пассажиры парохода
гибнут один за другим, все друг друга подозревают, ведут безрезультатное
расследование:
- Но мы уже почти приплыли,- сказал я.
- Это не факт,- сказала она. - Взрыв в машинном отделении, поломка винта:
- Топор, подсунутый под компас,- подсказал я.- Надежнее уж взять остров.
Что-то вроде Святой Елены:
- Убийство Наполеона,- вкусно произнесла она.- М-м: Неплохо, неплохо. Да
только не нам, англичанам, об этом писать: Николас, вы в юности не сочиняли
стихи?
- Еще как, - честно сказал я.
- А потом все прошло?
- Можно сказать, что прошло.
- Вот и я: Ах, черт, черт, черт! Как бы я хотела написать русский роман,
типичный роскошный русский роман, в котором ничего не происходит - и все
гибнет, гибнет:
- Да. "Они пили чай и говорили о пустяках, а в это время рушились их
судьбы:"
- Именно так, Николас! Это гениально. Вот это - гениально:
- Скажите, Агата, а зачем вы затеяли тот Nichtgescheitgeschehnis вокруг
несчастной мадам Луизы?
- Ах. Было так скучно, что я поняла: если не устрою чего-то подобного, то
взаправду кого-нибудь отравлю. Но вы же не обиделись?
- Какие могут быть обиды между поэтами? А кстати, где действительно мадам
Луиза?
Агата повернулась ко мне. Глазки ее озорно светились.
- По моему знаку зададите мне этот же вопрос - но громко. Хорошо?
- Ну:
Она поманила меня за собой и быстро пошла к трапу. Мы спустились палубой
ниже, прошли немного к корме и остановились напротив шлюпки, издававшей
звуки. Агата махнула мне рукой.
- А где же действительно мадам Луиза?! - громко, как на сомалийском
базаре, закричал я.
- Эта старая французская мымра?- в тон мне закричала Агата. - Да ее
отсутствия не заметил даже ее собственный муженек!
Шлюпка накренилась. Агата схватила меня за руку, и мы, как нашкодившие
гимназисты,, бросились к ресторану. Мы еще не добежали, когда оркестр
скомкал и оборвал мелодию:
- Вот вам и следующий,- сказал я.
В зале загорались люстры, публика устремлялась к центру зала, где
немецрепортер размахивал, как знаменем, мокрым снимком.
- Маньяк! - кричал кто-то. - На корабле маньяк!
Таща за собой Агату, я протолкался к немцу. На снимке было несколько
пассажиров, в том числе мадам Луиза; они весело улыбались, освещенные
солнцем, а за их спинами на белой надстройке лежала тень: скособоченный
силуэт человека с занесенным над головой пожарным топором:
Все стихли. Пассажирский помощник начал, заикаясь и путаясь, говорить
что-то успокаивающее, но его прервал резкий властный голос:
- Какая блядь назвала меня старой мымрой?!
Агата тихо ойкнула и спряталась за меня.
В дверях стоял пьяный и растерзанный греческий принц с тусклым огнем в
глазах, а на шее его висела, как очень большой и мятый галстук, мадам
Луиза:
И вот здесь, господа, уже не в первый раз меня восхитили англичане. Ведь
что бы сделали русские? Побили бы сначала принца, а потом бедняжку Агату.
Или наоборот: сначала Агату, а потом принца. И долго бы потом мучились от
осознания подлости бытия. Что бы сделали гордые французы? Часть их
попортила бы прическу мадам, а оратор-аматер часа два без перерыва обличал
бы гнусный порок,- меж тем как вторая часть тихонечко бы увлекла мадам в
более надежное место. Что бы сделали немцы? Засадили бы парочку в разные -
подчеркиваю, разные! - канатные ящики, а прочую публику разогнали по
каютам.
Чем бы исчерпали вопрос навсегда. На мой же особый взгляд, единственные,
кто в этом деле заслуживал мордобоя, были телохранители принца, которые,
мерзавцы, все знали, но помалкивали. Хотя, опять же - служба: Англичане же,
пожилая чета, просвещенные мореплаватели, бросились к виконтессе и принцу,
как к потерпевшим кораблекрушение, словно шлюпка та не качалась над
палубой, а была долгое время игрушкою волн и стихий.
"Потерпевших" стали отпаивать кофием, укутали пледами, потихоньку увели
прочь с глаз. Виконт дю Трамбле даже не подошел к счастливо обретенной
супруге, а продолжал демонстративно оказывать знаки внимания польской
графине. Оркестр вновь заиграл, инцидент обрел, наконец, свое естественное
завершение, участники расследования вздохнули и слегка расслабились, и даже
Петр Демьянович пригласил на тур вальса даму в красном домино.
- Похоже, Ник, что нам придется богатеть старыми проверенными способами,-
сказал Атсон. Дырку в платке он все-таки провертел.
- Была у собаки хатка,- сказал я по-русски и перевел ему дословно.
Марлен танцевала с обоими братьями-итальянцами одновременно. Оркестр
специально для них играл тарантеллу. Это надо было видеть.
