— Когда придет твой или мой срок, я хотел бы, чтобы мы покоились рядом... Не противится ли тому твоя душа?
— То и мое хотенье,— гаснущим эхом донеслось до него.— Пусть исполнят нашу волю те, кто будет провожать нас в последний путь.
За узким оконцем кельи шелестел моросящий дождь, и под его убаюкивающий шорох Акилина, устало смежив веки и сложив на груди натруженные руки с синими прожилками и темными пятнышками на сухой коже, казалось, задремала. Но то была не дремота, а беспробудный сон, из которого она уже не вернулась к яви...
И Тихий снова осиротел, стал заметно дряхлеть, горбатиться, хотя содержал себя в чистоте и не залеживался дольше времени в постели. Он исполнял привычные дела в церкви — стирал пыль с икон, подливал масло в лампады, собирал истаявшие огарки свечей в шандалах и вставлял свежие свечи,— но уже редко наведывался, чтобы посидеть с хворым, сам нуждался в заботе и уходе и был счастлив, что, платя добром за добро, люди не забывали о нем,— он никогда не жил без еды и воды. Жизнь его текла ровно и однообразно, но он просыпался каждое утро с чувством непроходящей радости,— за окном в кронах лип щебетали птицы, синело сквозь ветви небо, плыли по нему вольные облака, слышался смех детей, и он принимал новый день как подарок судьбы, как милость Бога...
Уже при восшествии на престол Екатерины Второй, Тихий нежданно привязался незримой нитью любви
и отцовской нежности к чужому мальцу и так прикипел к нему душой, словно тот был его сыном, посланным неведомо кем, чтобы насытить до краев неизбывной радостью, скрасить горькое одиночество.
Мальчонка золотисто-рыжий, с лицом, густо обрызганным крупными веснушками, приглянулся Тихому с первой же встречи тем, что был не по летам боек, смышлен и пытлив.
— Ты чей будешь?— спросил Тихий, увидев его около церкви.
— Тятькин да маткин,— озорно ответил мальчонка и показал в широкой улыбке редкие зубы.
Тихий принял тот ответ за веселость нрава и доверительность, которая явственно светилась в васильковых глазах мальчугана.
— Звать тебя как?
— Авим...
— Значит, Зеленый колос,— и Тихий потянулся рукой, чтобы потрепать золотистые стружки кудрей.— Грамоте обучали тебя?
— Мало... Аз, буки, веди, глагол, добро,— зачастил мальчонка, но тут же покраснел, веснушки слились с румянцем смущения и стали почти незаметны.— Некому учить... Я с братиком вожусь... Мамке недосуг, да и темная она, а тятька наш бродяжит гдей-то...
— Об отце так не надо,— наставительно сказал Тихий.— А хочешь, я тебя учить стану?
— Взаправду?— Малец вскинул голову, глаза его просияли.— Буду за вас вечно Бога молить...
Так вошел в его жизнь Авим. Он бегал к нему в сторожку, когда мать отпускала погулять, и Тихий радовался приходу мальчонки, потому что учить его было одной отрадой: он цепко все брал на память, да и сам въедливо любопытствовал, не давал покоя расспросами о травах и цветах, о разных приметах погоды, обо всем, что жаждал познать его нетерпеливый ум. Тихий учил его по Псалтырю, но иной раз они отклонялись в сторону — Авим пытал его о чем-то более сложном и не по возрасту серьезном.
— А пошто наш крест осьмиконечный, а у тех, что не нашей веры — четырехконечный?
— Исус Христос был распят на кресте из трех древес— кипариса, певга и кедра... Подножие тоже из кедра... И то крест истинный, животворящий...
— А на церкви какой крест?
— Сей крест семиконечный, водружальный, поставляется на освящение храма...
— А четырехконечный, что на ризах патрихилях и парчах пишется?
— Тот прообразованием Христа называется... Но писать на нем распятие — ересь великая, потому что на нем Христову плоть вообразить нельзя.
Если мальчик умолкал, Тихий сам спрашивал, проверяя его прилежность и память.
— Что суть четыре розы на земле?
— То суть четыре евангелиста,— без запинки отвечал Авим.
— Кто вниде в рай прежде Христа?
— Благоразумный разбойник, иже при кресте Господнем был распят...
— От коих частей сотвори Бог первого человека Адама?
— Тело от земли, кровь от моря, кости от каменя, тепло от огня, ози от солнца, мысли от облака, дыхание от святого духа...
Тихий направлял ум мальчика на то, что окружало человека в природе и что следовало знать, чтобы передавать тем, кто будет жить после, продолжая род людской.
— Помни — мелкая верба весной к худому урожаю, пшеница будет тоже мелкой... Ежели кукушка кукует на голый лес, то плохая сия весть, урожая большого не жди... Увидишь много звезд на святках — то к благодати и к хлебу... Звезды кучками — ягоды тоже будут кучками...
— А пошто пчелы не берут взятки с черемухи, дятлины и медуницы?
— Говорят, те цветы пчелы скрыли от Бога, и потому от черемухи ни сладости, ни спелости, с дятлины — ни меду, ни воску, а медуница приносит им смерть.
Благодатно и светло текли эти дни ученья, и кто поверил бы, что надвигается на Ветку новая грозовая туча и никто уже не уклонится от беды и горькой участи: та земля, на которой укоренились слобожане, отошла к России, ею распоряжалась уже взошедшая на престол властная императрица Екатерина Вторая. В специальном указе от имени Сената повелевала она всем жившим прежде за польским рубежом оставить обжитую землю, избы, дорогие могилы, где покоятся родичи, и отправляться на вольные поселения за Урал, в Сибирь, страну суровую и немыслимо далекую. Десятилетний Авим, умудренный грамотой, читал тот указ слобожанам, до отказа набившимся в их избу.
— «Сим указом подтверждается, что им, возвращающимся из-за границы раскольникам, никому ни от кого никакого притеснения чинено не будет, а сверх того... что они в рассуждении добровольного их выхода не токмо за побеги в винах их, но и во всех преступлениях прощаются и отнюдь ничем истезаны не будут... как в бритье бород, так и в ношении указного платья никакого принуждения не будет, но оно употреблять на месте, по их обыкновению, беспрепятственно... и только должны они платить такой раскольничий оклад, какой прочие здешние раскольники платят... С начала выхода их раскольников при поселении каждому дается от всяких податей и работ льгота на шесть лет...»
В голосе Авима слышался слезный надрыв, потому что ему не столько жалко было расставаться со слободой и общиной, сколько с Тихим. Трекелин сидел рядом на лавке, изредка касаясь рукой плеча мальца, как бы ободряя его и благословляя на дальний путь. Сам он смирился с мыслью, что останется на Ветке или в ближнем скиту с немногими дряхлыми стариками и что в урочный час они исполнят его волю, похоронят в той же оградке на кладбище, где давно вечным сном спала Акилина.
Авим — имя мальчика, чудом уловленное тетей Пашей в рассказах уже терявшей память ее бабки, принадлежало мальчику, который отправился из Ветки с отцом и матерью в незнамые края, прижился веточкой в забайкальской земле, и та веточка разрастаясь, вымахала в могучее древо нашего рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169