Понравился ему с виду и этот новый, спущенный сегодня на воду корабль, хотя топор Лаэса не стесал ни одной щепки при постройке «Каугатомы». Только месяц назад Лаэс забрал свой вещевой мешок с баркаса дальнего плавания «Леопольдвиль» и хотел немного осмотреться в родных краях. А это, черт возьми, совсем не так просто! Девушки, с которыми в свое время он ходил на конфирмацию, сами уже стали матерями рослых девчушек и, верно, позабыли о проказах молодости. Подросла новая, чужая ему молодежь, и каждая смазливая девушка, стоящая того, чтобы поглядеть на нее, пройтись с ней в танце, выбрала уже себе какого-нибудь верного дружка. Не найдя пока компании среди молодежи, Лаэс вмешался в беседу мастеров и, слегка покачиваясь на нетвердых ногах, вылупив свои темно-синие глаза, сказал:
— Корабль ты, Михкель, построил хороший, но клеветать на жителей Хийумаа не позволю. Гляди, вот мужчина, которого родила женщина Хийумаа!
— Почему же сам ты поглядываешь теперь на девчат с Сааремаа?— засмеялся старый Ааду.
— Я для девчат разницы не делаю, мне все равно, кто и откуда она — с Хийумаа или с Сааремаа, негритянка, еврейка или цыганка.
— Ну да, это в чужом порту, чтобы этак накоротке разок обнять и приласкать. Но настоящую жену выберешь все же здесь, в Каугатома.
— А бес его знает, может, выберу, а может быть, и не выберу, ежели они о себе слишком много мнят. Ведь и в портовых девчонках тоже ничего плохого нет. Эх, Мери и Анни, Салли и Полли! Парень погулять хочет!
В порт далекий, иностранный плыла «Лийна» из Гаваны,
Бушевал штормяга в море, обвенчалась «Лийна» с горем.
Скрылись небо и земля. Потеряли якоря.
Рвутся паруса и тросы, сносит за борт шторм матросов.
Долго потешался черт! Да пришли в английский порт.
«Лийна» стонет и кряхтит и в Кардиффский док спешит.
Кто из нас в живых остался, вволю каждый нализался.
Подрались, глушили водку, угодили за решетку...
Хоть Лаэс и нашел благодарных слушателей среди парней, толпившихся вокруг мастеров, но звуки хороводной песни, грянувшей в большой комнате, снова увлекли его туда:
Вернувшись из дальнего рейса домой, Моряк веселится, идет пир горой. Он молод, красив и с хорошей деньгой — Что ж девушке нужно еще молодой!
Сначала Лаэс только подпевал зычным голосом, затем поднялся и, оставив мастеров, покачиваясь, двинулся размашистым шагом (чуть пригнув в дверях голову) в соседнюю комнату, где шумел веселый хоровод. Распевая во всю глотку, Лаэс потоптался за кругом, пока его не позвала танцевать невысокая молоденькая девушка с круглым раскрасневшимся лицом, со вздернутым немного носиком и темными живыми глазами.
Правду, парень, мне скажи: Одиноким скучно жить? —
пела звонким голосом девушка, лихо отплясывая перед самым его носом польку.
— Одиноким! А коли я захочу начать жизнь вдвоем, небось упрешься обоими копытами!— пробубнил Лаэс.
— Откуда ты знаешь, может быть, рогами упрусь! — хохотала девушка.
— Как же тебя, рогатую, зовут?—спросил Лаэс, закружив девушку до того, что ее ноги едва касались пола.
— Как меня зовут? У меня имен четыре: Ники, Кики, Нити, Тири,— смеялась девушка, снова став твердо на пол.
Вот кончилась полька, и девушка вернулась в круг, метнув уголком глаза взгляд в сторону Сандера из Рыуна- Ревала. Пришла очередь Лаэса остаться внутри хоровода вместе с лагувереским Юханом, тоомалыукаским Пеэтером, талистереским Яэном и многими другими. На сей раз куплет для паузы между двумя польками был, видимо, сочинен девушками; в придачу к соловьям и сирени они ввернули в куплет поучительные слова:
В долине густая сирень расцвела, И слышится нежная трель соловья: «Помните, помните, парни, о том, Что девушкам платят одним лишь добром!»
Пришла очередь Лаэса выбирать подругу для новой польки, и он пригласил каткускую Лийзу, ту самую, которая долгое время работала у Хольмана экономкой. Лийзу была несколькими годами моложе Лаэса, но он засматривался на нее уже лет десять тому назад, а может, и более того (когда, бишь, он за это время был дома?). Теперь ухаживать за Лийзу было для него делом довольно безнадежным: говорили, что Лийзу стала нареченной капитана Тыниса Тиху. Но ведь старая любовь не так-то легко ржавеет, и Лийзу не может на него рассердиться, если он под хмельком в лад песне посреди хоровода чуточку напомнит ей о старых делах.
