Потом они оказались в
лоджии, вися на перилах.
- Что это: было?..
- Это нас так: хотели убить.
- О, Господи. До чего же больно:- Светлана дотронулась до виска.
- И кто-то нас спас.
- Как это?
- Вот: змея укусила: - Николай Степанович поднес к глазам левую руку.
Между большим и указательным пальцами вздулась опухоль; две ранки сочились
сукровицей.
Светлана вскрикнула, но Николай Степанович дернул уголками губ:
- Не бойся. Нам с тобой теперь и королевская кобра не страшна. Так что
этот аспид или кто - нас от смерти избавил. И получается, что я чего-то не
понимаю в происходящем:
- Коминт, ты чего бушуешь без меня? - послышался голос из прихожей. - Эй,
ты где?
- Ох, - сказал Николай Степанович и выпрямился. - Нашумели:
Посреди комнаты, озираясь, стоял в спортивных штанах и в майке
полузнакомый человек. Если бы голова не была набита толченым стеклом,
Николай Степанович узнал бы его сразу, но сейчас приходилось напрягаться и
что-то выжимать из себя, а это приводило к новым вспышкам боли.
- Ты кто? - прищурился человек и слегка развел в стороны руки, и Николай
Степанович понял, что сейчас последует молниеносный удар ногой в челюсть,
но ни защититься, ни уклониться не мог: однако человек руки опустил и
сказал с уважением:
- Ну, Николай Степанович, вы и оттягиваетесь. Во весь рост.
Это был коминтов сосед и собутыльник коверный клоун Сережа, выступающий
под мрачным псевдонимом Монтрезор.
- Сережа, - сказал Николай Степанович и услышал себя со стороны: голос
был совсем больной, - ни о чем сейчас не спрашивай, а лучше отвези нас в
Шереметьево, если не поддавши. И "Баллантайн" за мной.
- Вы спутали, - засмеялся Сережа. - Я пью только "Гленливет". А что за
барышня? - прошептал он, кося глазами на лоджию.
- Если скажу, что правнучка, все равно ведь не поверишь.
- Не поверю, - согласился Сережа.
Между Числом и Словом.
(Берлин-Палермо-Иерусалим, ноябрь, 1942)
Насколько был легок полет до Палермо, настолько тяжело добирались мы до
Палестины. Грозовые тучи заходили с севера. Наш четырехмоторный "кондор"
било и мотало, как легкую лодку на короткой волне. Серое в морщинках море
стояло внизу неподвижно.
Подняться выше облаков перегруженному ( в бомбоотсеке подвешен был
американский вездеход "виллис") самолету не удалось, идти в облаках было
невыносимо - покрывались льдом крылья, - под облаками же ждала нас все та
же болтанка. Эх, далеко было фройляйн Рейч до Чкалова, хоть и избрал ее сам
фюрер своим личным пилотом.
- Судите сами, Николас, какое значение придает нашей миссии Ади, - сказал
Зеботтендорф, представляя нас друг другу.
Еще одна знаменитая немка, обреченно подумал я, отпуская какой-то пошлый
комплимент насчет валькирий.
Я сидел в кресле, обитом синем бархатом, и с удовольствием смотрел, как
мучается барон. Он зеленел, беспокойно ерзал, сосал лимон, бегал в гальюн -
короче, вел себя так, как положено вести себя нормальному пассажиру,
подверженному морской болезни. Потом у гальюна стала возникать маленькая
очередь из второго пилота и бортмеханика. В последнюю очередь к ним
присоединились молодые эсэсовцы в форменках "Люфтганзы". Они украдкой
прикладывались к рому "Зольдаттенмильх", надеясь, что это их спасет:
Я прошел в кабину. Ханна, ставшая от злости еще красивее, всматривалась в
штормовой горизонт. Тучи то и дело вспыхивали, разряжаясь молниями. Синяя
завеса дождя висела слева.
- Пассажир, в салон! - рявкнула она, перекрывая шум моторов.
Я пробрался к креслу второго пилота и нагло уселся.
- Вам может понадобиться помощь! - проорал я в ответ. - Я последний,
оставшийся в строю!
- Где Хайнц?
- Вот этот? - я ткнул пальцем в кресло под собой. - Лежит в проходе!
- Этого не может быть!
- Может!
Наука умеет много гитик, добавил я про себя.
Валькирия разразилась длиннейшим проклятием, где поминались черт, собака,
родители второго пилота, английские свиньи, католики, петухи и плохая
погода. Я согласно покивал и добавил от себя очень приблизительную кальку
малого шлюпочного загиба.
- Сидите, черт с вами! - смягчилась она.
