Но склонность считать такую колыбель культуры
исходным пунктом всякой религии, искусства и науки является
в то же время, пожалуй, бессознательным возвращением к кругу
библейских представлений о происхождении; но такое представ-
ление, продуманное до конца, неизбежно приводит к наименее
приемлемой из всех теорий о происхождении культуры, к теории
изобретения.
Удивительно, что такая точная, всюду на критическое иссле-
дование опирающаяся наука как филология, сходится в этом
пункте с наивными представлениями о колыбели культуры че-
ловечества; укажем два мотива этого явления, чтобы сделать его
понятным. Во-первых, по неизменному закону интеллектуальной
деятельности, всякое сужение круга зрения влечет за собою кон-
центрацию интереса, имеющую решающее значение для сужде-
ния о ценности предмета. Но в этой концентрации интереса
встречаются начало и конец: наивное воззрение, переносящее
индивидуальный опыт в историю человечества, с одной стороны,
и изощренное до высшего совершенства специальное исследова-
ние. Видоизменяя известную пословицу: <из-за деревьев леса не
видно> можно сказать о специалисте, что он, погруженный в
рассматривание отдельного дерева, вообще не замечает, что он в
лесу. Вторым же основанием к этому служит метод филологиче-
ского исследования, несомненно воспитывающий в духе строгой
концентрации на частностях. Эта важная, и для науки в высшей
степени благотворная особенность филологического исследования
имеет однако и обратную сторону, быть может присущую ему
более, чем другим методам научной работы. Свою ближайшую
задачу филологическое исследование усматривает в критическом
анализе и истолковании продуктов духа, причем особенно ста-
рается опять-таки выделить частности во всем их своеобразии.
Но такой метод работы неизбежно переносится на предмет и
определяет его оценку. Это с точки зрения специальных задач
исследования оправдываемое до известной степени сужение гори-
зонта легко подменяется другим мотивом, которому уже трудно
подыскать какое-либо оправдание: самим объектам, составляю-
щим содержание исследования, приписывается согласное с ре-
флексией происхождение, которое возможно больше приближает
их к деятельности исследующего филолога. И, подобно тому как
эта деятельность предполагает напряжение индивидуальных ду-
ховных сил, точно так же склоняются, в конце концов, к приз-
нанию, что всякий продукт человеческого духа, как и где он нам
ни встретился бы, приводит к индивидуальному творцу его и, в
крайнем случае, к ограниченному числу индивидуумов. К этому
присоединяется, так сказать, цеховой интеллектуализм филолога
и, как естественное его дополнение, по большей части резко вы-
раженный индивидуализм, который еще более вкореняется бла-
годаря постоянным занятиям, посвященным духовным творениям
действительно индивидуального происхождения. В одной статье
о методологии Герман Пауль, например, следующим образом
объясняет сущность филологической интерпретации: <мы пони-
маем известный текст, когда в нашей душе возникают как раз те
ассоциации представлений, которые автор хотел вызвать в душе
читателей>^. Это определение вполне приложимо к каким-нибудь
дидактическим, учебным сочинениям. Всякий однако, кто
сколько-нибудь может перенестись в душу поэта, согласится с
тем, что лирический или даже эпический и драматический поэт
в моменты своего вдохновенного творчества нисколько не забо-
тится о намеренном воздействии на других. Но для филолога-
интерпретатора интеллектуальная работа, путем которой он
должен добиться понимания известного творения духа, незамет-
но переходит в соответствующую интеллектуальную работу са-
мого творца. В основе такой бессознательной подмены несомнен-
но лежит представление, что всякое произведение творчества и,
следовательно, всякое словесное выражение является продуктом
рефлексии о воздействии на слушателя или читателя. Что может
служить иногда побочным мотивом, становится главным. А так
как этот, на понимание действительно присутствующего или
воображаемого слушателя направленный, побочный мотив яв-
ляется всегда продуктом индивидуальной рефлексии, то ясно,
Раи1, Стипйпзв с1ег ^егташзсЬеп РЫ1о1о^1е, 1", 8. 178.
