— Да-да,— усмехнулся Карл и, не желая вмешиваться в дела друга, добавил: — На, закури для бодрости!
Пеэтер и в самом деле закурил папиросу и хмуро посмотрел на дверь, за которой скрылась девушка. Время было довольно позднее, и движение на улицах поредело. Какой-то высокий худощавый человек в рабочей одежде — насколько можно было разглядеть при тусклом свете фонарей — торопливо прошел вниз, к Компасной улице, гулко стуча сапогами по тротуару; из соседнего переулка вышли, шатаясь, с пьяной песней три матроса; в окне второго этажа на противоположной стороне улицы мелькнула женская рука в кружевных оборках ночной сорочки и плотнее задернула занавеску. Послышался стук копыт извозчичьей лошади. Мимо проехала пароконная щеголеватая коляска, на заднем сиденье которой покачивался, развалясь и распевая, тучный мужчина, заоравший вдруг во всю глотку:
— Стой, стой, чертов болван!
Извозчик рванул за удила, резко осадил, головы лошадей напряженно подались назад, и бедные рысаки продолжали скользить копытами на неподвижных, вытянутых ногах.
— Что же ты, черт, не знаешь, где дом Пеэтсона, а еще прешься в первоклассные извозчики! — выругал извозчика сиплый пьяный голос.
Принимая деньги, извозчик униженно пробубнил что- то и медленно, рысцой уехал прочь. Пропуская пьяного,
скрипнула парадная дверь того же дома, в котором только что скрылась (правда, в другую дверь) Лонни.
— Сам Пеэтсон?— спросил Карл.
— Откуда же мне знать всех городских мясников? — буркнул Пеэтер.
— Всех не всех, а домохозяина своей невесты человек должен все-таки знать,— не без ехидства поддел Карл друга.
— Ну, чего ты...— Пеэтер хотел добавить «грызешь», но вместо этого сказал скорее самому себе, чем Карлу: — Лучше пойдем!
Они работали на одной фабрике и квартировали почти рядом: один — на Щавелевой улице, другой — на Сек- станской. Но отсюда, от угла Вишневой, до их района было не близко.
Карл насвистывал мотив популярной песенки «Не радостна жизнь холостая — охотно женился бы я...».
— Перестань, наконец, издеваться,— сказал Пеэтер, покашливая, словно собираясь добавить что-то серьезное.
— Чего же ты хочешь,— смеялся Карл,— чтобы я вместе с тобой проливал слезы из-за капризов Лонни? И не подумаю, браток, у меня дела поважнее есть!
— Но и у меня есть дела поважнее, чем слушать твои издевательства!
— И я так думаю, но что с тобой поделаешь! Ты сам сегодня слышал, что Пярн рассказывал о Спартаке. Когда идет серьезная борьба, мужчине не подобает цепляться за подол капризной девчонки! Если девушка такая, что пойдет с тобой под боевое знамя рабочего люда, ну, тогда дело в порядке, значит, прибавится еще один товарищ в наших рядах; но ежели она задумает скроить для тебя особое знамя из собственной юбки, пусть идет к черту или пусть поищет себе подходящего мясника, который будет за ней волочиться. Никогда не надо плакать и ныть, жизнь сама рассудит и расставит все по местам.
Они некоторое время шли молча по пустынным улицам. Конечно, сердце Пеэтера, который до Лонни никого еще не любил, ныло. Правда, ему уже минуло двадцать четыре, Пеэтер пятый год проживал в городе, да и в деревне он жил не с закрытыми глазами. Девушек и женщин на свете много, и большинство из них достаточно красивы, а некоторые даже слишком доступны. К последним Пеэтера не влекло — жизнь серьезна, и с этим, с какой стороны ни взгляни, не хотелось шутить. Но Лонни ему нравилась, а уже одно то, что девушка готова была выйти за него за
муж против желания отца, окрыляло Пеэтера. «Ах, что толку в богатстве, ведь у тебя золотые руки, Пеэтер!» — говорила обычно Лонни, когда они вдвоем строили планы на будущее. Против такой похвалы Пеэтеру трудно было устоять. Дома, на Сааремаа, Пеэтер никогда не ссорился с отцом, но с течением времени в нем укоренилось чувство, что младший брат, Сандер, ближе сердцу отца, чем он, что отец связывает скорее с Сандером, чем с ним, со старшим сыном, свои самые сокровенные надежды и мечты, хотя бы надежду на покупку у помещика их родового хутора Рейнуыуэ. Все шло к тому, что именно из Сандера должен был получиться вроде как бы наследник и носитель отцовых надежд, а его, Пеэтера, единственной надеждой оставались собственные руки, и они, правда, до сих пор не подводили его. Он у Гранта единственный мастер-модельщик, которому нет и тридцати лет — большинству мужчин на фабрике, которым доверялись отдельные станки, уже под пятьдесят,— и все-таки случалось так, что наиболее трудные и сложные чертежи доставались ему. Ни одно чугунное литье, выполненное по его модели, не шло в переливку. Он был на хорошем счету, знал это и сам, гордился этим, и то, что Лонни против воли отца решилась доверить ему свою жизнь, вызывало прилив новых сил.
И все же сегодня вечером Лонни показалась Пеэтеру слишком безучастной, беспричинно капризной, и в голове его впервые промелькнуло подозрение, что девушка потому лишь хвалит его руки, чтобы польстить его самолюбию и тем легче подчинить его своей воле. Нет, так дурно думать о Лонни было бы несправедливо, и все же его сердце страдало оттого, что Лонни мало сочувствовала его заботам.
— Послушай, что, по-твоему, нужно предпринять с уставом каугатомаского судового товарищества? Нельзя же так оставить это дело!— обратился он наконец после долгого молчания к Карлу.
— Ты и в самом деле принимаешь эту корабельную затею так близко к сердцу?
— А ты как думаешь? Сам видишь, какова жизнь фабричного рабочего: дадут тебе чертежи — изготовишь модель, ну, деньги получишь,— а имеешь ли ты право хоть словечко свое в это дело вставить? Вот, к примеру, мы отливаем деталь, делаем какую-нибудь машину. А если эта машина, куда вложен наш труд и пот, попадет в руки кровопийцы? Что ты скажешь, если какое-нибудь денежное брюхо превратит твою машину в чудовище, выжимающее
последние силы из твоих товарищей или из тебя самого? Разве простой люд, работающий на оружейном заводе, хочет, чтоб люди убивали друг друга из ружей и пушек, сделанных их руками? Никто и не спросит их, чего они хотят, только знай мастери оружие, повесь его на ремень через спину — и марш на войну «за веру, царя и отечество», дай ни за что ни про что убить себя на другом конце земли!
— Но корабль сааремаасцев тоже не спас бы еще мира,— сказал Карл, добродушно усмехаясь.
— Я никогда не считал себя спасителем мира, я только хочу быть человеком и чтобы был человеком каждый другой товарищ, чтобы и наше слово что-нибудь да значило и мы могли за себя постоять. Каугатомаское судовое товарищество со старым уставом и было единственным на всей земле местом, где мой голос хоть что-нибудь да значил. Правда, я этим голосом ничего особенного сделать не мог, да и не сделал, но у меня по крайней мере была какая-то человеческая гордость, меня письменно, по почте, держали в курсе дела, и если бы при решении какого-либо вопроса голоса разделились поровну, мой голос, посланный отсюда, из города, решил бы исход всего дела так или иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113