— И греки, и наши Палестины, и сербы — все тремя перстами крестятся...
— Вселенские учителя!— возвысил голос Аввакум, но тут же продолжал ровно и почтительно.— И первый Рим давно пал, и второй, а Москва третьим Римом, стала... У вас православие пестро, от насилия турского Махмета немощны вы стали, и вам впредь лучше учиться у нас... Православие наше чисто и непорочно, до Никона-отступника церковь была безмятежна... До- прежь все святители московские крестились двумя перстами. Сам отец государев молился тако же... Какая же пришла нужда переходить на попёжную ересь?
— И крестясь двуперстно, они были раньше святы,— заметно сердясь, проговорил митрополит Питирим.— Они в том неповинны, что грамоте не знали, что поздно пришла к ним исправленная истина!
— Это в том ли истина, что Никон, адов пес, наблевал?— круто оборотясь к Питириму, зло бросил Аввакум.— А ты ту его блевотину ешь! Пошто же в крещении он не отрицал сатану, или он сын его духовный?
— Мужлан ты! И дерзок! И зело задним умом крепок!— вспылил митрополит Питирим.— А про сатану ты сам плетешь! Нет того в новых книгах!
— А ты уж больно умен!— посмеиваясь, выкрикнул Аввакум, потеряв всякую осторожность.— Наклевался, как петух, чужого хмеля заместо зерна и вопишь дурным голосом!.. А не ведаешь, что издревле греки одним перстом обходились молиться, а много спустя перешли на истинное двуперстие. Тому века четыре будет. А теперь они моду завели — кукишем креститься! Дорогие мантии напялили, а те мантии трещат по швам и порются, они не налезают на нашу веру!
— О чем ты мелешь, неистовый, опомнись!— потрясая кулаками, заорал на весь собор Питирим.— Где ты сию ересь вычитал? За эту бесовскую выдумку казнить тебя надо нещадно!
— За веру я готов сей час муки принять,— с вызовом ответил протопоп.— Тебе все едино, на что молиться — на крыж ли латинский или на святой крест, на котором распяли Христа! Святые отцы нам его завещали—свято и непорочно, то буду держать до смерти, раз до нас положено, пусть оно лежит так во веки веков...
Он сделал шаг вперед к государю, минуту помедлил в раздумье, затем тряхнул головой, поклонился низко.
— Царь-государь, вздохни как по старому и скажи — Господи, помилуй мя, грешного,— голос его срывался, но он снова брал власть над ним и говорил все более уверенно и громкогласно:— Зачем тебе на греческий лад язык ломать? Плюнь на то, что еллины говорят... Ты же русак, а не грек, говори своим природным языком, не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в красной речи... Лучше один отворяй волю Божью, чем тьмы беззаконных!.. Зачем ты пустил сих козлов вонючих в российский вертоград? Зачем позволяешь им творить беззаконие?
Собор загомонил, архиереи повскакивали с мест, начался несусветный гвалт, несколько протопопов кинулись к Аввакуму, чтобы схватить его, близкий к обмороку митрополит Питирим, сумасшедше выкатив глаза, кричал, задыхаясь:
— Вяжите его, злодея! Вяжите!..
— Он позорит вселенских патриархов и государя! Срам и стыд великий!
— В сруб его! В огонь!— неслось со всех сторон.
— А вы уж сразу бейте до крови!— гремел голос Аввакума.— Бейте до смерти, чтобы легче литургисить и молиться было!.. Верно, вас тому учил апостол Павел?
Государь повелительным жестом остановил всех, архиереи отхлынули от протопопа, и тишина стала оседать, как пыль, и лишь далекими всплесками кое-где еще раздавались мстительные голоса.
— Сам навлекаешь на себя беду, сын мой,— кротко молвил царь.— Никона мы с престола свели не за ересь, а за непокорство... Вознесся он высоко в мыслях, больно было падать...
— Меня ты, государь, с вероотступником не равняй,— отвечал Аввакум.— Я Богу служу не страха ради. Наденешь на меня венец мученический, роптать не стану... С тем и уйду. Далек путь до Господа!
На морщинистом и смуглом лбу его проступила испарина, ноги плохо слушались. Оглянувшись по сторонам, как бы ища где присесть и не найдя, он попятился к дверям и мягко, точно куль с мукой, опустился, лег прямо на пол у порожка.
— Посидите вы, а я полежу по-апостольски,— смиренно проговорил он.
Бояре и протопопы подавились колючим смешком, но тут же притихли.
— Зачем срамишь государя и вселенских патриархов? Встань, недостойный раб!— вскочив, закричал красный от гнева митрополит Питирим.