В. Вундт <Проблемы, психологии народов>
Индивидуализм в предании и в истории
насколько тесно это рационалистическое понимание возникнове-
ния продуктов духа соприкасается с индивидуалистическим ис-
толкованием, благодаря которому это крайнее изощрение науч-
ной рефлексии вновь отклоняется на путь наивных легенд о спа-
сителях, героях и т. п., так как этот индивидуалистический
метод исследования естественным образом переносится с литера-
турных произведений также и на другие создания духа челове-
ческого, на саги, мифы, обычаи и, наконец, на самый язык,
служащий органом всех этих продуктов духовного творчества.
Таким образом, когда Пауль допускает, что виновником вся-
кого новообразования, изменения в языке является индивидуум
или ограниченное число индивидуумов, на общество же не обра-
щает при этом никакого внимания,- он поступает совершенно в
духе вышеприведенного определения филологической интерпре-
тации. Он высказал такой взгляд уже в первом издании своих
<Рппг1р1еп (1ег 8ргасЬ езсЫсЬ1;е>, появившемся в 1880 г., и
оставил неизмененным в вышедшем в 1909 г. четвертом изда-
нии. Судя по многочисленным заявлениям, взгляд этот пользу-
ется сочувствием круга весьма почтенных языковедов.
Но неправильно трактовать этот вопрос, как это часто делается,
конечно, в интересах именно филологического ограничения и су-
жения проблем, исключительно с точки зрения истории языка
или даже литературы. Эти объекты филологии, как ни важны
могут они быть сами по себе, никогда не стоят обособленно. Даже
сага и миф, вследствие трудности отграничить их от форм литера-
турного предания, лишь несовершенно дополняют то представле-
ние, которое составляется обыкновенно о возникновении продук-
тов духа на основании филологического исследования. Но то, что
собственно нужно выдвинуть на первый план, когда речь идет
именно о проблемах общества, - это сама общественная жизнь и
её формы: право, государство и подготовляющие или дополняю-
щие их общественные союзы. Это как раз тот пункт, в котором с
исторической точки зрения интеллектуализм и индивидуализм
современной филологии очевидно является возвратом к воззрени-
ям рационалистического просвещения. Как и всякое другое ре-
грессивное движение в истории культуры, этот филологический
интеллектуализм и индивидуализм хотя и повторяют прошлое,
однако на более высокой ступени интеллектуального развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
исходным пунктом всякой религии, искусства и науки является
в то же время, пожалуй, бессознательным возвращением к кругу
библейских представлений о происхождении; но такое представ-
ление, продуманное до конца, неизбежно приводит к наименее
приемлемой из всех теорий о происхождении культуры, к теории
изобретения.
Удивительно, что такая точная, всюду на критическое иссле-
дование опирающаяся наука как филология, сходится в этом
пункте с наивными представлениями о колыбели культуры че-
ловечества; укажем два мотива этого явления, чтобы сделать его
понятным. Во-первых, по неизменному закону интеллектуальной
деятельности, всякое сужение круга зрения влечет за собою кон-
центрацию интереса, имеющую решающее значение для сужде-
ния о ценности предмета. Но в этой концентрации интереса
встречаются начало и конец: наивное воззрение, переносящее
индивидуальный опыт в историю человечества, с одной стороны,
и изощренное до высшего совершенства специальное исследова-
ние. Видоизменяя известную пословицу: <из-за деревьев леса не
видно> можно сказать о специалисте, что он, погруженный в
рассматривание отдельного дерева, вообще не замечает, что он в
лесу. Вторым же основанием к этому служит метод филологиче-
ского исследования, несомненно воспитывающий в духе строгой
концентрации на частностях. Эта важная, и для науки в высшей
степени благотворная особенность филологического исследования
имеет однако и обратную сторону, быть может присущую ему
более, чем другим методам научной работы. Свою ближайшую
задачу филологическое исследование усматривает в критическом
анализе и истолковании продуктов духа, причем особенно ста-
рается опять-таки выделить частности во всем их своеобразии.
