Не лучше ли было сказаться больным, скрыться, побыть наедине с собой, чтобы разобраться в том, что происходит со мной? Однако я не имел права обижать дорогих мне людей, которые не смогли бы ни понять, ни оправдать мой своенравный порыв.
Закатное солнце, застрявшее в густых кронах леса на левой стороне распадка, обливало шафранным светом крыши изб, слепяще плавилось в стеклах окон, обласкивало холмистое взгорье правой, степной стороны. Солнце тонуло в гущине леса, и на палисады с облетевшими листьями оседал призрачный дым сумерек. От края широкой улицы, точно из преисподней, хлынула бурая отара овец, бредя в кирпично-красных клубах пыли, жалобное блеяние всколыхнуло воздух. Хозяйки выбегали за ворота и приманивали своих овечек корочками хлеба, и те послушно откликались на знакомые клички, сворачивали в калитки. Пыль потухла, стала серой, а затем темной, оседала и таяла, потому что убывала и таяла сама отара...
— Ну что ты? — неслышно подойдя и коснувшись моей руки, спросила жена.— Огорчен, что не увидел дома, где родился? Или ты не узнаешь самой вашей усадьбы?..
«Как она догадалась?»— подумал я, в который раз дивясь тому, как чутко она улавливает колебания моего настроения. Я улыбнулся ей, подал руку, мы подошли к тетям и не спеша двинулись по улице.
Мы шли в густеющих сумерках, отзываясь на приветливые голоса незнакомых людей. Эта обычка сельских жителей привечать чужих людей и мне и жене известна издавна. Последнее время мы большую часть года проводили в рязанской деревне, но тут нашелся мужик, который удивил нас чисто по-семейски, по-забайкальски. Он стоял, привалясь плечом к столбу калитки с замшелым козырьком навеса, и попыхивал цигаркой. Когда мы поравнялись с ним, он вдруг отстранился от столба, шагнул навстречу и почти по-родственному окликнул:
- Что ж это вы мимо проходите?— В голосе звучали доброта и участливость.— Заходите, гостями будете... Самовар поставим и станем чай пить и разговор вести... А к чаю и пирог с черемухой имеется... Так что милости просим!..
— Благодарствуйте,— тетя Паша сделала учтивый поклон,— но нам нынче не до угощенья, в Дом культуры путь держим...
— А что там за мероприятие?— Мужик показывал, что он тоже не лыком шит и понимает все с полуслова.
— Писатель будет выступать,— опережая ответ старшей сестры, явно похвасталась тетя Мотя.— И не заезжий какой-то, а наш, хонхолойский!
— Чей же он будет?— уже не скрывал любопытства мужик.— Кому родней доводится?
— Он мальцевского рода,— перехватила снова инициативу тетя Паша.— Может, слыхали про Абакума Сидоровича Мальцева?
— Кто его в Хонхолое не знает? Он давно умер, но его побаски по сю пору помнят... Особливо старики... Кем же он ему приходится?
— Внуком, а мы, стало быть, его тетки... А про вечер с утра по радио объявляли!
— Нас с бабой дома не было, вот радиво и говорило в пустой избе,— пристально приглядываясь ко мне, но не проявляя излишней дотошности, проговорил мужик.— Спасибочки, что сказали, а то бы мы прозевали такой случай... Пойду потороплю свою бабу, так что мы следом за вами...
Все в этой короткой встрече было откровением для жены и, в какой-то мере, для меня; я уже стал подзабывать обычаи семейских и их щедрое хлебосольство. Одни лишь тетки ничему не удивились— ни тому, что чужой человек зазывал нас погостить у него, не имея ни малейшего понятия, кто мы и откуда; ни тому, как он живо отозвался на весть о вечере в Доме культуры. Немного удивило меня и то, что тети почему-то не нашли нужным познакомить меня с мужиком, может, они и сами не знали, кто он такой, но вполне вероятно, что берегли меня как большой подарок для всех земляков и не желали опережать событие. Впрочем, к их поступку я отнесся безучастно — мною по-прежнему владели потерянность и душевная смута.
«Хорошо, если бы явилось на встречу человек десять-двадцать,— гадал я, пытаясь приглушить чувство тревоги.— Уселись бы за большой стол и душевно обо всем поговорили. Я мог бы рассказать им и о своих собратьях по перу, о хороших книгах, поделиться впечатлениями хотя бы о поездках в разные страны».
На крыльце Дома культуры нас уже поджидал директор. Он попросил теток и жену пройти в зрительный зал, а меня повел в свой кабинет, где собрались и председатель колхоза Ефим Васильевич Иванов, доводившийся нам каким-то дальним родичем, и парторг, и председатель сельсовета, и директор местной школы- десятилетки.