Но протопоп отмахнулся рукой, как от надоедной мухи, и не попытался даже двинуться. К нему подходили; поднося к лицу, читали вслух хартийный служебник; доказывали законность трегубой «аллилуйи» и всех иных поправок в службе; совестил его и воспитатель царевича Федора Симеон Полоцкий, начитанный более других в священных книгах; но Аввакум никому не давал спуску, отвечая, ставил в тупик ученого мужа. Спорящие изнемогли, осипли от крика, и стало ясно, что доказать упрямому ревнителю старины ничего невозможно...
Прежде чем вселенские патриархи положили на чашу весов решение, ждали государева слова, но царь колебался. Люб ему был протопоп: и праведностью, и святостью, и даже лютой приверженностью догматам и канонам старой веры. Было время, он души не чаял в Никоне, однако пришлось эту ветку на древе отсечь — росла не в ту сторону. Отказаться от установленных новшеств тоже было невмочь — что будут думать о государе, если он нетверд в поступках? Назад хода не было, а тащить за собой неистового протопопа силой не имело смысла. Выходило, что и эту ветку, как ни жаль, тоже нужно было рубить. Да и неведомо было — кто же из них страшнее: властолюбивый ли гордец Никон, возомнивший взять верх над царем, или этот духовный разрушитель, не боявшийся ни его, ни даже самой смерти. Пожалуй, опасны были оба в равной мере...
Алексей Михайлович погладил темно-русую бородку и поднял руку, призывая собор к вниманию. Велел Аввакуму встать, подойти ближе. Протопоп повиновался.
— Надо сшивать Русь, а не рвать на части,— миролюбиво заключил Тишайший.— Вселенские патриархи терпеливо и смиренно желали прийти к согласию и миру. Может, ты, святой отец, поразмыслишь наедине
со своей совестью о том, что тут было говорено, и протянешь нам оливковую ветвь...
— Мне не об чем думать, великий государь,— сурово ответствовал Аввакум.— Я много лет думал, и помыслы мои чисты перед Богом... Воля твоя — надень на меня мученический венец, и я уйду!..
— Я не Диоклетиан,— почти зло бросил царь.
— А я не Юлиан, чтобы отступать от веры отцов и дедов,— все с той же неуступчивостью ответил Аввакум.— На чем стоял, на том и стоять буду до смерти... Не обессудь, царь-государь, но воля Божья выше твоей...
— Тогда иди и милостей моих не ведай...
— Все в руце Божей...— склонил голову протопоп.
С двух сторон подошли стрельцы, чтобы повести
протопопа силой, но он движением могучих плеч стряхнул их руки и сам пошел твердой походкой из Крестового собора, и каждый его шаг отдавался в стылой тишине и бездыханном молчании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
— Вселенские учителя!— возвысил голос Аввакум, но тут же продолжал ровно и почтительно.— И первый Рим давно пал, и второй, а Москва третьим Римом, стала... У вас православие пестро, от насилия турского Махмета немощны вы стали, и вам впредь лучше учиться у нас... Православие наше чисто и непорочно, до Никона-отступника церковь была безмятежна... До- прежь все святители московские крестились двумя перстами. Сам отец государев молился тако же... Какая же пришла нужда переходить на попёжную ересь?
— И крестясь двуперстно, они были раньше святы,— заметно сердясь, проговорил митрополит Питирим.— Они в том неповинны, что грамоте не знали, что поздно пришла к ним исправленная истина!
— Это в том ли истина, что Никон, адов пес, наблевал?— круто оборотясь к Питириму, зло бросил Аввакум.— А ты ту его блевотину ешь! Пошто же в крещении он не отрицал сатану, или он сын его духовный?
— Мужлан ты! И дерзок! И зело задним умом крепок!— вспылил митрополит Питирим.— А про сатану ты сам плетешь! Нет того в новых книгах!
— А ты уж больно умен!— посмеиваясь, выкрикнул Аввакум, потеряв всякую осторожность.— Наклевался, как петух, чужого хмеля заместо зерна и вопишь дурным голосом!.. А не ведаешь, что издревле греки одним перстом обходились молиться, а много спустя перешли на истинное двуперстие. Тому века четыре будет. А теперь они моду завели — кукишем креститься! Дорогие мантии напялили, а те мантии трещат по швам и порются, они не налезают на нашу веру!
— О чем ты мелешь, неистовый, опомнись!— потрясая кулаками, заорал на весь собор Питирим.— Где ты сию ересь вычитал? За эту бесовскую выдумку казнить тебя надо нещадно!
— За веру я готов сей час муки принять,— с вызовом ответил протопоп.— Тебе все едино, на что молиться — на крыж ли латинский или на святой крест, на котором распяли Христа! Святые отцы нам его завещали—свято и непорочно, то буду держать до смерти, раз до нас положено, пусть оно лежит так во веки веков...
Он сделал шаг вперед к государю, минуту помедлил в раздумье, затем тряхнул головой, поклонился низко.