Общий язык мы нашли довольно быстро, и это нисколько не сказалось на
качестве пилотирования, потому что автопилот "Зиг" может заменить живого
летчика, а вот женщину заменить ничто не может:
Пока Ханна приводила себя в порядок, я мрачно смотрел вниз и чувствовал,
как страх высоты возвращается на свое привычное место. Хотя нет, это не
было страхом высоты. Не высоты я боялся - боялся ступить на Святую Землю с
такой миссией и с таким спутником... Как-то слишком притерпелся я к этим
чудовищам, коих следовало бы георгиевскому кавалеру передушить голыми
руками, а там будь что будет... Терпи, наставлял меня инок Софроний, ты все
должен вытерпеть...
17.
- Дамы и господа, наш самолет осуществил посадку в аэропорту Пулково
городагероя Санкт-Петербурга. Температура воздуха в аэропорту плюс семь
градусов.
Просим не покидать своих мест до полной остановки самолета. К выходу мы
вас пригласим.
Движущийся тротуар, ведущий в здание аэровокзала, работал - было ясно,
что очередной период разрухи в России близится к концу.
До открытия памятника оставалось сорок пять минут.
- Что этот памятник всем так дался, - сказал таксист. - С саратовского
рейса туда каких-то психов отвез, так один врал, что он писатель Лев
Гурский... Как будто я не знаю, что Лев Гурский в Америке живет! Хрен ли бы
он в Саратове делал?
Самозванцев развелось... Один старичок в нашем доме до того обнаглел, что
себя за царя Александра Первого выдает. Могила-то в Петропавловском -
пустая! Я ему толкую - Федор Кузьмич, опомнись! А место для статуи
австрийцы купили. Собчак уже весь Питер продал финнам. Граница, говорят,
будет у Поповки.
- А Поповка отойдет к финнам или за Россией останется? - спросил Николай
Степанович.
- Вот вы с похмелья смеетесь, - укоризненно сказал водитель, - а
пророчество старца сбывается.
- Какого старца?
- А такого, который сказал: Петербургу быть пусту. Финны всех выселят с
компенсацией в две тысячи ихних марок, а по каналам будут интуристов на
гондонах возить. Извините, мадам, только это лодки такие. Их уже фабрика
"Красный Октябрь" вместо пианин делать начала...
- Что хотят - то и творят! - сочувственно воскликнул Николай Степанович.
- А памятников новых я бы не делал, сказал водитель. - Я бы Ильичам бошки
поотламывал и на болтах бы новые приставил.
- В древнем Риме так и делали, - сказала Светлана.
- Понимали люди, - сказал водитель. - Берегли народную копейку. Это вы
там, в Москве своей:
- А что - в Москве? - возразил Николай Степанович. - В Москве как в
Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
лоджии, вися на перилах.
- Что это: было?..
- Это нас так: хотели убить.
- О, Господи. До чего же больно:- Светлана дотронулась до виска.
- И кто-то нас спас.
- Как это?
- Вот: змея укусила: - Николай Степанович поднес к глазам левую руку.
Между большим и указательным пальцами вздулась опухоль; две ранки сочились
сукровицей.
Светлана вскрикнула, но Николай Степанович дернул уголками губ:
- Не бойся. Нам с тобой теперь и королевская кобра не страшна. Так что
этот аспид или кто - нас от смерти избавил. И получается, что я чего-то не
понимаю в происходящем:
- Коминт, ты чего бушуешь без меня? - послышался голос из прихожей. - Эй,
ты где?
- Ох, - сказал Николай Степанович и выпрямился. - Нашумели:
Посреди комнаты, озираясь, стоял в спортивных штанах и в майке
полузнакомый человек. Если бы голова не была набита толченым стеклом,
Николай Степанович узнал бы его сразу, но сейчас приходилось напрягаться и
что-то выжимать из себя, а это приводило к новым вспышкам боли.
- Ты кто? - прищурился человек и слегка развел в стороны руки, и Николай
Степанович понял, что сейчас последует молниеносный удар ногой в челюсть,
но ни защититься, ни уклониться не мог: однако человек руки опустил и
сказал с уважением:
- Ну, Николай Степанович, вы и оттягиваетесь. Во весь рост.
Это был коминтов сосед и собутыльник коверный клоун Сережа, выступающий
под мрачным псевдонимом Монтрезор.
- Сережа, - сказал Николай Степанович и услышал себя со стороны: голос
был совсем больной, - ни о чем сейчас не спрашивай, а лучше отвези нас в
Шереметьево, если не поддавши. И "Баллантайн" за мной.
- Вы спутали, - засмеялся Сережа. - Я пью только "Гленливет". А что за
барышня? - прошептал он, кося глазами на лоджию.
- Если скажу, что правнучка, все равно ведь не поверишь.
- Не поверю, - согласился Сережа.
Между Числом и Словом.
(Берлин-Палермо-Иерусалим, ноябрь, 1942)
Насколько был легок полет до Палермо, настолько тяжело добирались мы до
Палестины. Грозовые тучи заходили с севера. Наш четырехмоторный "кондор"
било и мотало, как легкую лодку на короткой волне. Серое в морщинках море
стояло внизу неподвижно.
