всю свою жизнь вплоть до нынешнего дня Тийт Раутсик прожил тише воды, ниже травы, и хотя домохозяин и квартиранты порой оделяли его злыми словами, сам он всегда старался обойтись в жизни добром и смирением. Но в жандармерию, комната номер тринадцать! От политики он бежал, как от чумы, даже прибавки к жалованью не решился просить в нынешние смутные времена, боясь, что хозяин, чего доброго, обругает его за это каким-нибудь мятежником или даже социалистом. Уже с детства он неукоснительно исполнял все религиозные обряды; со дня конфирмации он почти каждое воскресенье посещал церковь, а через каждые два месяца ходил на причастие, чаще появляться в церкви не было в обычае. И вдруг — в жандармерию!
Все послеобеденное время Тийт Раутсик двигался как в полусне. Полив улицу, он позабыл закрыть как следует водопроводный кран, счастье, что Анн Теэару, работница с «Ситси», заметила это раньше хозяина и сказала Тийту об этом. Подбивая в своей комнатушке подметки к поношенным туфлям Иды Лаксберг, он сломал свое лучшее шило, кончик которого никак не хотел выйти из колодки.
«Комната номер тринадцать... комната номер тринадцать,— вертелось у него в голове, и никакая сила не могла сдвинуть его дальше этой мысли.— Была бы хоть комната номер двенадцать, полная дюжина, или комната номер четырнадцать, семь и семь — две счастливые цифры,— так нет же, как назло, комната номер тринадцать!»
Тийт Раутсик свято веровал в бога и его единородного сына Иисуса Христа, который воскресил дочь Иаира, излечил многих увечных и, как верил Тийт, остановил в свое время и его болезнь, собрав все его немощи в горб и оставив здоровыми все конечности, и до сих пор так щедро помогал ему в жизни, что у Тийта Раутсика была работа и квартира, свой не самый последний достаток и дочь Лонни, самое дорогое существо на свете. Лонни была здорова, Лонни была красива, Лонни была как бы всем тем, чем сам Тийт никогда не был и не мог быть. О Лоннином счастье Тийт каждый вечер втихомолку перед сном молился своему богу, из-за Лонни Тийт часто горбился до полуночи над старыми туфлями какой-нибудь прачки или горничной, чтобы к скудному заработку дворника прибавить еще что-нибудь на приданое Лонни. Да, Тийт Раутсик верил в бога, который в своем бесконечном милосердии и благоволении позволил от увечной, изможденной болезнью плоти Тийта родиться такой красивой дочери и, таким образом, в лице Лонни дал ему самому новый, светлый образ. Но Тийт Раутсик верил не только в бога черта,
от которого проистекали все несчастья и зло в мире. Особенный страх испытывал он перед чертовой дюжиной, перед номером тринадцатым. Безразлично, был ли это номер дома или квартиры или тринадцатое число любого месяца, мимо всего этого Тийт старался прокрасться тайком, незаметно, потихонечку. Как-то ему предложили на улице Сюстику, 13, заманчивое место дворника с просторной квартирой, но он от этого места отказался. И вдруг — в жандармское управление, в комнату номер тринадцать!
Так как Лонни сегодня рано вернулась и, против обыкновения, оставалась дома, Тийту трудно было придумать какую-либо правдоподобную ложь для такого позднего ухода. В конце концов после ужина ему ничего другого не оставалось, как завернуть туфли Иды Лаксберг в номер «Ристирахва пюхапяэвалехт» молча, не проронив ни слова, надеть фуражку и выйти из дому.
— Куда ты на ночь глядя с этими туфлями идешь? — спросила Лонни.
Тийта на миг пронял страх, что дочь последует за ним, и, чтобы запутать следы, он быстро свернул в боковую уличку.
Старые туфли прачки Иды Лаксберг так и остались под мышкой у Тийта, когда он входил в жандармерию, и они, естественно, разбудили бдительность солдата, стоявшего на часах перед жандармским управлением. В вечернем сумраке горбатый, испуганно озирающийся старик уже и без того слишком отличался от других людей, а странный бумажный сверток делал его еще более подозрительным. С тех пор, как убили блаженной памяти Александра II, бомбы в Российской империи знай себе летят и летят. А если и здесь что-нибудь случится...
— Что у вас там под мышкой?— И часовой штыком преградил дорогу Тийту, как раз намеревавшемуся пройти в двери жандармского управления.
