Петр послушно и, казалось, несколько отрешенно принял стакан, выпил жадными глотками и вроде начал приходить в себя, различать в приемной другие лица, как бы проступавшие из банного парного тумана.
Денщики подхватили боярина под руки, на улице плеснули в лицо ковш холодной воды, приводя его в чувство, подтолкнули в возок и отправили домой. Избитый вельможа, приняв и позор и бесчестье, молился и радовался, что отпущен с миром, не лишен вотчины, не отлучен от царской службы. А могли бы поволочь под караулом в Тайную канцелярию на розыск и правеж, а там уж или голова с плеч, или ссылка в сырую глухомань на сиротское пропитание. То, что он вынес и вытерпел унижение и побои на глазах всех именитых и худородных, нескоро, конечно, забудется, но все же он будет доживать свой век, не отринутый всеми. Ведь любой мог очутиться на его месте, и, наверное, были сегодня на той расправе люди, которые жалели его, сострадали. Время заживит ссадины и раны, предаст многое забвению, и нужно только благодарить Бога, что все так легко обошлось...
А Петр, взяв с подноса второй стакан, выпил его медлительно и гулко, окинул приемную повеселевшим взглядом и попросил огня. Разжегши трубку, он, в сопровождении светлейшего князя и кабинет-секретаря, степенно двинулся через людской коридор, пуская в воздух голубые колечки дыма, скаля зубы в улыбке,
останавливаясь и выслушивая каждого, кто явился с просьбой или был вызван по его воле...
Гроза миновала, и все облегченно вздохнули, потому что знали: государь, излив большой запас необузданной ярости и злобы, на новый взрыв нынче уже не способен. Да и Петр, словно желая сгладить в памяти подданных недавнюю свою выходку, был смиренен и тих и вежлив. Тот, кому он отдавал распоряжение, не рассуждая и не переспрашивая, кидался исполнять веле-ное, тот, кого государь отечески трепал по плечу, учтиво склоня седую голову, благодарил за милость, тот, кто вынужденно выслушивал сердитые наставления за леность и нерадивость, почтительно обещал, что подобное впредь не повторится... Особенное расположение государь выказывал к людям мастеровитым, выделяя их из толпы льстецов, которых терпел по безвыходности. Богатырю, знаменитому тем, что лил победные пушки, Петр обещал прибыть на крестины, как только жена мастера разрешится от бремени. Наконец, обойдя всех, он круто повернулся, чуть вскинул голову, и глаза его снова стали отчужденно далекими, недоступными, они смотрели куда-то поверх притихшей толпы званых.
— Я сам служу отечеству исправно с малых лет.,— будто угрожая кому-то, громко проговорил он.— Не жалею живота своего во славу России... И я не допущу, если кто из моих подданных возомнит, что он может присвоить себе то, на что я сам не имею права, станет жить по своему произволу и своеволию... Я уже говорил господам сенаторам об их нерадении и лакомстве и презрении законов гражданских, но все указы в ничто обращаются... Ныне паки в последний раз подтверждаю — всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти... Отныне чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги... Сим объявляю — вор, в каком бы звании ни был, хотя б и сенатор, судим быть имеет военным судом...
Он поманил согнутым пальцем начальника почт и общей полиции Девиера, и смуглолицый португалец строевым шагом приблизился к государю.
— Осмотрим наш северный парадиз, господин полицмейстер, как было условлено?
— Рад стараться, ваше величество... Для меня сие великая честь!..
На самом же деле он не очень-то радовался — поездка с государем по городу для осмотра мостов, которые
царь велел строить быстро и во множестве, не сулила ничего, кроме строгих наставлений, попутной брани, а при случае и батогов. Можно было по крайности лишиться и службы, если угодишь под горячую минуту.
Петр резким взмахом руки, в которую была зажата потухшая трубка, дал понять, что все свободны, и зал на удивление торопливо и безмолвно вытек.
Пока Девиер и кабинет-секретарь ждали у выхода, где стоял припорошенный снежком возок, Петр вернулся в спаленку, крикнул комнатного лакея и с его помощью облачился в зимнее — натянул мягкие сапоги из оленьей кожи, кафтан, подшитый изнутри мехом серой кошки и отделанный на груди соболем, нахлобучил на парик косматую шапку. Руки он любил оставлять свободными, они были в любую погоду горячи, да и постоянно заняты трубкой и тростью.
