— Ты что это, Матрена? У нас покуль никто не помер...
— Это я к тому, чтоб наш племянничек знал, как раньше голосили...
— Пуще всего бабка не терпела, когда нас раскольниками звали,— досказывала тебя Паша.— Аж вся побелеет, как печка, известкой помазанная, на обидчика с кулаками бросалась, глаза могла выцарапать... Буйного была нраву, чего там! Иные и сейчас это слово не переносят, взять хотя бы Маркела... Вот ты, племяш, много ученых книг прочитал и про семейских поболе нашего знаешь... Так скажи на милость, почто наши родичи несли то клеймо всю жизнь? Что они, на самом деле что-то раскололи?
— Русь раскололи, тетя...
Я не знаю, как вырвались у меня эти слова, они могли обидеть тетю, задеть дядю Маркела, потому что он вдруг поглядел на меня с угрюмой пристальностью.
— Я уже как-то вам рассказывал, что не наши предки начали смуту в церкви, а патриарх Никон. Перешли на греческие каноны, а наши предки не подчинились, и произошел раскол... Удивительно, но старообрядческие церкви сохранились и до наших дней, в Москве их две, и там молятся люди старой веры.
— К какой церкви прислонился,— строго заметил дядя Маркел,— той и сохраняй верность...
— А вы, тетя Паша, какой веры держитесь?— спросила жена.
— Я молюсь заодно с Маркелом,— тетя вздохнула.— А вот в молельню не бегаю. Не хоронюсь от людей и власти, как мой Маркел... Твой дед Абакум, тот церковь не жаловал, может, уставщики ему надоели, всю жизнь он на них спину гнул... Числился поповцем, а к попам у него душа не лежала... Бывало, говорил, что церковь — это, мол, одно, а вера—другое... Бог, дескать, в душе должен быть, а поклонами грехи не замолишь... Кайся про себя и смывай с себя всякий срам и нечисть, а главное — живи по-людски, и это тебе зачтется...
— Без церкви вера пуста,— вдруг назидательно и сурово проговорил дядя Маркел.— А Абакум Сидо- рыч церкви сторонился, потому что пил без меры, грешил без меры, церковь была ему не с руки... Не по-праведному он жил, а куда ветер дует...
Тетки отмолчались, не желая, видимо, не столько встать на защиту отца, сколько вступать в спор.
— Похоже, мой дед занимался нравственным самосовершенствованием,— смягчая размолвку, сказал я.— Он жил почти по Толстому... Как-нибудь позже я постараюсь в этом разобраться, а вы, тети, помогите распутать мне клубок нашей родословной, одному мне историю нашего рода не поднять...
— Поделимся всем, что от прабабушек и бабушек переняли,— спокойно и рассудительно ответила тетя Паша.— Мало ли занозин торчит в нашей памяти, и все без проку, а ты, гляди, все к делу произведешь и раскрасишь, как мы наличники на окнах или печки в избах расписывали... Чудо-то какое — войдешь в избу, как нынче в музей, и душа замирает от красы...
— Ну что ж, тогда к делу,— кивнув жене, сказал я.— Если я не запамятовал, вчера вы рассказывали о детях Авима... Вот и продолжим, будем вспоминать все до мелочи...
Тети говорили по очереди, перебивали друг друга, боясь спутать или упустить какую-нибудь подробность, жена писала почти не разгибаясь, я изредка нажимал на клавиши магнитофона и просил повторить, если в воспоминаниях теток возникало что-то необычное и законченное...
Так мы напряженно трудились до обеда, потом, передохнув, до вечера. Смеркалось, когда мы с дядей Маркелом решили пройти по усадьбе, и едва выбрели во двор, как я уловил незнакомый протяжно-скрипучий
звук, доносившийся откуда-то с высоты, из самого поднебесья.
— Что это, дядя Маркел?
— Должно, гуси нынче припоздали и не успели улететь на зимовку до первого снега,— дядя Маркел задирал голову, всматриваясь в серую нахмурь неба, в темные облака, выползавшие из-за холмистого взгорья.— Торопятся к теплу добраться.— Он повернулся ко мне.— Неужто есть такие земли, где вовсе не бывает снега... Скушно там, должно быть, жить... Ежели все время тянется одно лето...
— Но там имеются и свои особые радости... Не пахать, не сеять... Снимают хлеб прямо с дерева, а молоко из созревшего плода...
— Да, то диво...— дядя Маркел ткнул суковатой палкой в сторону холма.— Видать, сейчас снег повалит...
За густой гривой леса над холмом набухала иссиня- темная туча, волоча по склону дымную тень. Когда стих в вышине неба скрипучий крик диких гусей, пролетевших где-то стороной от нашей усадьбы, на земле в разных концах села вдруг возник, все нарастая, тревожный стонущий клекот.
— А это что за крики, дядя Маркел?
— Да это наши, домашние гуси подняли тревогу...— пояснил Маркел.— Как услышат, что мимо стая летит в жаркие страны, так и рвутся, тоже хотят лететь вместе с нею... Наверное, природа свое требует... И это, Логгинович, они завсегда кричат, как быть первому снегу... Может, и сегодня они попробуют погнаться за дикими, кто их знает... Судя по погоде, не должны бы стерпеть. Пойдем на огород, оттуда ловчее все видать...
Мы миновали двор, огород и приблизились к участку, где дядя Маркел недавно снял второй укос травы, жутковато быстро темнело, и вдруг густыми хлопьями повалил снег, загораживая небо, скрывая холмистое взгорье, гася чашечки мака. Налетевшая туча побелила и склон, и дорогу, и крыши изб. Еще порхали в воздухе снежинки, когда снова послышался хватающий за душу надрывный крик гусей, в нем было что-то протяжно- скрипучее и тягостное, словно к вольному зову диких гусей примешивалось что-то близкое к отчаянному воплю и плачу. Уже чувствовалось, что гуси совсем близко, за травянистым холмом, они вскрикивали в мятежном сполохе, шумно хлопая крыльями... На их стенания
отзывались другие домашние гуси в разных концах За- гана, тоже взбудораженные пролетевшей в тумане стаей и первым снегом, который напоминал им о непотерянном древнем инстинкте полета в бескрайнюю даль. Им словно не хватало лишь первого рывка, чтобы сняться с привычных дворов и усадеб и взмыть в небо. И, похоже, такие смельчаки нашлись, они показались из-за холма, летя еще низко, почти над самой землей, каждый взмах крыльев давался им с трудом, но помог встречный ветер — лег им под крылья — и они начали медленно, но уверенно подниматься на тугих волнах воздуха, все выше и выше...
У меня тоскливо сжалось сердце, я почти перестал дышать, на какое-то время поверив, что гуси одолеют притяжение земли, поднимутся к облакам и там уже начнут парить вольно и свободно, пытаясь догнать своих диких собратьев.
— Далеко не улетят,— мрачно проронил дядя Маркел.— Я уж не впервой вижу, как им хочется вернуться в жаркие страны. Мне даже не по себе делается, и я жалею их, потому что наперед знаю, что ничего у них не выйдет... У них земная доля, и все тут...
А гуси между тем набирали высоту, они летели уже над крышами, миновали телеграфные столбы с телефонными проводами в первой бахроме инея, оставили позади высокие тополя, голо сквозившие на сером небе, вот они пересекли улицу, стремясь вырваться из горловины распадка, чтобы навсегда расстаться с наскучившей, а может быть, и надоевшей им землей, с нахохленными крышами, белыми полями и затянутым дымной завесью снега лесом за холмами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169