— Знакомьтесь! — широким жестом пригласил Ефим Васильевич, с которым я виделся еще накануне.— Наш, так сказать, руководящий состав...— Он окинул меня пытливым взглядом с головы до ног.— Скажите, вы хлеб-соль умеете принимать?..
— А разве в этом есть...— растерянно пробормотал я.
— Не велика наука, но правила имеются,— самодовольно ухмыльнулся председатель.— Вы не обижайтесь, но не всем приходилось бывать в таком положении... Значит, так... Сначала нужно снять солонку с каравая, отломить от него кусочек, посыпать солью, ну и, само собой, съесть...
Я молчал, несколько озадаченный этой затеей. За многие годы мне доводилось выступать перед самыми различными аудиториями, держать речи даже перед студентами в университетах Запада, но ритуал, который мне предлагали сейчас, показался мне ненужным, нескромным.
— Может быть, не стоит так торжественно, а?— попытался возразить я.— Можно обойтись и без хлеба и соли... Кто-то из вас представит меня землякам, я расскажу о своей жизни и работе и отвечу на вопросы, если они возникнут...
— Нет! Нет! — решительно запротестовал парторг.— Мы всегда делаем так, когда к нам приезжает известный человек... Вот такой была у нас и встреча с депутатом... И народу нравится, чтоб все было красиво! Я так полагаю, что мы свой порядок нарушать не будем...
— Ну что ж,— неуверенно протянул я.— Я гость, вы хозяева, вам виднее...
Молодой и быстрый директор Дома культуры куда- то исчез, а появившись, сделал многозначительный кивок председателю. Ефим Васильевич подтянулся, как в строю, кашлянул.
— Будем начинать,— он снова как-то оценивающе и чуть отрешенно оглянулся на меня, словно в последний раз прикидывая, достоин ли я такой чести, а главное, не напутаю ли что-то в намеченном ритуале.— Вы, Елизар Юрьевич, пойдете первым, а мы, как положено, за вами...
— А что — разве люди уже собрались?— обеспокоенно поинтересовался я, думая, что земляки будут сходиться не спеша, как это бывало не раз, когда я встречался со своими читателями в деревенских клубах.
— Наплыв народа со всех сторон,— отрапортовал директор.— Из нашего Хонхолоя еще никто в писатели не выбивался, вы первый, и у людей имеется законный интерес... Так что не волнуйтесь!
В это мгновение я вдруг дико заволновался, сам не ведая почему, меня даже слегка залихорадило, чего со мной никогда не бывало перед выступлениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Закатное солнце, застрявшее в густых кронах леса на левой стороне распадка, обливало шафранным светом крыши изб, слепяще плавилось в стеклах окон, обласкивало холмистое взгорье правой, степной стороны. Солнце тонуло в гущине леса, и на палисады с облетевшими листьями оседал призрачный дым сумерек. От края широкой улицы, точно из преисподней, хлынула бурая отара овец, бредя в кирпично-красных клубах пыли, жалобное блеяние всколыхнуло воздух. Хозяйки выбегали за ворота и приманивали своих овечек корочками хлеба, и те послушно откликались на знакомые клички, сворачивали в калитки. Пыль потухла, стала серой, а затем темной, оседала и таяла, потому что убывала и таяла сама отара...
— Ну что ты? — неслышно подойдя и коснувшись моей руки, спросила жена.— Огорчен, что не увидел дома, где родился? Или ты не узнаешь самой вашей усадьбы?..
«Как она догадалась?»— подумал я, в который раз дивясь тому, как чутко она улавливает колебания моего настроения. Я улыбнулся ей, подал руку, мы подошли к тетям и не спеша двинулись по улице.
Мы шли в густеющих сумерках, отзываясь на приветливые голоса незнакомых людей. Эта обычка сельских жителей привечать чужих людей и мне и жене известна издавна. Последнее время мы большую часть года проводили в рязанской деревне, но тут нашелся мужик, который удивил нас чисто по-семейски, по-забайкальски. Он стоял, привалясь плечом к столбу калитки с замшелым козырьком навеса, и попыхивал цигаркой. Когда мы поравнялись с ним, он вдруг отстранился от столба, шагнул навстречу и почти по-родственному окликнул:
- Что ж это вы мимо проходите?— В голосе звучали доброта и участливость.— Заходите, гостями будете... Самовар поставим и станем чай пить и разговор вести... А к чаю и пирог с черемухой имеется... Так что милости просим!..
— Благодарствуйте,— тетя Паша сделала учтивый поклон,— но нам нынче не до угощенья, в Дом культуры путь держим...
— А что там за мероприятие?— Мужик показывал, что он тоже не лыком шит и понимает все с полуслова.
