Я закрыл глаза. Никого живого не было вокруг - кроме, понятно,
Коломийца. Вот он идет, идет: Я сосредоточился на том, что было под ногами.
Как бы из тумана проступали фигуры людей: немое старое кино. Быстробыстро
разбивали упаковку и вололи куда-то ажурные металлические конструкции
(чем-то неуловимо напоминающие того человека-змею, которого я видел в
мистерии) и тяжелые ящики. Потом люди сидели вокруг стола, а один, отойдя и
став странно большим, высыпал в котел щепоть светящегося порошка, отчего
котел тут же заполыхал. Дальше было сияние, будто в аппарате оборвалась
пленка, и уже сквозь это сияние я видел как бы снятые снизу фигуры
великанов с копьями, пролетающих надо мной. Потом тела свалили под стену, и
безголовый великан ушел куда-то и канул в бездну. И опять снизу я видел,
как голый человек ходит бесцельно туда и сюда, подходит ко мне, лежащему и
ничего не чувствующему, берет за руку, задает какие-то вопросы:
Меня вернул к действительности далекий глухой взрыв. Я тут же нащупал
Коломийца: жив и не напуган. Лучше всего ощущается страх:
Зеркальце хранило именно страх. Застарелый, как табачный дым в курилке. Я
постарался настроиться на хозяина зеркальца: странная пустота. Такое бывает
рядом с некоторыми памятниками.
Коломиец вернулся. Он выглядел очень довольным, как юнкер, только что
совращенный супругой полковника.
- Что, еще одного дракона прикончил? - спросил я.
- Вроде того, - сказал он.- Очень вредный для дела мира и социализма был
дракон.
- Орден-то хоть дадут? - спросил я.
- Лучше бы квартиру, - сказал практичный Коломиец.- А еще лучше и то, и
другое.
- И очередное звание,- добавил я.
- Не трави душу, Степаныч,- вздохнул он.
Рюкзак он снял легко, и только по тому, как взбугрились мускулы на руке,
я понял, что весил груз килограммов шестьдесят.
- Все в дом, все в дом:- пробормотал он. - Этот: живой и бритый: не
объявлялся?
- Нет его нигде.
- А следы свежие: Ты в вертолет не лазил?
- Только заглянул.
- Это хорошо, это ты правильно. Вдруг там мины или чего похуже:
С этими словами он скрылся в чреве "сикорского". Я ждал. Через некоторое
время раздался голос:
- Здесь порядок. Давай в мотор заглянем:
И мы заглянули в мотор. Собственно, я был нужен только как подставка.
- И здесь порядок, - Коломиец легко спрыгнул. - Ну что, полетим?
- А ты умеешь?
- Обижаешь, Степаныч:
- Тогда пойдем, нашу добычу притащим.
Но сначала мы похоронили мертвых. Правда, девяти иудейских мужей,
потребных для чтения кадеша, поблизости не было:
Оказалось, что с похоронами мы поторопились. В воротах висел, вывалив
черный язык, голый белый человек.
- О, ёлы:- вздохнул Коломиец. - А это-то еще откуда взялось?
- Видно, одиноко ему стало, - сказал я.
Коломиец залез на ящик и обрезал веревку. Тело тяжело упало на влажную
землю.
Покойник был лет тридцати. Все волосы с его тела были сбриты - грубо, с
порезами. На плече горела алая татуировка: орел, терзающий змею. А на
животе чем-то белым, вроде зубной пасты, был начертан древнетуранский знак
"сломанная лестница".
- Сам он - или кто постарался?.. - пробормотал Коломиец неуверенно.
- Сам, бедняга,- сказал я. - Тяжела доля его:
- А нарисовано это для чего?
- Чтобы душа землю не покидала.
- З-зачем?
- Страшно, наверное, стало. Видишь ли, в аду есть как бы особое
отделение:
карцер, что ли: А так - душа не попадет в ад и здесь, наверху, потихоньку
истлеет.
- Значит, с его характеристикой и в ад не возьмут?- Коломиец посмотрел на
удавленника.- З-зараза: возись с тобой:
Он поплевал на ладони и взялся за лопату. И мы упокоили предполагаемого
Розуотера по-людски.
Ящик, на который он поднимался, чтобы сделать последний шаг, был из
нашего лагеря.

- Кто у тебя в этой коробке возится? - спросил Коломиец, встряхивая
перевязанный проволокой стерилизатор.
- Зверя поймал, - сказал я.
- Не сдохнет?
- Раз до сих пор не сдох: Ты лучше скажи, зачем ты сахар погрузил?
- А чего добру пропадать? Ребята в Браззавиле бражку поставят:
Он плавно двинул сектор газа, и разговаривать стало трудно.

Промедление смерти (Москва, 1953, март)
Генерал-полковник медицинской службы Семен Павлович Великий то и дело
засыпал, роняя голову на стол. Весь день к нему в госпиталь везли
раздавленных и покалеченных на Трубной, и весь день он провел на ногах за
операционным столом, подбодряя себя единственно спиртом.
- Я, сударики мои, - сказал он, в очередной раз придя в себя, - скольких
уж царей перехоронил, а такого бардака никогда не было. Народ к смерти
спокойно относился, и всякий мужик твердо знал, что никакому государю от
курносой не отвертеться. Помер - ну и царствие небесное. А тут - словно
взаправду отца родного хоронят. Хера ли на него любоваться? Взбесился
народ... Да и то сказать - Эрлика без жертв не погрести.
Мы сидели в просторной горнице небольшого домика в Марьиной Роще. За
окнами стояла мертвая тишина, словно весь город притих от невыносимого
ужаса. Эхо неслыханной мощи инкантаментума, прогремевшего наизвестно из
каких сфер в ночь на третье марта, все еще витало над Москвой, вызывая
кровавые закаты и кружение облаков. И бандитам, и чекистам, и милиционерам
было страшно выходить из дому в эту ночь.
Посреди стола возвышался объемистый хрустальный графин, свет свечи играл
на его гранях.
- Разлей, сыне, - приказал мне инок Софроний. - Помянем невинно убиенных
в сей скорбный день.
Меня нисколько не смущала и не унижала роль кравчего - в конце концов я
был здесь самым младшим. И на капитуле Пятого Рима мог присутствовать лишь
с правом совещательного голоса, как принято нынче выражаться, да и то лишь,
когда позовут. Я все еще оставался в чине малого таинника, и на звание
таинника великого мог претендовать самое малое лет через пятьдесят после
первого посвящения - стало быть, лишь в тысяча девятьсот семьдесят первом
году. В Пятом Риме продвижение по службе шло медленно.
Мы выслушали заупокойную молитву, встали, перекрестились и осушили по
простой граненой стопке.
- А теперь, дети мои, к делу, - сказал инок Софроний, отерев уста. -
Итак, кто из вас, аспиды и василиски, помог вождю российскому покинуть
обитель слез и юдоль скорби?
Он обвел всех сидящих в горнице пронзительными черными глазами так, что
поежились даже самые бесстрашные.
Конспирация в Пятом Риме всегда была но высоте, но замаскироваться так,
как Софроний, не удалось никому. Глава самого могущественного тайного
ордена в мире жил в коммунальной квартире на Сивцевом Вражке, и даже там
своей комнаты не имел, а ютился на антресолях, именуемых иногда полатями.
Но и этого бывало недостаточно злонравным соседям, прав был покойный Михаил
Афанасьевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145