Но такой метод работы неизбежно переносится на предмет и
определяет его оценку. Это с точки зрения специальных задач
исследования оправдываемое до известной степени сужение гори-
зонта легко подменяется другим мотивом, которому уже трудно
подыскать какое-либо оправдание: самим объектам, составляю-
щим содержание исследования, приписывается согласное с ре-
флексией происхождение, которое возможно больше приближает
их к деятельности исследующего филолога. И, подобно тому как
эта деятельность предполагает напряжение индивидуальных ду-
ховных сил, точно так же склоняются, в конце концов, к приз-
нанию, что всякий продукт человеческого духа, как и где он нам
ни встретился бы, приводит к индивидуальному творцу его и, в
крайнем случае, к ограниченному числу индивидуумов. К этому
присоединяется, так сказать, цеховой интеллектуализм филолога
и, как естественное его дополнение, по большей части резко вы-
раженный индивидуализм, который еще более вкореняется бла-
годаря постоянным занятиям, посвященным духовным творениям
действительно индивидуального происхождения. В одной статье
о методологии Герман Пауль, например, следующим образом
объясняет сущность филологической интерпретации: <мы пони-
маем известный текст, когда в нашей душе возникают как раз те
ассоциации представлений, которые автор хотел вызвать в душе
читателей>^. Это определение вполне приложимо к каким-нибудь
дидактическим, учебным сочинениям. Всякий однако, кто
сколько-нибудь может перенестись в душу поэта, согласится с
тем, что лирический или даже эпический и драматический поэт
в моменты своего вдохновенного творчества нисколько не забо-
тится о намеренном воздействии на других. Но для филолога-
интерпретатора интеллектуальная работа, путем которой он
должен добиться понимания известного творения духа, незамет-
но переходит в соответствующую интеллектуальную работу са-
мого творца. В основе такой бессознательной подмены несомнен-
но лежит представление, что всякое произведение творчества и,
следовательно, всякое словесное выражение является продуктом
рефлексии о воздействии на слушателя или читателя. Что может
служить иногда побочным мотивом, становится главным. А так
как этот, на понимание действительно присутствующего или
воображаемого слушателя направленный, побочный мотив яв-
ляется всегда продуктом индивидуальной рефлексии, то ясно,
Раи1, Стипйпзв с1ег ^егташзсЬеп РЫ1о1о^1е, 1", 8. 178.
В. Вундт <Проблемы, психологии народов>
Индивидуализм в предании и в истории
насколько тесно это рационалистическое понимание возникнове-
ния продуктов духа соприкасается с индивидуалистическим ис-
толкованием, благодаря которому это крайнее изощрение науч-
ной рефлексии вновь отклоняется на путь наивных легенд о спа-
сителях, героях и т. п., так как этот индивидуалистический
метод исследования естественным образом переносится с литера-
турных произведений также и на другие создания духа челове-
ческого, на саги, мифы, обычаи и, наконец, на самый язык,
служащий органом всех этих продуктов духовного творчества.
Таким образом, когда Пауль допускает, что виновником вся-
кого новообразования, изменения в языке является индивидуум
или ограниченное число индивидуумов, на общество же не обра-
щает при этом никакого внимания,- он поступает совершенно в
духе вышеприведенного определения филологической интерпре-
тации. Он высказал такой взгляд уже в первом издании своих
<Рппг1р1еп (1ег 8ргасЬ езсЫсЬ1;е>, появившемся в 1880 г., и
оставил неизмененным в вышедшем в 1909 г. четвертом изда-
нии. Судя по многочисленным заявлениям, взгляд этот пользу-
ется сочувствием круга весьма почтенных языковедов.
Но неправильно трактовать этот вопрос, как это часто делается,
конечно, в интересах именно филологического ограничения и су-
жения проблем, исключительно с точки зрения истории языка
или даже литературы. Эти объекты филологии, как ни важны
могут они быть сами по себе, никогда не стоят обособленно. Даже
сага и миф, вследствие трудности отграничить их от форм литера-
турного предания, лишь несовершенно дополняют то представле-
ние, которое составляется обыкновенно о возникновении продук-
тов духа на основании филологического исследования. Но то, что
собственно нужно выдвинуть на первый план, когда речь идет
именно о проблемах общества, - это сама общественная жизнь и
её формы: право, государство и подготовляющие или дополняю-
щие их общественные союзы. Это как раз тот пункт, в котором с
исторической точки зрения интеллектуализм и индивидуализм
современной филологии очевидно является возвратом к воззрени-
ям рационалистического просвещения. Как и всякое другое ре-
грессивное движение в истории культуры, этот филологический
интеллектуализм и индивидуализм хотя и повторяют прошлое,
однако на более высокой ступени интеллектуального развития.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95