Чего-то боятся.
Двухэтажный дом. Решетки и темные шторы, никогда не бывает света. Туда
забирают. Старуха гречанка. С усами: похожа на мамашу Макса: Так, что-то
еще. Кочегарка? Откуда взялась...
- Какого Макса?
- Волошина: Да не перебивайте же, трудно. Уф-ф!.. - Николай Степанович
отбросил барабанчики, они покатились, побрякивая, как игральные кости. - В
общем, все ясно. Она жива, пока здорова, живет в Крыму в бывшем
пионерлагере имени Олега Кошевого. Сейчас там цыгане, похоже, организовали
производство профессиональных нищих. Калек. Понимаете? Нужно торопиться.
Милиция у них, думаю, куплена, да и не так дорого стоит купить хохлятскую
милицию:
У Лидочки от страха отнялся язык.
- У вас есть мужчина, друг, спутник? Отец, брат?
Она помотала головой.
- Так: А отец девочки?
Она только рукой махнула.
- Интересно живете, господа... Значит, будем делать по-другому. Вы завтра
же летите в Москву. Деньги вздор, деньги будут, об этом не думайте... и с
билетами по нынешней дороговизне осложнений возникнуть не должно. Я вам дам
один московский адрес. Зовут этого человека Коминт. Иванович. Цыпко. В
цирке его знают как Альберто Донателло. Передадите ему письмо, он все
устроит. На возраст его не обращайте внимания - человек чрезвычайно
надежный. Но - слушайтесь его, как Господа Бога. Скажет: землю рыть -
ройте, и как можно глубже. Ну да он и сам все хорошо объяснит. Он хорошо
объясняет. Доходчиво...
Дело это как раз по нему. В общем, господам евпаторийским цыганам я не
завидую, равно как и милиционерам, если они к этому делу прикручены. Да не
плачьте, Лидочка, бывают в жизни вещи пострашнее. Все будет хорошо.
Но получилось все очень нехорошо. Почему-то - неожиданно и без особых
поводов - заблажило ехать в аэропорт и Аннушке со Степкой. "Нива" долго не
заводилась, дорога обледенела, встречные водители и даже гаишники были
сплошь пьяные. Судьба как бы ненавязчиво намекала на нежелательность всей
затеи:
В тамбуре аэровокзала сидела на куче тряпья и сама на кучу же тряпья
похожая старая цыганка. Или таджичка ("С понтом беженка, "- проворчал
Степка). Увидев четверых, она вдруг вскочила молодо и поднесла к губам
раскрытую ладонь.
Аннушка в испуге отшатнулась.
- А вот этого не надо, - сказал Николай Степанович. - Погадать я тебе и
сам погадаю.
- Сам ты искать меня после будешь, золотой, - без всякого акцента и без
выражения сказала ведьма, садясь. - Ан - поздно будет искать:
- Какая противная бабка, - фыркнула Лидочка. - Не к добру такую
встретить.
- Никогда сами не верьте в приметы, - сказал Николай Степанович. -
Предоставьте это сведущим людям.
- Правильно их Гитлер гонял, - неожиданно сказал Степка. - Евреев зря, а
цыган за дело.
- Слышу голос твоей классной дамы, - сказал Николай Степанович. - И если
я его еще раз услышу...
Самолет улетел вовремя. Когда Тихоновы возвращались к машине, ведьмы в
тамбуре уже не было.
Весь день Николай Степанович чувствовал во рту металлический привкус.
А вечером Аннушку и Степку увезла скорая помощь.
Доктор был молод, бородат и встревожен.
- Ничего нового я вам пока сообщить не могу, - сказал он. - Кровотечение
продолжается и у мальчика, и у матери. Это похоже на какую-то тропическую
болезнь, я о ней слышал. Утром будет профессор Скворушкин...
- До утра они ведь могут и не дожить, - то ли спросил, то ли предупредил
Николай Степанович.
- Нет, что вы, - сказал доктор. - Мы делаем все, что требуется, только
вот...
- Только вот не помогает почему-то, - подхватил Николай Степанович. -
Кровотечение продолжается.
- Д-да. Я думаю, что можно подключить...
- Слушайте меня внимательно, - сказал Николай Степанович. - У меня группа
крови четвертая резус-отрицательная. У сына тоже. Вы должны сделать прямое
переливание. Ясно? Это поможет ему продержаться минимум неделю. Супруге
перельете плазму. Центрифуга, надеюсь, в вашем холерном бараке есть?
- Вы врач? - попытался поставить его на место доктор.
- Я не намерен вдаваться в объяснения, - высокомерно ответил Николай
Степанович и поднял руку ладонью вперед. - Итак...
Доктор мигнул.
- Да, конечно... - забормотал он. - Пойду распоряжусь, а вы пока...
- И никаких записей, - прилетело доктору в спину.
Суровая сестра с лицом черным и длинным облачила Николая Степановича в
зеленый хирургический костюм, закутала ему голову марлей, проводила туда,
где пахло йодом и пережженными простынями. Его заставили лечь на жесткий
холодный стол. В круглом отражателе над собой он видел маленького и
страшного себя. Через минуту на каталке привезли бледного до синевы Степку.