— Помнишь, Лийзу, я давно хотел сделать тебе «добро», да не знал тогда, с какого края начать...
— Теперь знаешь?
— Теперь знаю, но у тебя, говорят, уже есть доброжелатель.
— Ну-ну, и ты найдешь, кому делать «добро»,— вон какая ягодка девушка, с которой ты сейчас танцевал.
«И не отказывается, даже для вида, от своего «доброжелателя»,— подумал Лаэс,— значит, дела у них и впрямь серьезные».
И как бы в подтверждение мыслей Лаэса Лийзу пригласила в круг Тыниса. А пара была неплохая! Тынис — крепкий мужчина и для своих лет выглядел достаточно молодо (но дело не в одной молодости, у мужчины деньги должны быть в кармане), а уж Лийзу и с лица, и по нраву
была первой девушкой во всем приходе. Да, Тынис мог чувствовать себя вдвойне счастливым: корабль, мысль о котором ему первому пришла в голову, наконец поплыл. А все счастливцы становятся хоть на время добрыми, даже «доброжелателями». Привлекая к себе в танце стройное, сильное тело Лийзу, он сказал ей нежно и в то же время решительно:
— Лийзу, ты самый милый человек на свете. Я сегодня обещал матери, что следующая в нашем краю свадьба, после корабельной, будет наша с тобой.
Лийзу ничего не ответила, только склонила голову, и завиток ее волос нежно коснулся щеки Тыниса.
В тот же момент в комнате поднялась какая-то тревога, танцующие пары одна за другой останавливались.
И вдруг раздался чей-то возглас:
— Старый Хольман умер!
И Тынис с Лийзу остановились.
— Старый Хольман умер.— Рука Тыниса, обнимавшая стан Лийзу, как-то сама собой ослабла.
— Тынис!— прошептала Лийзу, глядя в его странно застывшие глаза. Но тут же она догадалась, куда устремились его мысли, и сильно, почти до боли, сжала вдруг руку Тыниса.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Такелажные работы на «Каугатоме» подвигались успешно. Уже в конце марта можно было бы поднять паруса и выйти в море. Но весною 1903 года лед в заливах держался до начала апреля, поэтому испытательный рейс удалось провести только два дня назад. В тот день все, кто принимал участие в постройке парусника — стамеской, или рублем, или иным образом,— все, кто так или иначе имел отношение к кораблю, собрались на «Каугатоме», так что палуба едва вместила всех. Даже богатая хольмановская вдова, не имевшая решительно ничего общего с «Каугатомой», послала с капитаном «Эмилии» свое приветствие новому кораблю и золотую десятирублевку «на счастье».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Корабль ты, Михкель, построил хороший, но клеветать на жителей Хийумаа не позволю. Гляди, вот мужчина, которого родила женщина Хийумаа!
— Почему же сам ты поглядываешь теперь на девчат с Сааремаа?— засмеялся старый Ааду.
— Я для девчат разницы не делаю, мне все равно, кто и откуда она — с Хийумаа или с Сааремаа, негритянка, еврейка или цыганка.
— Ну да, это в чужом порту, чтобы этак накоротке разок обнять и приласкать. Но настоящую жену выберешь все же здесь, в Каугатома.
— А бес его знает, может, выберу, а может быть, и не выберу, ежели они о себе слишком много мнят. Ведь и в портовых девчонках тоже ничего плохого нет. Эх, Мери и Анни, Салли и Полли! Парень погулять хочет!
В порт далекий, иностранный плыла «Лийна» из Гаваны,
Бушевал штормяга в море, обвенчалась «Лийна» с горем.
Скрылись небо и земля. Потеряли якоря.
Рвутся паруса и тросы, сносит за борт шторм матросов.
Долго потешался черт! Да пришли в английский порт.
«Лийна» стонет и кряхтит и в Кардиффский док спешит.
Кто из нас в живых остался, вволю каждый нализался.
Подрались, глушили водку, угодили за решетку...
Хоть Лаэс и нашел благодарных слушателей среди парней, толпившихся вокруг мастеров, но звуки хороводной песни, грянувшей в большой комнате, снова увлекли его туда:
Вернувшись из дальнего рейса домой, Моряк веселится, идет пир горой. Он молод, красив и с хорошей деньгой — Что ж девушке нужно еще молодой!
Сначала Лаэс только подпевал зычным голосом, затем поднялся и, оставив мастеров, покачиваясь, двинулся размашистым шагом (чуть пригнув в дверях голову) в соседнюю комнату, где шумел веселый хоровод. Распевая во всю глотку, Лаэс потоптался за кругом, пока его не позвала танцевать невысокая молоденькая девушка с круглым раскрасневшимся лицом, со вздернутым немного носиком и темными живыми глазами.