— Царь-государь, вздохни как по старому и скажи — Господи, помилуй мя, грешного,— голос его срывался, но он снова брал власть над ним и говорил все более уверенно и громкогласно:— Зачем тебе на греческий лад язык ломать? Плюнь на то, что еллины говорят... Ты же русак, а не грек, говори своим природным языком, не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в красной речи... Лучше один отворяй волю Божью, чем тьмы беззаконных!.. Зачем ты пустил сих козлов вонючих в российский вертоград? Зачем позволяешь им творить беззаконие?
Собор загомонил, архиереи повскакивали с мест, начался несусветный гвалт, несколько протопопов кинулись к Аввакуму, чтобы схватить его, близкий к обмороку митрополит Питирим, сумасшедше выкатив глаза, кричал, задыхаясь:
— Вяжите его, злодея! Вяжите!..
— Он позорит вселенских патриархов и государя! Срам и стыд великий!
— В сруб его! В огонь!— неслось со всех сторон.
— А вы уж сразу бейте до крови!— гремел голос Аввакума.— Бейте до смерти, чтобы легче литургисить и молиться было!.. Верно, вас тому учил апостол Павел?
Государь повелительным жестом остановил всех, архиереи отхлынули от протопопа, и тишина стала оседать, как пыль, и лишь далекими всплесками кое-где еще раздавались мстительные голоса.
— Сам навлекаешь на себя беду, сын мой,— кротко молвил царь.— Никона мы с престола свели не за ересь, а за непокорство... Вознесся он высоко в мыслях, больно было падать...
— Меня ты, государь, с вероотступником не равняй,— отвечал Аввакум.— Я Богу служу не страха ради. Наденешь на меня венец мученический, роптать не стану... С тем и уйду. Далек путь до Господа!
На морщинистом и смуглом лбу его проступила испарина, ноги плохо слушались. Оглянувшись по сторонам, как бы ища где присесть и не найдя, он попятился к дверям и мягко, точно куль с мукой, опустился, лег прямо на пол у порожка.
— Посидите вы, а я полежу по-апостольски,— смиренно проговорил он.
Бояре и протопопы подавились колючим смешком, но тут же притихли.
— Зачем срамишь государя и вселенских патриархов? Встань, недостойный раб!— вскочив, закричал красный от гнева митрополит Питирим.
Но протопоп отмахнулся рукой, как от надоедной мухи, и не попытался даже двинуться. К нему подходили; поднося к лицу, читали вслух хартийный служебник; доказывали законность трегубой «аллилуйи» и всех иных поправок в службе; совестил его и воспитатель царевича Федора Симеон Полоцкий, начитанный более других в священных книгах; но Аввакум никому не давал спуску, отвечая, ставил в тупик ученого мужа. Спорящие изнемогли, осипли от крика, и стало ясно, что доказать упрямому ревнителю старины ничего невозможно...
Прежде чем вселенские патриархи положили на чашу весов решение, ждали государева слова, но царь колебался. Люб ему был протопоп: и праведностью, и святостью, и даже лютой приверженностью догматам и канонам старой веры. Было время, он души не чаял в Никоне, однако пришлось эту ветку на древе отсечь — росла не в ту сторону. Отказаться от установленных новшеств тоже было невмочь — что будут думать о государе, если он нетверд в поступках? Назад хода не было, а тащить за собой неистового протопопа силой не имело смысла. Выходило, что и эту ветку, как ни жаль, тоже нужно было рубить. Да и неведомо было — кто же из них страшнее: властолюбивый ли гордец Никон, возомнивший взять верх над царем, или этот духовный разрушитель, не боявшийся ни его, ни даже самой смерти. Пожалуй, опасны были оба в равной мере...
Алексей Михайлович погладил темно-русую бородку и поднял руку, призывая собор к вниманию. Велел Аввакуму встать, подойти ближе. Протопоп повиновался.
— Надо сшивать Русь, а не рвать на части,— миролюбиво заключил Тишайший.— Вселенские патриархи терпеливо и смиренно желали прийти к согласию и миру. Может, ты, святой отец, поразмыслишь наедине
со своей совестью о том, что тут было говорено, и протянешь нам оливковую ветвь...
— Мне не об чем думать, великий государь,— сурово ответствовал Аввакум.— Я много лет думал, и помыслы мои чисты перед Богом... Воля твоя — надень на меня мученический венец, и я уйду!..
— Я не Диоклетиан,— почти зло бросил царь.
— А я не Юлиан, чтобы отступать от веры отцов и дедов,— все с той же неуступчивостью ответил Аввакум.— На чем стоял, на том и стоять буду до смерти... Не обессудь, царь-государь, но воля Божья выше твоей...
— Тогда иди и милостей моих не ведай...
— Все в руце Божей...— склонил голову протопоп.
С двух сторон подошли стрельцы, чтобы повести
протопопа силой, но он движением могучих плеч стряхнул их руки и сам пошел твердой походкой из Крестового собора, и каждый его шаг отдавался в стылой тишине и бездыханном молчании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169