Раввин их застукал, когда они трясли старые книги, потому что надеялись,
что в них он распрямляет ассигнации. Раввин помолился, и суббота мигом
превратилась в сплошной четверг. Когда он устал, старый все-таки человек,
он отложил табуретку и помолился еще разок. И тогда все в доме табуретки и
лавки, веники и метлы, утюги и чернильницы, а что самое страшное - кухонная
утварь,- все это набросилось на них и стало бить и неглубоко резать. Они
уже и не помнили, как выскочили из дома, а очнулись в полицейском участке,
куда прибежали жаловаться, и там им еще раз, но уже не так сильно,
накостыляли за бездарное вранье и выбросили вон. Тогда они поковыляли к
фельдшерице Вондрачковой, которая всегда пользовала их от триппера пиявками
и настойкой из испанских мух, которые Испании и в глаза-то не видели,
потому что ловил ей их сын вдовы Ремековой в мясной лавке, что на
Градчанах. Фамилия мясника была Моудрый.
Она их перевязала и обиходила, потому что была баба с понятием. И вот
весь следующий день они пили от тоски и боли в трактире "У чаши", и все
старались их угостить, как настрадавшихся от евреев, и даже лысый черт
Снежечка, который не угостил бы самого святого Яна Непомуцкого, поднес им
по стопочке своей отборной сливовицы. Стопочки, правда, были не больше
наперстка сиротки Марыси: - он на секунду прервался, и мы с хозяином
перевели дыхание.
- Мало того, - продолжал пан Ярослав почему-то шепотом,- как оказалось,
Врхличка и Кошмарек покинули дом раввина не только побитыми, но и
обрезанными по всем правилам закона Моисея, но только с очень большим
походом. Мне об этом потом рассказала Лидушка Хромоножка, которую я без
труда отбил у Кошмарека на танцах. После всего этого ни Врхличку, ни
Кошмарека у нас уже за людей не считали, и оба с горя поехали в Клондайк
мыть золото, и теперь у Кошмарека небоскреб на Пятой авеню, а Врхличка в
цирке Барнума изображает укрощенного людоеда с Земли Франца-Иосифа:
Я думал, что хозяина нашего хватит удар. Трохин внизу закричал: "Уланы,
на конь! Шашки подвысь!" - и снова лег. Никто не проснулся. Кони храпели.
- Значит, на Златней уличке? - выдавил из себя хозяин.- Такой высокий,
седой?
Знаю, знаю: Вам бы, Ярослав, романы писать.
- А я уже написал. Даже два. Только не помню, куда дел:
- Хороший город Прага,- сказал пан Ежи.- Там легендой больше, легендой
меньше - никто не заметит. Вот вы меня, Николай, все о немцах спрашиваете:
- он опять задумался.- Тадеуш! - позвал негромко. - Спустись, принеси мед.
В ожидании меда мы почтительно примолкли.
Тадеуш вернулся, темный и неслышный, волоча за собой запах погреба. В
руках его был не слишком большой кувшин, запечатанный воском. На воске,
запыленная, едва различалась печать: буквы V и R, соединенные в единый
знак.
Внутри R было что-то еще, за давностью времен стершееся.
- Этому меду больше ста лет,- сказал негромко пан Твардовский.
Напиток благородно и медленно вздрагивал в бокалах. Становилось совсем
холодно - но как бы вокруг, а не здесь.
Уже после первого тоста - за "Леха, Чеха и Руса",- я почувствовал, что
голова стала легкой, как аэростат, а ноги тяжелые, как адмиралтейские
якоря. Не стало сна и усталости, не стало тревог и волнений. Я знал, что мы
победим, что Аннушка меня любит, что Татьяна меня тоже любит, да и судьба
меня тоже любит, коли так бережет для чего-то. На собеседников моих напиток
произвел такое же магическое действие, и начался традиционный спор славян
между собою, окрашенный в цвета любви и восторга. Пан Ежи обличал
клятвопреступника Хмельницкого, а Ярослав кричал, что это именно чехи
остановили татар и не пустили в Европу, а русские отсиживались у татар в
тылу.
Конечно, кричал я, татар-то два десятка до Чехии доковыляло, а смоленские
полки в это время Бэйцзин, именуемый ныне Пекином, брали в составе войска
Хубилай-Хана. Но тут же вместе с Хмельницким и татарами все обрушились на
пруссаков и стали их давить, давить: Пан Ярослав тут же сочинил песню, из
которой в памяти моей сохранились только две строчки: "Войско польске
Берлин брало, а россыйске помогало:" , и мы ее исполнили с большим
подъемом.
Потом Ярослав висел у меня на плече и говорил: "Плохо, брат, ты этих
мадьяр знаешь!.." Пан Ежи танцевал при луне. Последнее, что я отчетливо
помню: мы вновь сидим за столиком, Тадеуш разливает мед, и пан Ежи
завершает отчего-то вспомянутое предание о Гаммельнском крысолове:
- :но только не вышли дети по ту сторону Альпийских гор и не основали
нового города, как утверждают бестолковые швейцарцы, а так и остались жить
под землей и повелевать крысами - да только по крысиным же законам...
15.
Одни обязанности войска, другие полководца: солдатам приличествует
сражаться, полководцы же приносят пользу предусмотрительностью.
Тацит
До утра больше ничего не произошло.
Николай Степанович пытался еще и еще увидеть Брюса, но уже не получалось:
Брюс будто бы накрыл себя непрозрачным колпаком. С большим трудом удалось
примерно определить место расположения этого колпака.
Потом, когда под рукой будет карта, можно установить названия и озера, и
двух маленьких городков поблизости от его убежища... Но и так уже многое
ясно.
Брюс жив и скрывается где-то в Альпах. Это хорошо. Он не один, и это тоже
хорошо. Он воюет против моих врагов, и это просто отлично. Но почему перед
ним стояли две свечи?..
Яков Вилимович! Отозвался бы, а? Откликнулся бы...
В самом начале шестого Гусар тявкнул, и Николай Степанович пошел к двери.
Слышен был шум подъезжающей машины. Шаркнули тормоза. Стукнула дверца.
Потом вторая.
Торопливые шаги.
Это был Коминт и с ним кто-то еще. Женщина. Николай Степанович открыл
дверь.
Гусар заворчал ласково.
За Коминтом, отставая на полшага, шла цыганка Светлана в длинном кожаном
плаще и широкополой шляпе с вуалью. Она была сейчас до такой степени похожа
на Нину Шишкину, что Николай Степанович на секунду потерялся во времени.
Везде был двадцать первый год, и только Коминтов "москвич":
- Степаныч! - и всё вернулось в наши дни. - Атас, Степаныч!..
Действительно, был "атас". Светлана, прилетевшая поздно ночью и
разыскавшая Коминта уже под самое утро, рассказала, что ровно сутки назад
бабка, которая уже вставала и начала было по старой памяти знахарничать,
найдена была мертвой, задушенной, а соседи слышали ночью из ее халупы вой и
неурочное петушиное пение. У самой же Светланы взломали квартиру, все
перевернули вверх дном, но унесли только несколько старых книг, в том числе
основной труд академика Марра, чудом сохраненный в огне сталинской критики
под переплетом романа Галины Николаевой "Жатва".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145