Правду, парень, мне скажи: Одиноким скучно жить? —
пела звонким голосом девушка, лихо отплясывая перед самым его носом польку.
— Одиноким! А коли я захочу начать жизнь вдвоем, небось упрешься обоими копытами!— пробубнил Лаэс.
— Откуда ты знаешь, может быть, рогами упрусь! — хохотала девушка.
— Как же тебя, рогатую, зовут?—спросил Лаэс, закружив девушку до того, что ее ноги едва касались пола.
— Как меня зовут? У меня имен четыре: Ники, Кики, Нити, Тири,— смеялась девушка, снова став твердо на пол.
Вот кончилась полька, и девушка вернулась в круг, метнув уголком глаза взгляд в сторону Сандера из Рыуна- Ревала. Пришла очередь Лаэса остаться внутри хоровода вместе с лагувереским Юханом, тоомалыукаским Пеэтером, талистереским Яэном и многими другими. На сей раз куплет для паузы между двумя польками был, видимо, сочинен девушками; в придачу к соловьям и сирени они ввернули в куплет поучительные слова:
В долине густая сирень расцвела, И слышится нежная трель соловья: «Помните, помните, парни, о том, Что девушкам платят одним лишь добром!»
Пришла очередь Лаэса выбирать подругу для новой польки, и он пригласил каткускую Лийзу, ту самую, которая долгое время работала у Хольмана экономкой. Лийзу была несколькими годами моложе Лаэса, но он засматривался на нее уже лет десять тому назад, а может, и более того (когда, бишь, он за это время был дома?). Теперь ухаживать за Лийзу было для него делом довольно безнадежным: говорили, что Лийзу стала нареченной капитана Тыниса Тиху. Но ведь старая любовь не так-то легко ржавеет, и Лийзу не может на него рассердиться, если он под хмельком в лад песне посреди хоровода чуточку напомнит ей о старых делах.
— Помнишь, Лийзу, я давно хотел сделать тебе «добро», да не знал тогда, с какого края начать...
— Теперь знаешь?
— Теперь знаю, но у тебя, говорят, уже есть доброжелатель.
— Ну-ну, и ты найдешь, кому делать «добро»,— вон какая ягодка девушка, с которой ты сейчас танцевал.
«И не отказывается, даже для вида, от своего «доброжелателя»,— подумал Лаэс,— значит, дела у них и впрямь серьезные».
И как бы в подтверждение мыслей Лаэса Лийзу пригласила в круг Тыниса. А пара была неплохая! Тынис — крепкий мужчина и для своих лет выглядел достаточно молодо (но дело не в одной молодости, у мужчины деньги должны быть в кармане), а уж Лийзу и с лица, и по нраву
была первой девушкой во всем приходе. Да, Тынис мог чувствовать себя вдвойне счастливым: корабль, мысль о котором ему первому пришла в голову, наконец поплыл. А все счастливцы становятся хоть на время добрыми, даже «доброжелателями». Привлекая к себе в танце стройное, сильное тело Лийзу, он сказал ей нежно и в то же время решительно:
— Лийзу, ты самый милый человек на свете. Я сегодня обещал матери, что следующая в нашем краю свадьба, после корабельной, будет наша с тобой.
Лийзу ничего не ответила, только склонила голову, и завиток ее волос нежно коснулся щеки Тыниса.
В тот же момент в комнате поднялась какая-то тревога, танцующие пары одна за другой останавливались.
И вдруг раздался чей-то возглас:
— Старый Хольман умер!
И Тынис с Лийзу остановились.
— Старый Хольман умер.— Рука Тыниса, обнимавшая стан Лийзу, как-то сама собой ослабла.
— Тынис!— прошептала Лийзу, глядя в его странно застывшие глаза. Но тут же она догадалась, куда устремились его мысли, и сильно, почти до боли, сжала вдруг руку Тыниса.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Такелажные работы на «Каугатоме» подвигались успешно. Уже в конце марта можно было бы поднять паруса и выйти в море. Но весною 1903 года лед в заливах держался до начала апреля, поэтому испытательный рейс удалось провести только два дня назад. В тот день все, кто принимал участие в постройке парусника — стамеской, или рублем, или иным образом,— все, кто так или иначе имел отношение к кораблю, собрались на «Каугатоме», так что палуба едва вместила всех. Даже богатая хольмановская вдова, не имевшая решительно ничего общего с «Каугатомой», послала с капитаном «Эмилии» свое приветствие новому кораблю и золотую десятирублевку «на счастье».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113