— Кингад-штуфель, комната тринадцать,— перепутались у Тийта все три местных языка, и вряд ли часовой пропустил бы его без тщательного расследования, если бы в дверях не появился тот самый молодой господин, который принес ему извещение.
Так Тийт попал в тесную каменную прихожую жандармского управления, где жандарм, сидевший за маленьким окошком, потребовал у него паспорт, а молодой человек в свою очередь проникся интересом к свертку Тийта.
— Зачем вы такую дрянь притащили с собой?— спросил он, обрывая бумагу, в которую были завернуты туфли.— Чьи это?
— Лаксберговой Иды,— пробормотал Тийт в замешательстве.
— Иды Лаксберг? Кто такая? Она сидит здесь в качестве заключенной, на предварительном следствии, что ли?
— На предварительном следствии? Силы небесные! Не может этого быть, только вчера вечером она принесла туфли в починку!
Молодой человек насмешливо улыбнулся. Жандарм за окошком разглядывал паспорт Тийта Раутсика и, бросив мрачный взгляд на горбуна, спросил:
— Год рождения?
Тийт Раутсик шевелил ртом, но в голове у него хоть шаром покати, он даже не понял, чего от него хотят.
— В каком году родились?— перевел молодой господин на эстонский.
— В октябре, восьмого дня, тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года,— быстро ответил Тийт.
Молодой человек перевел и его ответ, после чего они с жандармом заговорили о чем-то. «Наверно, говорят о моем деле»,— подумал Тийт Раутсик. Он мог бы оставить эти старые, дрянные туфли где угодно, хоть сунуть в какой- нибудь двор по пути, да вот беда, все вон из памяти, будто вышибло! Он дворник и сапожничает только так, для своей семьи и для знакомых, у него и вывески нет, ничего такого, за что пришлось бы платить городской управе подоходный налог... А если они теперь из-за этого и бросят его в когти закона?..
Жандарм и желтоглазый молодой человек, по-видимому, пришли к соглашению. Жандарм оставил паспорт Тийта у себя, а молодой человек завернул туфли в разодранные полосы «Ристирахва пюхапяэвалехт» и сунул ему сверток обратно под мышку.
— Пойдем,— сказал он коротко.
И они пошли по длинному, тускло освещенному коридору: молодой, размашисто шагающий господин впереди, а Тийт Раутсик, торопливо семеня, за ним. Вдруг молодой господин остановился перед одной из дверей. Тийт взглянул на номер, прибитый над дверями, и ему показалось, что горб его стал еще острее, чем прежде: вот она, комната номер тринадцать!
Комната была пуста, только на одной из боковых стен в тяжелой раме висел на толстом шнуре поясной портрет царя во всем блеске эполет, аксельбантов и орденов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Все послеобеденное время Тийт Раутсик двигался как в полусне. Полив улицу, он позабыл закрыть как следует водопроводный кран, счастье, что Анн Теэару, работница с «Ситси», заметила это раньше хозяина и сказала Тийту об этом. Подбивая в своей комнатушке подметки к поношенным туфлям Иды Лаксберг, он сломал свое лучшее шило, кончик которого никак не хотел выйти из колодки.
«Комната номер тринадцать... комната номер тринадцать,— вертелось у него в голове, и никакая сила не могла сдвинуть его дальше этой мысли.— Была бы хоть комната номер двенадцать, полная дюжина, или комната номер четырнадцать, семь и семь — две счастливые цифры,— так нет же, как назло, комната номер тринадцать!»
Тийт Раутсик свято веровал в бога и его единородного сына Иисуса Христа, который воскресил дочь Иаира, излечил многих увечных и, как верил Тийт, остановил в свое время и его болезнь, собрав все его немощи в горб и оставив здоровыми все конечности, и до сих пор так щедро помогал ему в жизни, что у Тийта Раутсика была работа и квартира, свой не самый последний достаток и дочь Лонни, самое дорогое существо на свете. Лонни была здорова, Лонни была красива, Лонни была как бы всем тем, чем сам Тийт никогда не был и не мог быть. О Лоннином счастье Тийт каждый вечер втихомолку перед сном молился своему богу, из-за Лонни Тийт часто горбился до полуночи над старыми туфлями какой-нибудь прачки или горничной, чтобы к скудному заработку дворника прибавить еще что-нибудь на приданое Лонни. Да, Тийт Раутсик верил в бога, который в своем бесконечном милосердии и благоволении позволил от увечной, изможденной болезнью плоти Тийта родиться такой красивой дочери и, таким образом, в лице Лонни дал ему самому новый, светлый образ. Но Тийт Раутсик верил не только в бога черта,
от которого проистекали все несчастья и зло в мире. Особенный страх испытывал он перед чертовой дюжиной, перед номером тринадцатым. Безразлично, был ли это номер дома или квартиры или тринадцатое число любого месяца, мимо всего этого Тийт старался прокрасться тайком, незаметно, потихонечку. Как-то ему предложили на улице Сюстику, 13, заманчивое место дворника с просторной квартирой, но он от этого места отказался. И вдруг — в жандармское управление, в комнату номер тринадцать!
