Неужели смутьяны успели так глубоко посеять среди народа свое злое семя, что и эта твердыня грозит рухнуть от внутренних волнений? Нет, этого никогда не случится! Каждый чиновник на своем посту, каждый офицер в своей казарме, каждый помещик в своей округе должен быть на страже, любое волнение нужно подавлять в самом зародыше, как это всегда делал он, Фромгольд фон Ренненкампф, здесь, в Каугатома.
Увы, не все помещики шли одной с ним дорогой. Некоторые, особенно молодые дворяне, под влиянием всяких злонамеренных идеек, впали в излишний либерализм и стали с легким сердцем и сравнительно дешево продавать мужикам в их собственность хутора, снизили арендную плату и дают поблажки батракам, в некоторых местах даже организовали для их детей какие-то «киндергартены» . Ну прямо какие-то толстовцы в Прибалтике!
И вот — полюбуйтесь — теперь уже видно, куда ведут эти мягкость и либерализм: крестьянин из-за угла убивает своих благодетелей. С крестьянами нужно обращаться веками испытанным методом: в железных тисках нужно держать его, тогда будет порядок дома, порядок на мызе, порядок в государстве. Лучше всего держать крестьянина в таком положении, когда он вынужден будет думать только о куске хлеба для себя и для своих детей. И нужно дать мужику столько, чтобы он мог работать, но у него не должно быть ничего. Стоит мужику стать сытым и довольным, как он заважничает и скоро даже по одежде станет таким же «господином», как и ты сам. Если он одет и кое-что скопил в Уогга! , он пошлет своих детей в школу и в конце концов начнет требовать и свободы для себя, требовать равных с тобой прав. И в самом деле, если уж до того дело дошло, то не остается ничего другого, как повлиять на такого зажиточного и грамотного крестьянина, чтоб он перенял язык и взгляды господствующих слоев и превратился. Но если все мужики превратятся в кадакасаксов, кто же тогда будет работать? В конце концов самому дворянству придется пойти в поле разбрасывать навоз! Вот куда ведет необдуманность молодых либералов. С его двое сыновей — и гостящий сейчас дома студент Герман-Фридрих, и находящийся на военной службе Эбергард-Готгард — не заражены такими идеями, а что касается батраков двух его имений, бобылей и арендаторов, то с ними, кажется, все еще в порядке. Матис из Кюласоо, вожак здешних строптивцев, осмелился подать на него, помещика, в суд из-за какого-то жалкого, давным-давно отнятого клочка земли; проиграв процесс в Курессааре, он имел наглость обжаловать приговор даже в Ригу, но в конце концов получил-таки на суде хорошенько по носу. Года два назад он выгнал этого смутьяна и из Кюласоо. Поди бунтуй, нанимай адвокатов, когда у тебя, бобыля, едва держится душа в теле! И парусник, который они кое-как всей волостью смастерили, улизнул-таки из их рук. И кому он достался? Вот это и есть самое ловкое во всей истории: брату бунтовщика, капитану Тынису Тиху, который, как видно, все же человек совсем другого сорта, чем желчный и упрямый брат.
«Ничего, ничего, скоро и во всем государстве восстановят прежний прекрасный порядок»,— думал барон Фромгольд фон Ренненкампф, сидя в своем просторном кабинете, уставленном тяжелой, темной дубовой мебелью.
Поэтому внезапный приход толпы крестьян в мызу, да еще в такую непогодь, был полной неожиданностью для барона, для его семьи и прочих обитателей мызы. Даже кубьяс, юугуский Сийм, не сумел так скоро очухаться от душившей его злости, чтобы поспеть раньше мужиков и предупредить барина. Завидев у парадного крыльца большую толпу мужичья, требующего допуска в господский дом, барон вначале подумал, что, может быть, на
уборке картофеля случилось какое-нибудь несчастье — скажем, лошадь понесла и убила человека. Только вот что показалось ему довольно странным: почему они пришли жаловаться на свою беду не через кухонное крыльцо, как обычно, и почему среди женщин, работавших на уборке картофеля, столько воскресному одетых мужчин? В нетерпении барон не стал дожидаться слуги и пошел открывать дверь. Однако, столкнувшись почти сразу лицом к лицу с издавна ненавистным ему Матисом Тиху, он уже с первых слов отбросил взятый было вопросительный тон и раздраженно закричал, обращаясь главным образом к Матису:
— Что ты тут буянишь? Если у тебя какое дело, разве не знаешь, где кухонная дверь?
— К мамзелям и кухаркам у нас нет никакого дела, как это иной раз случается с самим бароном.