Возок был узкий, похожий на летнюю таратайку или двуколку о двух колесах, поэтому Петр не взял с собой денщика, с его обязанностями мог управиться при надобности и полицмейстер.
— Бери вожжи и правь,— приказал государь.— А ехать куда, ты лучше моего знаешь!..
Девиер дернул вожжи, и возок легко тронулся с места, заскользил. Лошадь была сытая, сильная, игреневой масти и шла красивой иноходью.
— Как поживает твой тесть?— спросил Петр, будто только что не виделся с Меншиковым и не принимал из его рук стакан вина.— Не выталкивает тебя из своего дома, как прежде?
Девиер обрадовался шутке государя и позволил себе рассмеяться:
— Пока бог милостив, ваше величество.— Полицмейстер напустил на лицо казенную печаль.— Если бы не вы, государь, меня бы давно порешили... Жив только вашим высоким покровительством... А светлейший во всей державе никого не боится, кроме вашего величества...
Петр, не сдерживаясь, расхохотался, помахивая трубкой, довольный откровением Девиера, хотя оно звучало и несколько вольно и затрагивало одного из самых его приближенных.
Португальского еврея Девиера царь приметил много лет назад в Голландии на борту купеческого судна. Девиер понравился ему живостью ума, веселым нравом, умением в любой час заменить любого матроса, и он пригласил его в Россию. И, похоже, не ошибся в иноземце — Девиер легко освоился с обычаями и нравами чужой страны, говорил с едва приметным акцентом, и его стали приглашать ко двору и скоро произвели в гвардейские офицеры. Он настолько осмелел, что попросил руки дочери Меншикова, некрасивой и поблекшей старой девы с мужеподобным лицом, пухлым носом и неприятной чернью над верхней губой. Светлейший, выслушав его, дал ему пинка в мягкое место и велел слугам спустить нахала с лестницы, что те и проделали с видимым удовольствием и сноровкой. Девиер, однако, не растерялся и, окровавленный, в бинтах, пробился к государю и пожаловался на светлейшего. Петр, считавший себя искусным мастером устраивать свадьбы, рассудил по-своему, и через три дня гвардейский офицер повел к алтарю покрытую тафтой и напуганную неизвестностью старую деву. С тех пор утекло много воды. Девиер исправно выполнял все, что ему поручалось, дослужился до высокого чина и вот уже удостоился ехать в одном возке с самим государем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Денщики подхватили боярина под руки, на улице плеснули в лицо ковш холодной воды, приводя его в чувство, подтолкнули в возок и отправили домой. Избитый вельможа, приняв и позор и бесчестье, молился и радовался, что отпущен с миром, не лишен вотчины, не отлучен от царской службы. А могли бы поволочь под караулом в Тайную канцелярию на розыск и правеж, а там уж или голова с плеч, или ссылка в сырую глухомань на сиротское пропитание. То, что он вынес и вытерпел унижение и побои на глазах всех именитых и худородных, нескоро, конечно, забудется, но все же он будет доживать свой век, не отринутый всеми. Ведь любой мог очутиться на его месте, и, наверное, были сегодня на той расправе люди, которые жалели его, сострадали. Время заживит ссадины и раны, предаст многое забвению, и нужно только благодарить Бога, что все так легко обошлось...
А Петр, взяв с подноса второй стакан, выпил его медлительно и гулко, окинул приемную повеселевшим взглядом и попросил огня. Разжегши трубку, он, в сопровождении светлейшего князя и кабинет-секретаря, степенно двинулся через людской коридор, пуская в воздух голубые колечки дыма, скаля зубы в улыбке,
останавливаясь и выслушивая каждого, кто явился с просьбой или был вызван по его воле...
Гроза миновала, и все облегченно вздохнули, потому что знали: государь, излив большой запас необузданной ярости и злобы, на новый взрыв нынче уже не способен. Да и Петр, словно желая сгладить в памяти подданных недавнюю свою выходку, был смиренен и тих и вежлив. Тот, кому он отдавал распоряжение, не рассуждая и не переспрашивая, кидался исполнять веле-ное, тот, кого государь отечески трепал по плечу, учтиво склоня седую голову, благодарил за милость, тот, кто вынужденно выслушивал сердитые наставления за леность и нерадивость, почтительно обещал, что подобное впредь не повторится... Особенное расположение государь выказывал к людям мастеровитым, выделяя их из толпы льстецов, которых терпел по безвыходности. Богатырю, знаменитому тем, что лил победные пушки, Петр обещал прибыть на крестины, как только жена мастера разрешится от бремени. Наконец, обойдя всех, он круто повернулся, чуть вскинул голову, и глаза его снова стали отчужденно далекими, недоступными, они смотрели куда-то поверх притихшей толпы званых.