- А знаете, Ник, кто был тот парень с гидроплана? Я тут пошептался с
командой.
Сын нашего судовладельца.
- И всего-то? - спросил я.
- В том и дело, что не всего-то! Он псих, он сдвинулся на вашей Марлен.
Вбил себе в башку, что должен добиться ее внимания: Папаша, понятно, ни в
чем ему не отказывает. Его, правда, посадили под замок:
Стоило Атсону это произнести, как на кухне, слышимые даже сквозь звуки
оркестра, обрушились котлы и кастрюли. Я обернулся. Из проема двери,
соединяющей кухню с рестораном, вырвался человек в белом трико, белом
колпаке и с набеленным лицом. Этакий Пьеро. Он дикими глазами обвел публику
и бросился к танцующим, оставляя на паркете мучные следы.
В руке Пьеро прыгал огромный старинный пистолет.
Бравые итальянцы брызнули в стороны. Оркестр взвизгнул и стих. Летчик
Эрнст и фон Штернберг рванулись было вперед, но на них повисли какие-то
девушки.
Пассажирский помощник стал медленно и острожно приближаться к Пьеро.
- Стойте, Джордж!- крикнул Пьеро. - Не подходите! Я здесь, где должен
быть!
Или я застрелю вас, а потом себя!
- Ну и на здоровье,- хмыкнул Атсон.
Наступила полная тишина. Марлен стояла перед ним, прямая и бледная.
- Вы мой смысл быть,- заговорил, упав на колени, Пьеро.- Без вас я не
мыслю ни огня, ни тьмы, ни ветра. Там, где мы никогда не сойдемся, нет
неба, земли и воды. Нет даже мрака. Я вижу единственный путь избавиться от
кошмара, худшего, чем смерть - это принять смерть от вашего взгляда. Я умру
здесь сейчас перед вами, и нет высшего счастья, нет большего блаженства:
М-да. В какой-то мере я мог понять юношу: сам в его годы резал себе вены
и травился цианистым калием (не помогло) - но никогда не делал этого на
людях:
Кроме того, речь шла о Марлен.
Между тем юноша бледный со взором горящим поднес огромный свой пистолет к
голове, подержал, опустил. Ткнул в грудь. Пистолет не помещался: Это живо
напомнило мне унизительнейший эпизод месячной давности - и я решился. Даже
не то чтобы решился: не выдержал. Не вынес.
Низость - применять гримуар против непосвященного. Я же - применил.
Надеюсь, никто ничего не понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
гибнут один за другим, все друг друга подозревают, ведут безрезультатное
расследование:
- Но мы уже почти приплыли,- сказал я.
- Это не факт,- сказала она. - Взрыв в машинном отделении, поломка винта:
- Топор, подсунутый под компас,- подсказал я.- Надежнее уж взять остров.
Что-то вроде Святой Елены:
- Убийство Наполеона,- вкусно произнесла она.- М-м: Неплохо, неплохо. Да
только не нам, англичанам, об этом писать: Николас, вы в юности не сочиняли
стихи?
- Еще как, - честно сказал я.
- А потом все прошло?
- Можно сказать, что прошло.
- Вот и я: Ах, черт, черт, черт! Как бы я хотела написать русский роман,
типичный роскошный русский роман, в котором ничего не происходит - и все
гибнет, гибнет:
- Да. "Они пили чай и говорили о пустяках, а в это время рушились их
судьбы:"
- Именно так, Николас! Это гениально. Вот это - гениально:
- Скажите, Агата, а зачем вы затеяли тот Nichtgescheitgeschehnis вокруг
несчастной мадам Луизы?
- Ах. Было так скучно, что я поняла: если не устрою чего-то подобного, то
взаправду кого-нибудь отравлю. Но вы же не обиделись?
- Какие могут быть обиды между поэтами? А кстати, где действительно мадам
Луиза?
Агата повернулась ко мне. Глазки ее озорно светились.
- По моему знаку зададите мне этот же вопрос - но громко. Хорошо?
- Ну:
Она поманила меня за собой и быстро пошла к трапу. Мы спустились палубой
ниже, прошли немного к корме и остановились напротив шлюпки, издававшей
звуки. Агата махнула мне рукой.
- А где же действительно мадам Луиза?! - громко, как на сомалийском
базаре, закричал я.
- Эта старая французская мымра?- в тон мне закричала Агата. - Да ее
отсутствия не заметил даже ее собственный муженек!
Шлюпка накренилась. Агата схватила меня за руку, и мы, как нашкодившие
гимназисты,, бросились к ресторану. Мы еще не добежали, когда оркестр
скомкал и оборвал мелодию:
- Вот вам и следующий,- сказал я.
В зале загорались люстры, публика устремлялась к центру зала, где
немецрепортер размахивал, как знаменем, мокрым снимком.
- Маньяк! - кричал кто-то. - На корабле маньяк!