В толпе женщины прыснули со смеху. Глаза барона мигом обежали толпу, и он увидел, что не часть женщин, как показалось ему вначале, а все, кому надлежало сейчас трудиться на картофельном поле, сгрудились за спинами мужчин.
— Почему эти женщины здесь?— крикнул барон кубьясу, только что подоспевшему с поля, чтобы доложить барону про свою беду.
Но прежде чем Сийм успел раскрыть рот, Длинный Биллем, приехавший на недельку-полторы из Таллина, чтобы помочь сыну ставить мережи на сигов, и перебравший смелости в монопольке у волостного правления, подскочил к барону и закричал от внезапной ярости, размахивая кулаком у самого его носа:
— Чего ты на баб заглядываешься, гляди на мужчину!
Рука фон Ренненкампфа быстро скользнула в карман,
не нашла там ничего, и барон неуклюже попятился. Но ему не удалось оторваться от разъяренного Длинного Виллема, который, занеся кулак над головой барона, шагал за ним по ступеням крыльца. Тут в дело вмешался капитан Тынис Тиху. Капитан Тиху в силу своего служебного положения уже много лет имел револьвер; он сразу понял первое движение барона и схватил Длинного Виллема за руку. Тынис хоть и ниже Виллема, но столь же сильный и широкоплечий мужчина, и если бы их поставили на весы, трудно сказать, кто перетянул бы.
— Дурака не валяй!— сказал он Виллему. Он привык приказывать, водворять спокойствие на корабле. Его спокойный, решительный голос и внушительный вид подействовал на толпу, как масло на бурное море, и Биллем, хотя и нехотя, опустил руку.— Нам надо поговорить с фон Ренненкампфом насчет землемерных дней и еще кое о чем,— сказал капитан барону, который стоял перед ним и в волнении покусывал губы.
— Разве так разговаривают? Это бунт! Почему эти женщины ушли с поля?
— Об этом нам как раз и нужно поговорить с бароном,— сказал Длинный Биллем гремящим голосом.
— Никто не разговаривает и не обсуждает дела с поднятыми кулаками!
— У меня-то кулаки не подняты,— капитан Тиху старался перевести дело в шутку.
— Я не о тебе говорю, но здесь твой брат, и этот...— И барон покосился на кокиского Длинного Виллема, который и сейчас стоял, угрожающе сверкая глазами, и, по-видимому, каждое мгновенье был готов поднять кулак для удара. Но решительный вид Виллема и других мужиков и досадное сознание того, что в кармане у него нет оружия, заставили барона уступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Увы, не все помещики шли одной с ним дорогой. Некоторые, особенно молодые дворяне, под влиянием всяких злонамеренных идеек, впали в излишний либерализм и стали с легким сердцем и сравнительно дешево продавать мужикам в их собственность хутора, снизили арендную плату и дают поблажки батракам, в некоторых местах даже организовали для их детей какие-то «киндергартены» . Ну прямо какие-то толстовцы в Прибалтике!
И вот — полюбуйтесь — теперь уже видно, куда ведут эти мягкость и либерализм: крестьянин из-за угла убивает своих благодетелей. С крестьянами нужно обращаться веками испытанным методом: в железных тисках нужно держать его, тогда будет порядок дома, порядок на мызе, порядок в государстве. Лучше всего держать крестьянина в таком положении, когда он вынужден будет думать только о куске хлеба для себя и для своих детей. И нужно дать мужику столько, чтобы он мог работать, но у него не должно быть ничего. Стоит мужику стать сытым и довольным, как он заважничает и скоро даже по одежде станет таким же «господином», как и ты сам. Если он одет и кое-что скопил в Уогга! , он пошлет своих детей в школу и в конце концов начнет требовать и свободы для себя, требовать равных с тобой прав. И в самом деле, если уж до того дело дошло, то не остается ничего другого, как повлиять на такого зажиточного и грамотного крестьянина, чтоб он перенял язык и взгляды господствующих слоев и превратился. Но если все мужики превратятся в кадакасаксов, кто же тогда будет работать? В конце концов самому дворянству придется пойти в поле разбрасывать навоз! Вот куда ведет необдуманность молодых либералов. С его двое сыновей — и гостящий сейчас дома студент Герман-Фридрих, и находящийся на военной службе Эбергард-Готгард — не заражены такими идеями, а что касается батраков двух его имений, бобылей и арендаторов, то с ними, кажется, все еще в порядке. Матис из Кюласоо, вожак здешних строптивцев, осмелился подать на него, помещика, в суд из-за какого-то жалкого, давным-давно отнятого клочка земли; проиграв процесс в Курессааре, он имел наглость обжаловать приговор даже в Ригу, но в конце концов получил-таки на суде хорошенько по носу. Года два назад он выгнал этого смутьяна и из Кюласоо. Поди бунтуй, нанимай адвокатов, когда у тебя, бобыля, едва держится душа в теле! И парусник, который они кое-как всей волостью смастерили, улизнул-таки из их рук. И кому он достался? Вот это и есть самое ловкое во всей истории: брату бунтовщика, капитану Тынису Тиху, который, как видно, все же человек совсем другого сорта, чем желчный и упрямый брат.