— Писатель будет выступать,— опережая ответ старшей сестры, явно похвасталась тетя Мотя.— И не заезжий какой-то, а наш, хонхолойский!
— Чей же он будет?— уже не скрывал любопытства мужик.— Кому родней доводится?
— Он мальцевского рода,— перехватила снова инициативу тетя Паша.— Может, слыхали про Абакума Сидоровича Мальцева?
— Кто его в Хонхолое не знает? Он давно умер, но его побаски по сю пору помнят... Особливо старики... Кем же он ему приходится?
— Внуком, а мы, стало быть, его тетки... А про вечер с утра по радио объявляли!
— Нас с бабой дома не было, вот радиво и говорило в пустой избе,— пристально приглядываясь ко мне, но не проявляя излишней дотошности, проговорил мужик.— Спасибочки, что сказали, а то бы мы прозевали такой случай... Пойду потороплю свою бабу, так что мы следом за вами...
Все в этой короткой встрече было откровением для жены и, в какой-то мере, для меня; я уже стал подзабывать обычаи семейских и их щедрое хлебосольство. Одни лишь тетки ничему не удивились— ни тому, что чужой человек зазывал нас погостить у него, не имея ни малейшего понятия, кто мы и откуда; ни тому, как он живо отозвался на весть о вечере в Доме культуры. Немного удивило меня и то, что тети почему-то не нашли нужным познакомить меня с мужиком, может, они и сами не знали, кто он такой, но вполне вероятно, что берегли меня как большой подарок для всех земляков и не желали опережать событие. Впрочем, к их поступку я отнесся безучастно — мною по-прежнему владели потерянность и душевная смута.
«Хорошо, если бы явилось на встречу человек десять-двадцать,— гадал я, пытаясь приглушить чувство тревоги.— Уселись бы за большой стол и душевно обо всем поговорили. Я мог бы рассказать им и о своих собратьях по перу, о хороших книгах, поделиться впечатлениями хотя бы о поездках в разные страны».
На крыльце Дома культуры нас уже поджидал директор. Он попросил теток и жену пройти в зрительный зал, а меня повел в свой кабинет, где собрались и председатель колхоза Ефим Васильевич Иванов, доводившийся нам каким-то дальним родичем, и парторг, и председатель сельсовета, и директор местной школы- десятилетки.
— Знакомьтесь! — широким жестом пригласил Ефим Васильевич, с которым я виделся еще накануне.— Наш, так сказать, руководящий состав...— Он окинул меня пытливым взглядом с головы до ног.— Скажите, вы хлеб-соль умеете принимать?..
— А разве в этом есть...— растерянно пробормотал я.
— Не велика наука, но правила имеются,— самодовольно ухмыльнулся председатель.— Вы не обижайтесь, но не всем приходилось бывать в таком положении... Значит, так... Сначала нужно снять солонку с каравая, отломить от него кусочек, посыпать солью, ну и, само собой, съесть...
Я молчал, несколько озадаченный этой затеей. За многие годы мне доводилось выступать перед самыми различными аудиториями, держать речи даже перед студентами в университетах Запада, но ритуал, который мне предлагали сейчас, показался мне ненужным, нескромным.
— Может быть, не стоит так торжественно, а?— попытался возразить я.— Можно обойтись и без хлеба и соли... Кто-то из вас представит меня землякам, я расскажу о своей жизни и работе и отвечу на вопросы, если они возникнут...
— Нет! Нет! — решительно запротестовал парторг.— Мы всегда делаем так, когда к нам приезжает известный человек... Вот такой была у нас и встреча с депутатом... И народу нравится, чтоб все было красиво! Я так полагаю, что мы свой порядок нарушать не будем...
— Ну что ж,— неуверенно протянул я.— Я гость, вы хозяева, вам виднее...
Молодой и быстрый директор Дома культуры куда- то исчез, а появившись, сделал многозначительный кивок председателю. Ефим Васильевич подтянулся, как в строю, кашлянул.
— Будем начинать,— он снова как-то оценивающе и чуть отрешенно оглянулся на меня, словно в последний раз прикидывая, достоин ли я такой чести, а главное, не напутаю ли что-то в намеченном ритуале.— Вы, Елизар Юрьевич, пойдете первым, а мы, как положено, за вами...
— А что — разве люди уже собрались?— обеспокоенно поинтересовался я, думая, что земляки будут сходиться не спеша, как это бывало не раз, когда я встречался со своими читателями в деревенских клубах.
— Наплыв народа со всех сторон,— отрапортовал директор.— Из нашего Хонхолоя еще никто в писатели не выбивался, вы первый, и у людей имеется законный интерес... Так что не волнуйтесь!
В это мгновение я вдруг дико заволновался, сам не ведая почему, меня даже слегка залихорадило, чего со мной никогда не бывало перед выступлениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169