Таща за собой Агату, я протолкался к немцу. На снимке было несколько
пассажиров, в том числе мадам Луиза; они весело улыбались, освещенные
солнцем, а за их спинами на белой надстройке лежала тень: скособоченный
силуэт человека с занесенным над головой пожарным топором:
Все стихли. Пассажирский помощник начал, заикаясь и путаясь, говорить
что-то успокаивающее, но его прервал резкий властный голос:
- Какая блядь назвала меня старой мымрой?!
Агата тихо ойкнула и спряталась за меня.
В дверях стоял пьяный и растерзанный греческий принц с тусклым огнем в
глазах, а на шее его висела, как очень большой и мятый галстук, мадам
Луиза:
И вот здесь, господа, уже не в первый раз меня восхитили англичане. Ведь
что бы сделали русские? Побили бы сначала принца, а потом бедняжку Агату.
Или наоборот: сначала Агату, а потом принца. И долго бы потом мучились от
осознания подлости бытия. Что бы сделали гордые французы? Часть их
попортила бы прическу мадам, а оратор-аматер часа два без перерыва обличал
бы гнусный порок,- меж тем как вторая часть тихонечко бы увлекла мадам в
более надежное место. Что бы сделали немцы? Засадили бы парочку в разные -
подчеркиваю, разные! - канатные ящики, а прочую публику разогнали по
каютам.
Чем бы исчерпали вопрос навсегда. На мой же особый взгляд, единственные,
кто в этом деле заслуживал мордобоя, были телохранители принца, которые,
мерзавцы, все знали, но помалкивали. Хотя, опять же - служба: Англичане же,
пожилая чета, просвещенные мореплаватели, бросились к виконтессе и принцу,
как к потерпевшим кораблекрушение, словно шлюпка та не качалась над
палубой, а была долгое время игрушкою волн и стихий.
"Потерпевших" стали отпаивать кофием, укутали пледами, потихоньку увели
прочь с глаз. Виконт дю Трамбле даже не подошел к счастливо обретенной
супруге, а продолжал демонстративно оказывать знаки внимания польской
графине. Оркестр вновь заиграл, инцидент обрел, наконец, свое естественное
завершение, участники расследования вздохнули и слегка расслабились, и даже
Петр Демьянович пригласил на тур вальса даму в красном домино.
- Похоже, Ник, что нам придется богатеть старыми проверенными способами,-
сказал Атсон. Дырку в платке он все-таки провертел.
- Была у собаки хатка,- сказал я по-русски и перевел ему дословно.
Марлен танцевала с обоими братьями-итальянцами одновременно. Оркестр
специально для них играл тарантеллу. Это надо было видеть.
- А знаете, Ник, кто был тот парень с гидроплана? Я тут пошептался с
командой.
Сын нашего судовладельца.
- И всего-то? - спросил я.
- В том и дело, что не всего-то! Он псих, он сдвинулся на вашей Марлен.
Вбил себе в башку, что должен добиться ее внимания: Папаша, понятно, ни в
чем ему не отказывает. Его, правда, посадили под замок:
Стоило Атсону это произнести, как на кухне, слышимые даже сквозь звуки
оркестра, обрушились котлы и кастрюли. Я обернулся. Из проема двери,
соединяющей кухню с рестораном, вырвался человек в белом трико, белом
колпаке и с набеленным лицом. Этакий Пьеро. Он дикими глазами обвел публику
и бросился к танцующим, оставляя на паркете мучные следы.
В руке Пьеро прыгал огромный старинный пистолет.
Бравые итальянцы брызнули в стороны. Оркестр взвизгнул и стих. Летчик
Эрнст и фон Штернберг рванулись было вперед, но на них повисли какие-то
девушки.
Пассажирский помощник стал медленно и острожно приближаться к Пьеро.
- Стойте, Джордж!- крикнул Пьеро. - Не подходите! Я здесь, где должен
быть!
Или я застрелю вас, а потом себя!
- Ну и на здоровье,- хмыкнул Атсон.
Наступила полная тишина. Марлен стояла перед ним, прямая и бледная.
- Вы мой смысл быть,- заговорил, упав на колени, Пьеро.- Без вас я не
мыслю ни огня, ни тьмы, ни ветра. Там, где мы никогда не сойдемся, нет
неба, земли и воды. Нет даже мрака. Я вижу единственный путь избавиться от
кошмара, худшего, чем смерть - это принять смерть от вашего взгляда. Я умру
здесь сейчас перед вами, и нет высшего счастья, нет большего блаженства:
М-да. В какой-то мере я мог понять юношу: сам в его годы резал себе вены
и травился цианистым калием (не помогло) - но никогда не делал этого на
людях:
Кроме того, речь шла о Марлен.
Между тем юноша бледный со взором горящим поднес огромный свой пистолет к
голове, подержал, опустил. Ткнул в грудь. Пистолет не помещался: Это живо
напомнило мне унизительнейший эпизод месячной давности - и я решился. Даже
не то чтобы решился: не выдержал. Не вынес.
Низость - применять гримуар против непосвященного. Я же - применил.
Надеюсь, никто ничего не понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145