«Ничего, ничего, скоро и во всем государстве восстановят прежний прекрасный порядок»,— думал барон Фромгольд фон Ренненкампф, сидя в своем просторном кабинете, уставленном тяжелой, темной дубовой мебелью.
Поэтому внезапный приход толпы крестьян в мызу, да еще в такую непогодь, был полной неожиданностью для барона, для его семьи и прочих обитателей мызы. Даже кубьяс, юугуский Сийм, не сумел так скоро очухаться от душившей его злости, чтобы поспеть раньше мужиков и предупредить барина. Завидев у парадного крыльца большую толпу мужичья, требующего допуска в господский дом, барон вначале подумал, что, может быть, на
уборке картофеля случилось какое-нибудь несчастье — скажем, лошадь понесла и убила человека. Только вот что показалось ему довольно странным: почему они пришли жаловаться на свою беду не через кухонное крыльцо, как обычно, и почему среди женщин, работавших на уборке картофеля, столько воскресному одетых мужчин? В нетерпении барон не стал дожидаться слуги и пошел открывать дверь. Однако, столкнувшись почти сразу лицом к лицу с издавна ненавистным ему Матисом Тиху, он уже с первых слов отбросил взятый было вопросительный тон и раздраженно закричал, обращаясь главным образом к Матису:
— Что ты тут буянишь? Если у тебя какое дело, разве не знаешь, где кухонная дверь?
— К мамзелям и кухаркам у нас нет никакого дела, как это иной раз случается с самим бароном.
В толпе женщины прыснули со смеху. Глаза барона мигом обежали толпу, и он увидел, что не часть женщин, как показалось ему вначале, а все, кому надлежало сейчас трудиться на картофельном поле, сгрудились за спинами мужчин.
— Почему эти женщины здесь?— крикнул барон кубьясу, только что подоспевшему с поля, чтобы доложить барону про свою беду.
Но прежде чем Сийм успел раскрыть рот, Длинный Биллем, приехавший на недельку-полторы из Таллина, чтобы помочь сыну ставить мережи на сигов, и перебравший смелости в монопольке у волостного правления, подскочил к барону и закричал от внезапной ярости, размахивая кулаком у самого его носа:
— Чего ты на баб заглядываешься, гляди на мужчину!
Рука фон Ренненкампфа быстро скользнула в карман,
не нашла там ничего, и барон неуклюже попятился. Но ему не удалось оторваться от разъяренного Длинного Виллема, который, занеся кулак над головой барона, шагал за ним по ступеням крыльца. Тут в дело вмешался капитан Тынис Тиху. Капитан Тиху в силу своего служебного положения уже много лет имел револьвер; он сразу понял первое движение барона и схватил Длинного Виллема за руку. Тынис хоть и ниже Виллема, но столь же сильный и широкоплечий мужчина, и если бы их поставили на весы, трудно сказать, кто перетянул бы.
— Дурака не валяй!— сказал он Виллему. Он привык приказывать, водворять спокойствие на корабле. Его спокойный, решительный голос и внушительный вид подействовал на толпу, как масло на бурное море, и Биллем, хотя и нехотя, опустил руку.— Нам надо поговорить с фон Ренненкампфом насчет землемерных дней и еще кое о чем,— сказал капитан барону, который стоял перед ним и в волнении покусывал губы.
— Разве так разговаривают? Это бунт! Почему эти женщины ушли с поля?
— Об этом нам как раз и нужно поговорить с бароном,— сказал Длинный Биллем гремящим голосом.
— Никто не разговаривает и не обсуждает дела с поднятыми кулаками!
— У меня-то кулаки не подняты,— капитан Тиху старался перевести дело в шутку.
— Я не о тебе говорю, но здесь твой брат, и этот...— И барон покосился на кокиского Длинного Виллема, который и сейчас стоял, угрожающе сверкая глазами, и, по-видимому, каждое мгновенье был готов поднять кулак для удара. Но решительный вид Виллема и других мужиков и досадное сознание того, что в кармане у него нет оружия, заставили барона уступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113