Из носа его торчали закровеневшие тампоны.
- Папочка... - прогундосил Степка и заплакал.
- Прекратите, кадет, - велел Николай Степанович. - Здесь вам не альманах
"Сопли в сиропе".
- Доктор сказал, - наклонилась к нему сестра, - что забирать шестьсот
миллилитров. Вы сдавали когда-нибудь кровь?
- Делайте, как он велел. Я сдавал, и помногу. После этого возьмете еще
восемьсот на плазму.
- Что?!
- Именно так. Работайте, мадам.
Игла вошла в вену. По прозрачной трубке ринулся черный столбик крови.
Сто... двести... четыреста...
- Как вы себя чувствуете?- голос издалека.
- Как космонавт на орбите.
- Шутник у тебя папа.
- Он не шутник. Он ученый.
Шестьсот.
Как увозили Степку, Николай Степанович не видел. Это был какой-то
моментальный провал. Потом он лежал, а над ним без всякой опоры висели
бутылки с чем-то прозрачным.
- Как вы себя чувствуете?
- Как космонавт на орбите...
Кровь уходит в прозрачную подушечку. Одна... другая...
Все? Да, похоже, все.
- Сейчас, сейчас, миленький, потерпи еще... - мягкое прикосновение к
щеке. - Не трать вату, Василиса... и мох не трать, раненых много, не
хватит, сволочи ягды...
Гудение вдали. Костры, костры...
Жгите костры.
Что?
Нет, все в порядке. Да, я слышу. Я все слышу.
Приносят то, что осталось после центрифуги - густую черную кашу.
Возвращение долга.
Не надо так напрягаться, расслабьтесь, лежите спокойно...
Все. Он уже не в силах держаться на поверхности. Падение. Падение вниз,
вниз - к самому началу, к началу...
Гулко. Шаги в коридоре. Свет.
Промедление смерти (Петроград, 1921, август)
- Гумилев, поет , на выход!
- Нет здесь поэта Гумилева,- сказал я, вставая с нар и закрывая Библию. -
Здесь есть поручик Гумилев. Прощайте, господа. Помолитесь за меня, - и я
протянул книгу редковолосому юноше в студенческой тужурке.
- Руки-то за спину прими,- негромко скомандовал конвойный, вологодской
наружности мужичок, окопная вошь, не пожелавшая умереть в окопе. Он не
брился так давно, что вполне мог считать себя бородатым.
В коридоре нас потеснили к стене двое чекистов, тащивших под локти
человека с черным мешком на голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Двухэтажный дом. Решетки и темные шторы, никогда не бывает света. Туда
забирают. Старуха гречанка. С усами: похожа на мамашу Макса: Так, что-то
еще. Кочегарка? Откуда взялась...
- Какого Макса?
- Волошина: Да не перебивайте же, трудно. Уф-ф!.. - Николай Степанович
отбросил барабанчики, они покатились, побрякивая, как игральные кости. - В
общем, все ясно. Она жива, пока здорова, живет в Крыму в бывшем
пионерлагере имени Олега Кошевого. Сейчас там цыгане, похоже, организовали
производство профессиональных нищих. Калек. Понимаете? Нужно торопиться.
Милиция у них, думаю, куплена, да и не так дорого стоит купить хохлятскую
милицию:
У Лидочки от страха отнялся язык.
- У вас есть мужчина, друг, спутник? Отец, брат?
Она помотала головой.
- Так: А отец девочки?
Она только рукой махнула.
- Интересно живете, господа... Значит, будем делать по-другому. Вы завтра
же летите в Москву. Деньги вздор, деньги будут, об этом не думайте... и с
билетами по нынешней дороговизне осложнений возникнуть не должно. Я вам дам
один московский адрес. Зовут этого человека Коминт. Иванович. Цыпко. В
цирке его знают как Альберто Донателло. Передадите ему письмо, он все
устроит. На возраст его не обращайте внимания - человек чрезвычайно
надежный. Но - слушайтесь его, как Господа Бога. Скажет: землю рыть -
ройте, и как можно глубже. Ну да он и сам все хорошо объяснит. Он хорошо
объясняет. Доходчиво...
Дело это как раз по нему. В общем, господам евпаторийским цыганам я не
завидую, равно как и милиционерам, если они к этому делу прикручены. Да не
плачьте, Лидочка, бывают в жизни вещи пострашнее. Все будет хорошо.
Но получилось все очень нехорошо. Почему-то - неожиданно и без особых
поводов - заблажило ехать в аэропорт и Аннушке со Степкой. "Нива" долго не
заводилась, дорога обледенела, встречные водители и даже гаишники были
сплошь пьяные. Судьба как бы ненавязчиво намекала на нежелательность всей
затеи:
В тамбуре аэровокзала сидела на куче тряпья и сама на кучу же тряпья
похожая старая цыганка. Или таджичка ("С понтом беженка, "- проворчал
Степка). Увидев четверых, она вдруг вскочила молодо и поднесла к губам
раскрытую ладонь.
Аннушка в испуге отшатнулась.