Так как Лонни сегодня рано вернулась и, против обыкновения, оставалась дома, Тийту трудно было придумать какую-либо правдоподобную ложь для такого позднего ухода. В конце концов после ужина ему ничего другого не оставалось, как завернуть туфли Иды Лаксберг в номер «Ристирахва пюхапяэвалехт» молча, не проронив ни слова, надеть фуражку и выйти из дому.
— Куда ты на ночь глядя с этими туфлями идешь? — спросила Лонни.
Тийта на миг пронял страх, что дочь последует за ним, и, чтобы запутать следы, он быстро свернул в боковую уличку.
Старые туфли прачки Иды Лаксберг так и остались под мышкой у Тийта, когда он входил в жандармерию, и они, естественно, разбудили бдительность солдата, стоявшего на часах перед жандармским управлением. В вечернем сумраке горбатый, испуганно озирающийся старик уже и без того слишком отличался от других людей, а странный бумажный сверток делал его еще более подозрительным. С тех пор, как убили блаженной памяти Александра II, бомбы в Российской империи знай себе летят и летят. А если и здесь что-нибудь случится...
— Что у вас там под мышкой?— И часовой штыком преградил дорогу Тийту, как раз намеревавшемуся пройти в двери жандармского управления.
— Кингад-штуфель, комната тринадцать,— перепутались у Тийта все три местных языка, и вряд ли часовой пропустил бы его без тщательного расследования, если бы в дверях не появился тот самый молодой господин, который принес ему извещение.
Так Тийт попал в тесную каменную прихожую жандармского управления, где жандарм, сидевший за маленьким окошком, потребовал у него паспорт, а молодой человек в свою очередь проникся интересом к свертку Тийта.
— Зачем вы такую дрянь притащили с собой?— спросил он, обрывая бумагу, в которую были завернуты туфли.— Чьи это?
— Лаксберговой Иды,— пробормотал Тийт в замешательстве.
— Иды Лаксберг? Кто такая? Она сидит здесь в качестве заключенной, на предварительном следствии, что ли?
— На предварительном следствии? Силы небесные! Не может этого быть, только вчера вечером она принесла туфли в починку!
Молодой человек насмешливо улыбнулся. Жандарм за окошком разглядывал паспорт Тийта Раутсика и, бросив мрачный взгляд на горбуна, спросил:
— Год рождения?
Тийт Раутсик шевелил ртом, но в голове у него хоть шаром покати, он даже не понял, чего от него хотят.
— В каком году родились?— перевел молодой господин на эстонский.
— В октябре, восьмого дня, тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года,— быстро ответил Тийт.
Молодой человек перевел и его ответ, после чего они с жандармом заговорили о чем-то. «Наверно, говорят о моем деле»,— подумал Тийт Раутсик. Он мог бы оставить эти старые, дрянные туфли где угодно, хоть сунуть в какой- нибудь двор по пути, да вот беда, все вон из памяти, будто вышибло! Он дворник и сапожничает только так, для своей семьи и для знакомых, у него и вывески нет, ничего такого, за что пришлось бы платить городской управе подоходный налог... А если они теперь из-за этого и бросят его в когти закона?..
Жандарм и желтоглазый молодой человек, по-видимому, пришли к соглашению. Жандарм оставил паспорт Тийта у себя, а молодой человек завернул туфли в разодранные полосы «Ристирахва пюхапяэвалехт» и сунул ему сверток обратно под мышку.
— Пойдем,— сказал он коротко.
И они пошли по длинному, тускло освещенному коридору: молодой, размашисто шагающий господин впереди, а Тийт Раутсик, торопливо семеня, за ним. Вдруг молодой господин остановился перед одной из дверей. Тийт взглянул на номер, прибитый над дверями, и ему показалось, что горб его стал еще острее, чем прежде: вот она, комната номер тринадцать!
Комната была пуста, только на одной из боковых стен в тяжелой раме висел на толстом шнуре поясной портрет царя во всем блеске эполет, аксельбантов и орденов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113