Подняться выше облаков перегруженному ( в бомбоотсеке подвешен был
американский вездеход "виллис") самолету не удалось, идти в облаках было
невыносимо - покрывались льдом крылья, - под облаками же ждала нас все та
же болтанка. Эх, далеко было фройляйн Рейч до Чкалова, хоть и избрал ее сам
фюрер своим личным пилотом.
- Судите сами, Николас, какое значение придает нашей миссии Ади, - сказал
Зеботтендорф, представляя нас друг другу.
Еще одна знаменитая немка, обреченно подумал я, отпуская какой-то пошлый
комплимент насчет валькирий.
Я сидел в кресле, обитом синем бархатом, и с удовольствием смотрел, как
мучается барон. Он зеленел, беспокойно ерзал, сосал лимон, бегал в гальюн -
короче, вел себя так, как положено вести себя нормальному пассажиру,
подверженному морской болезни. Потом у гальюна стала возникать маленькая
очередь из второго пилота и бортмеханика. В последнюю очередь к ним
присоединились молодые эсэсовцы в форменках "Люфтганзы". Они украдкой
прикладывались к рому "Зольдаттенмильх", надеясь, что это их спасет:
Я прошел в кабину. Ханна, ставшая от злости еще красивее, всматривалась в
штормовой горизонт. Тучи то и дело вспыхивали, разряжаясь молниями. Синяя
завеса дождя висела слева.
- Пассажир, в салон! - рявкнула она, перекрывая шум моторов.
Я пробрался к креслу второго пилота и нагло уселся.
- Вам может понадобиться помощь! - проорал я в ответ. - Я последний,
оставшийся в строю!
- Где Хайнц?
- Вот этот? - я ткнул пальцем в кресло под собой. - Лежит в проходе!
- Этого не может быть!
- Может!
Наука умеет много гитик, добавил я про себя.
Валькирия разразилась длиннейшим проклятием, где поминались черт, собака,
родители второго пилота, английские свиньи, католики, петухи и плохая
погода. Я согласно покивал и добавил от себя очень приблизительную кальку
малого шлюпочного загиба.
- Сидите, черт с вами! - смягчилась она.
Общий язык мы нашли довольно быстро, и это нисколько не сказалось на
качестве пилотирования, потому что автопилот "Зиг" может заменить живого
летчика, а вот женщину заменить ничто не может:
Пока Ханна приводила себя в порядок, я мрачно смотрел вниз и чувствовал,
как страх высоты возвращается на свое привычное место. Хотя нет, это не
было страхом высоты. Не высоты я боялся - боялся ступить на Святую Землю с
такой миссией и с таким спутником... Как-то слишком притерпелся я к этим
чудовищам, коих следовало бы георгиевскому кавалеру передушить голыми
руками, а там будь что будет... Терпи, наставлял меня инок Софроний, ты все
должен вытерпеть...
17.
- Дамы и господа, наш самолет осуществил посадку в аэропорту Пулково
городагероя Санкт-Петербурга. Температура воздуха в аэропорту плюс семь
градусов.
Просим не покидать своих мест до полной остановки самолета. К выходу мы
вас пригласим.
Движущийся тротуар, ведущий в здание аэровокзала, работал - было ясно,
что очередной период разрухи в России близится к концу.
До открытия памятника оставалось сорок пять минут.
- Что этот памятник всем так дался, - сказал таксист. - С саратовского
рейса туда каких-то психов отвез, так один врал, что он писатель Лев
Гурский... Как будто я не знаю, что Лев Гурский в Америке живет! Хрен ли бы
он в Саратове делал?
Самозванцев развелось... Один старичок в нашем доме до того обнаглел, что
себя за царя Александра Первого выдает. Могила-то в Петропавловском -
пустая! Я ему толкую - Федор Кузьмич, опомнись! А место для статуи
австрийцы купили. Собчак уже весь Питер продал финнам. Граница, говорят,
будет у Поповки.
- А Поповка отойдет к финнам или за Россией останется? - спросил Николай
Степанович.
- Вот вы с похмелья смеетесь, - укоризненно сказал водитель, - а
пророчество старца сбывается.
- Какого старца?
- А такого, который сказал: Петербургу быть пусту. Финны всех выселят с
компенсацией в две тысячи ихних марок, а по каналам будут интуристов на
гондонах возить. Извините, мадам, только это лодки такие. Их уже фабрика
"Красный Октябрь" вместо пианин делать начала...
- Что хотят - то и творят! - сочувственно воскликнул Николай Степанович.
- А памятников новых я бы не делал, сказал водитель. - Я бы Ильичам бошки
поотламывал и на болтах бы новые приставил.
- В древнем Риме так и делали, - сказала Светлана.
- Понимали люди, - сказал водитель. - Берегли народную копейку. Это вы
там, в Москве своей:
- А что - в Москве? - возразил Николай Степанович. - В Москве как в
Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145