они уже прошлой осенью почти договорились.
Но на первых порах по прибытии в Таллин дорога Виллема, Лаэса и Йоосепа, шедшего за ними в хвосте, вела не к хозяину квартиры и будущему работодателю; прежде всего они заглянули к его квартирантам. Ведь на втором этаже дома Вельтмана жили земляки — Прийду и Пеэтер, первый — брат Матиса Тиху, второй — его сын. Прийду со своим семейством занимал квартиру номер шесть, холостяк Пеэтер прошлой осенью снял комнату здесь же, через коридор, в восьмом номере.
Оба Тиху служили столярами-модельщиками на машиностроительной фабрике Гранта; столярная работа с деда-прадеда была ремеслом каугатомаских мужиков. Прийду и Пеэтер только что пришли с работы и сидели все за общим столом в комнате Прийду (жена дяди готовила и для Пеэтера), когда в коридоре послышался громкий голос лоонаского Лаэса.
— Лаэс,— произнес Пеэтер, прислушиваясь и уставившись на дядю настороженным из-под густых, широких бровей взглядом.
— Да, Лаэс!— подтвердила тетя Мари, и ее ложка замерла на полдороге между миской и ртом.
Мари проворно вскочила и кинулась навстречу приезжим, гостеприимно открывая дверь. Мари Тиху, в девичестве Лийсток, родом отсюда же, из-под Таллина, из Сауэской волости, вот уже двадцать лет как вышла замуж за плотника с фабрики Гранта и с течением времени так свыклась с мужниной сааремааской родней и ее земляка
ми, что считала их своими близкими. Да и мужнина родня на Сааремаа тоже не забывала о них, городских; вот и сегодня в посылке, присланной Пеэтеру отцом с матерью, было и для ее ребят три связки рыбы.
— Сколько кому годков, столько тому и окуней положено, но для самого маленького малыша припасены самые крупные рыбины, чтобы ростом скорее догонял других,— пояснил Биллем, когда миновал первый порыв встречи. Он передал шесть больших сушеных окуней шестилетнему Реэдику.
Девятилетняя Альма сразу сосчитала свою рыбу, а Сельма, уже почти оформившаяся девушка, смущенно положила подарок на полку.
— Нечего тебе стесняться,— учила мать дочку,— скажи спасибо дяде из деревни, который из такой дали тащил сюда рыбу,— а ее хозяйский взгляд пробежал по рыбе и прочей доставленной из деревни провизии; все равно, назначена ли она поименно ее детям или привезена Пеэтеру, в один ведь котел класть, да и по части платы за стол Пеэтер тоже не скупился.
— Ну, как они сами там живут?— спрашивал Прийду, в то время как Пеэтер втаскивал стулья из своей комнаты, а хозяйка искала в шкафу тарелки для гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113