— Я сам служу отечеству исправно с малых лет.,— будто угрожая кому-то, громко проговорил он.— Не жалею живота своего во славу России... И я не допущу, если кто из моих подданных возомнит, что он может присвоить себе то, на что я сам не имею права, станет жить по своему произволу и своеволию... Я уже говорил господам сенаторам об их нерадении и лакомстве и презрении законов гражданских, но все указы в ничто обращаются... Ныне паки в последний раз подтверждаю — всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти... Отныне чтоб никто не надеялся ни на какие свои заслуги... Сим объявляю — вор, в каком бы звании ни был, хотя б и сенатор, судим быть имеет военным судом...
Он поманил согнутым пальцем начальника почт и общей полиции Девиера, и смуглолицый португалец строевым шагом приблизился к государю.
— Осмотрим наш северный парадиз, господин полицмейстер, как было условлено?
— Рад стараться, ваше величество... Для меня сие великая честь!..
На самом же деле он не очень-то радовался — поездка с государем по городу для осмотра мостов, которые
царь велел строить быстро и во множестве, не сулила ничего, кроме строгих наставлений, попутной брани, а при случае и батогов. Можно было по крайности лишиться и службы, если угодишь под горячую минуту.
Петр резким взмахом руки, в которую была зажата потухшая трубка, дал понять, что все свободны, и зал на удивление торопливо и безмолвно вытек.
Пока Девиер и кабинет-секретарь ждали у выхода, где стоял припорошенный снежком возок, Петр вернулся в спаленку, крикнул комнатного лакея и с его помощью облачился в зимнее — натянул мягкие сапоги из оленьей кожи, кафтан, подшитый изнутри мехом серой кошки и отделанный на груди соболем, нахлобучил на парик косматую шапку. Руки он любил оставлять свободными, они были в любую погоду горячи, да и постоянно заняты трубкой и тростью.
Возок был узкий, похожий на летнюю таратайку или двуколку о двух колесах, поэтому Петр не взял с собой денщика, с его обязанностями мог управиться при надобности и полицмейстер.
— Бери вожжи и правь,— приказал государь.— А ехать куда, ты лучше моего знаешь!..
Девиер дернул вожжи, и возок легко тронулся с места, заскользил. Лошадь была сытая, сильная, игреневой масти и шла красивой иноходью.
— Как поживает твой тесть?— спросил Петр, будто только что не виделся с Меншиковым и не принимал из его рук стакан вина.— Не выталкивает тебя из своего дома, как прежде?
Девиер обрадовался шутке государя и позволил себе рассмеяться:
— Пока бог милостив, ваше величество.— Полицмейстер напустил на лицо казенную печаль.— Если бы не вы, государь, меня бы давно порешили... Жив только вашим высоким покровительством... А светлейший во всей державе никого не боится, кроме вашего величества...
Петр, не сдерживаясь, расхохотался, помахивая трубкой, довольный откровением Девиера, хотя оно звучало и несколько вольно и затрагивало одного из самых его приближенных.
Португальского еврея Девиера царь приметил много лет назад в Голландии на борту купеческого судна. Девиер понравился ему живостью ума, веселым нравом, умением в любой час заменить любого матроса, и он пригласил его в Россию. И, похоже, не ошибся в иноземце — Девиер легко освоился с обычаями и нравами чужой страны, говорил с едва приметным акцентом, и его стали приглашать ко двору и скоро произвели в гвардейские офицеры. Он настолько осмелел, что попросил руки дочери Меншикова, некрасивой и поблекшей старой девы с мужеподобным лицом, пухлым носом и неприятной чернью над верхней губой. Светлейший, выслушав его, дал ему пинка в мягкое место и велел слугам спустить нахала с лестницы, что те и проделали с видимым удовольствием и сноровкой. Девиер, однако, не растерялся и, окровавленный, в бинтах, пробился к государю и пожаловался на светлейшего. Петр, считавший себя искусным мастером устраивать свадьбы, рассудил по-своему, и через три дня гвардейский офицер повел к алтарю покрытую тафтой и напуганную неизвестностью старую деву. С тех пор утекло много воды. Девиер исправно выполнял все, что ему поручалось, дослужился до высокого чина и вот уже удостоился ехать в одном возке с самим государем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169