<В спокойное время, - говорит Карлье, - когда усмиренные поли-
тические страсти не штурмуют каждое утро власть-имущих,
полицейская администрация пользуется нравственной властью
над содержателями всяких подозрительных мест, фланерами,
бродягами, вообще над всеми подонками общества, - властью,
которая несколько сдерживает последних. Всю жизнь свою они
Преступления толпы
скрываются, и приближение полицейского агента обращает их в
бегство. Но пусть только начнет просыпаться общественное
мнение; пусть ежедневная пресса начнет вести себя наступа-
тельно по отношению к легальности некоторых поступков
префекта полиции: тотчас все эти люди сделаются высокомер-
ными и задерут голову. Они начнут сопротивляться агентам и
бороться с ними; они будут участвовать во всех мятежах, и
если получат откуда-нибудь удар, то станут считать себя в
числе политических жертв. Приходят революции, и они со сво-
ими подругами, которых увлекают с собою, делаются самыми
жестокими, самыми двусмысленными ее деятелями>...
<Этот класс людей без определенной профессии,- прибавляет
Гиске, - (класс многочисленный, составленный из людей, не
имеющих почти никакого крова, которых дурные наклонности
заставили сбросить с себя узду закона и нравственности) -
является в количественном отношении весьма малой частью
народонаселения; но, принимая во внимание его лень и не-
счастия, взвесив бродящие в нем дурные страсти, мы придем к
убеждению, что тут-то преимущественно и находится
ужасная угрожающая все ниспровергнуть сила. Эта масса
пользующихся дурной славой людей неустанно пополняется и
увеличивается во время смятения авантюристами, людьми с
запятнанной репутацией, потерявшими кредит и доброе имя в
департаментах и пришедшими в Париж искать убежища. К
ним можно еще присоединить завсегдатаев кабаков и всевоз-
можных притонов, одним словом, сомнительных личностей
всех родов; и когда вся эта грязь приводится в движение поли-
тическими страстями, то к ним присоединяются также и лю-
ди с расстроенным воображением, чувствующие потребность в
сильных ощущениях и находящие их в уличных драмах, в на-
родных волнениях>.
Всякий знает по опыту, насколько это справедливо. Лишь
только появляется на горизонте какая-нибудь политическая буря
и на улицах обнаруживается некоторое необычайное одушевле-
ние, выражающееся в собраниях и спорах, тотчас же там и сям
появляются зловещие фигуры, которых до сих пор никто никог-
да не встречал. Все задают себе один и тот же вопрос: откуда они
С. Сигеле <Преступная толпа>
взялись, и задумываются над этими личностями, которые, почуяв
издали запах падали, выходят из своих логовищ.
В Париже в страшные дни 1793 года эти личности являлись
душою всех злых дел, которые тогда были совершены.
Очевидец рассказывает, что большое число бродяг, показав-
шихся в Париже вскоре после первых признаков революции,
шныряло по городу и увеличивалось в числе, соединяясь с рабо-
чими, вышедшими из мастерских. Вооруженные всевозможными
родами оружия, они оглашали воздух мятежными криками.
Жители разбегались при приближении этих ватаг; ворота домов
запирались; все улицы казались пустынными и необитаемыми,
кроме тех, по которым шли эти бешеные орды. <Когда я, - го-
ворит Матье Дюма, - пришел к себе в квартал Сен-Дени, один
из самых людных кварталов Парижа, многие из этих разбойни-
ков палили в воздух из ружей, желая вселить ужас в жителей>.
Этих <разбойников> было немало, так как Дроз доводит их
число до 4000 человек, которые, по мнению Бальи и многих
других после него, были несомненно навербованы, но кем -
неизвестно. Они входили в частные дома, в правительственные
учреждения, крадя все, что могли унести, и уничтожая осталь-
ное, часто даже при помощи огня. Правительство пыталось дать
работу на Монмартрских высотах двадцати тысячам этих чело-
век; но большая часть из них присоединилась ко всякого рода
грабителям и появилась в городе.
<Они появляются в монастыре Сен-Лазар, - писал Тэн, - и
грабят его; проникают в кладовую для хранения мебели и
опустошают ее. По улицам шляются личности, одетые в лох-
мотья, причем на одних из них - античное вооружение, на дру-
гих - оружие, имеющее большую ценность или по богатой от-
делке, или по историческим воспоминаниям: один из них, на-
пример, имел в руках шпагу Генриха IV>.
<Эти обычные преступники, - писал весьма справедливо Жоли, -
и являются виновниками всякой резни; они образуют кортежи
к гильотине и ссорятся из-за чести участвовать в расстрелах.
Жены их тоже не медлят к ним присоединиться. В подобных
случаях женщины не довольствуются тем, что сопутствуют
мужчинам: они их толкают ко злу, подбодряют к нему и часто
Преступления толпы
даже превосходят их наглостью и жестокостью>. <Во многих
случаях, - писал Максим Дюкан, - жертва могла бы быть
спасена, если бы подоспевшая женщина не сказала мужчинам:
<Вы трусы.!> и не нанесла бы первого удара>'.
Однако в числе всех вышеуказанных личностей не одни толь-
ко преступники принимали участие в революции: между ними
были и сумасшедшие. Вышедшие из госпиталей, которых двери
были им открыты революционной толпой, они совершенно сво-
бодно могли предаваться безумию на площадях и улицах. Боль-
шое число этих несчастных бегало по Парижу, внося повсюду
беспорядок и ужас.
Тот же автор рассказывает следующий эпизод времен коммуны:
<...часовые заметили человека, шедшего очень скоро. Раздалось <стой!>.
Его стали расспрашивать. У него оказались усы, следовательно это -
жандарм. Толпа кричала: <Расстрелять его! Это жандарм! его нужно
уничтожить!> - В этой толпе особенно выделялась одна женщина,
кричавшая громче всех, в руках у нее было ружье, за поясом - пат-
ронташ; имя ее Марселина Эпильи. Излишне говорить, что человек
этот единодушно был осужден на смерть. Его отвели на гие с1е Уас^ие-
пе и поставили около стены. Но энергия не покинула его: он бросился
на своих убийц и ударом по голове повалил нескольких на землю. По-
лучив <подножку>, он упал на землю, и его окружила вся ватага. Ок-
ровавленный, с переломанной левой рукой, он стал подыматься. Вдруг
Марселина закричала: <Пустите! пустите!> Прицелилась в грудь несчаст-
ного и выстрелила. Он упал, но еще двигался; тогда она нанесла ему
еще один, смертельный удар>.
Наблюдение, что развращенная женщина хуже развращенного муж-
чины, было сделано уже давно (между прочим и Ломброзо), когда ре-
шался вопрос об индивидуальном преступлении. То же можно сказать и
о коллективном преступлении. Когда женщина опьянеет от крови, она
не знает ни границ, ни меры.
Здесь будет уместным присовокупить, что если женщина жестока,
то она в то же время и храбра, что впрочем вполне естественно, так как
Храбрость и жестокость имеют очень много общего, сверх общности
происхождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95