- А вот этого не надо, - сказал Николай Степанович. - Погадать я тебе и
сам погадаю.
- Сам ты искать меня после будешь, золотой, - без всякого акцента и без
выражения сказала ведьма, садясь. - Ан - поздно будет искать:
- Какая противная бабка, - фыркнула Лидочка. - Не к добру такую
встретить.
- Никогда сами не верьте в приметы, - сказал Николай Степанович. -
Предоставьте это сведущим людям.
- Правильно их Гитлер гонял, - неожиданно сказал Степка. - Евреев зря, а
цыган за дело.
- Слышу голос твоей классной дамы, - сказал Николай Степанович. - И если
я его еще раз услышу...
Самолет улетел вовремя. Когда Тихоновы возвращались к машине, ведьмы в
тамбуре уже не было.
Весь день Николай Степанович чувствовал во рту металлический привкус.
А вечером Аннушку и Степку увезла скорая помощь.
Доктор был молод, бородат и встревожен.
- Ничего нового я вам пока сообщить не могу, - сказал он. - Кровотечение
продолжается и у мальчика, и у матери. Это похоже на какую-то тропическую
болезнь, я о ней слышал. Утром будет профессор Скворушкин...
- До утра они ведь могут и не дожить, - то ли спросил, то ли предупредил
Николай Степанович.
- Нет, что вы, - сказал доктор. - Мы делаем все, что требуется, только
вот...
- Только вот не помогает почему-то, - подхватил Николай Степанович. -
Кровотечение продолжается.
- Д-да. Я думаю, что можно подключить...
- Слушайте меня внимательно, - сказал Николай Степанович. - У меня группа
крови четвертая резус-отрицательная. У сына тоже. Вы должны сделать прямое
переливание. Ясно? Это поможет ему продержаться минимум неделю. Супруге
перельете плазму. Центрифуга, надеюсь, в вашем холерном бараке есть?
- Вы врач? - попытался поставить его на место доктор.
- Я не намерен вдаваться в объяснения, - высокомерно ответил Николай
Степанович и поднял руку ладонью вперед. - Итак...
Доктор мигнул.
- Да, конечно... - забормотал он. - Пойду распоряжусь, а вы пока...
- И никаких записей, - прилетело доктору в спину.
Суровая сестра с лицом черным и длинным облачила Николая Степановича в
зеленый хирургический костюм, закутала ему голову марлей, проводила туда,
где пахло йодом и пережженными простынями. Его заставили лечь на жесткий
холодный стол. В круглом отражателе над собой он видел маленького и
страшного себя. Через минуту на каталке привезли бледного до синевы Степку.
Из носа его торчали закровеневшие тампоны.
- Папочка... - прогундосил Степка и заплакал.
- Прекратите, кадет, - велел Николай Степанович. - Здесь вам не альманах
"Сопли в сиропе".
- Доктор сказал, - наклонилась к нему сестра, - что забирать шестьсот
миллилитров. Вы сдавали когда-нибудь кровь?
- Делайте, как он велел. Я сдавал, и помногу. После этого возьмете еще
восемьсот на плазму.
- Что?!
- Именно так. Работайте, мадам.
Игла вошла в вену. По прозрачной трубке ринулся черный столбик крови.
Сто... двести... четыреста...
- Как вы себя чувствуете?- голос издалека.
- Как космонавт на орбите.
- Шутник у тебя папа.
- Он не шутник. Он ученый.
Шестьсот.
Как увозили Степку, Николай Степанович не видел. Это был какой-то
моментальный провал. Потом он лежал, а над ним без всякой опоры висели
бутылки с чем-то прозрачным.
- Как вы себя чувствуете?
- Как космонавт на орбите...
Кровь уходит в прозрачную подушечку. Одна... другая...
Все? Да, похоже, все.
- Сейчас, сейчас, миленький, потерпи еще... - мягкое прикосновение к
щеке. - Не трать вату, Василиса... и мох не трать, раненых много, не
хватит, сволочи ягды...
Гудение вдали. Костры, костры...
Жгите костры.
Что?
Нет, все в порядке. Да, я слышу. Я все слышу.
Приносят то, что осталось после центрифуги - густую черную кашу.
Возвращение долга.
Не надо так напрягаться, расслабьтесь, лежите спокойно...
Все. Он уже не в силах держаться на поверхности. Падение. Падение вниз,
вниз - к самому началу, к началу...
Гулко. Шаги в коридоре. Свет.
Промедление смерти (Петроград, 1921, август)
- Гумилев, поет , на выход!
- Нет здесь поэта Гумилева,- сказал я, вставая с нар и закрывая Библию. -
Здесь есть поручик Гумилев. Прощайте, господа. Помолитесь за меня, - и я
протянул книгу редковолосому юноше в студенческой тужурке.
- Руки-то за спину прими,- негромко скомандовал конвойный, вологодской
наружности мужичок, окопная вошь, не пожелавшая умереть в окопе. Он не
брился так давно, что вполне мог считать себя бородатым.
В коридоре нас потеснили к стене двое чекистов, тащивших под локти
человека с черным мешком на голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145