Старая леди тем временем обходила разминающихся после долгого сидения
делегатов. Они ее не замечали, а на сопровождающих бросали рассеянные
взгляды. Не так, нет, совсем не так должны были смотреть советские писатели
на работников славных органов:
Прозвенел звонок к началу послеобеденного заседания.
- Напомню, например, что Овидий и Вергилий писали о жидком воздухе,
который из мечты поэта стал сейчас реальностью. Теперь каждый из нас за
несколько рублей может иметь у себя на столе сосуд с жидким воздухом:
- ...Маяковский виноват не в том, что он стрелял в себя, а в том, что он
стрелял не вовремя и неверно понял революцию...
- Вокруг нашего села было очень много болот, говорили, что в них водятся
черти, лешие, и в это многие верили. Но вот болота осушили, и оказалось,
что жили в болоте не черти, а обыкновенные бандиты:
- По данным тысяча девятьсот тринадцатого года один химик приходился в
России на триста сорок тысяч жителей, то есть его процентное содержане в
российской природе было ниже, чем содержание газа гелия в воздухе:
- Я спросил у старого чекиста, долгое время работавшго на Соловках:
"Скажи, Борисов, ты - загрубевший человек, ты заведывал многими лагерями,
приходилось ли тебе когда-нибудь чувствовать слезы, подступающие к глазам?"
Он ответил: "Да, когда я увидел бригаду Павловой на работе." Вот вам,
товарищи, архитектоника!..
- Вы знаете этого художника - это Шекспир. Искусство Шекспира нужно нам,
как легким нужен воздух. Грозовым было время Шекспира. Земной шар
сотрясался под этим гигантским художником:
- Возьмем Кимбаева, о котором нам пришлось уже много здесь слышать.
Кимбаев - почти что настоящий новый человек, не совсем еще новый, но
почти.
У нас на татарской сцене образ Кимбаева оставляет неизгладимое
впечатление:
- После попытки фашистского бунта в Париже шестого февраля Франция
восстала, а девятого февраля трупы коммунистов лежали на улицах Парижа,
доказывая волю французского пролетариата к борьбе:
Покуда слух мой услаждался этими перлами, глаза, зоркие белокыргызские
глаза, продолжали следить за старухой. Она бродила по проходам, пробиралась
между рядов, по-прежнему невидимая для большинства делегатов. Только
некоторые отстранялись, в безотчетном испуге вжимались в кресла: Я вдруг
понял, что ее сопровождающим тоже не по себе, и что они ждут не дождутся,
когда вся эта зловещая затея завершится.
Между тем мне пришла в голову - как это обычно случается в моменты
напряжения - совершенно неуместная мысль. Да, прежний уровень российской
культуры ("по данным тысяча девятьсот тринадцатого года:") был неизмеримо
выше. Может быть, он был самый высокий в Европе. Да что значит "может быть"
- просто самый высокий. Но если бы и тогда согнали в один зал несколько
сот человек, являвших собой соль земли русской, то несли бы они с трибуны
точно такую же рениксу, разве что с другим уклоном:
Старуха удалилась, оглядываясь, и вскоре потный бледный Фадеев объявил о
закрытии заседания.
- Что-то сердце мне посасывает,- сказал, хмурясь, мой Ваня. - Будто
кикимора под полом завелась:

7.
Из Гадаринской легенды мы изгнали только Христа; и бесы, и свиньи - с
нами.
Гилберт Кит Честертон
Откуда-то из окон наверху донесся звон часов: одиннадцать ритмичных
медных ударов.
- Как люди живут, не понимаю, - поежился Коминт. - Я бы на второй день
эти часики на винтики распустил бы...
- Ашхен бы тебе распустила, - сказал Николай Степанович. - Может, люди
привыкли к этим часам. Может, они им еще при матушке Екатерине служили.
Ладно, пойдем, что ли...
Подняв воротники, они вошли в темную подворотню.
Ох, нехорошее это было место:
На втором этаже флигеля тускло светились два окна.
- Не люблю я эту публику, охранцов, - прошипел Коминт. - Зятек мой бывший
как раз туда подался, в охрану. Представляешь, в нашем доме овощной магазин
- и тот охраняется. Не иначе, как перец там кокаином нафаршированный...
- Заводишься, да? Буду резать, буду бить:- Николай Степанович
сардонически хмыкнул. - Не будешь. Тихо войдем.
Земля - гудела: Невоспринимаемое ухом - гул? вибрация? дрожь? - в общем,
что-то не имеющее названия в языке человека - поднималось из глубин, говоря
тому, кто способен понять: там есть нечто . Что-то похожее было тогда, в
Тибете, при первой встрече с Раном. И еще раньше, в Лондоне, в доме доктора
Ди: Днем это заглушалось всяческим дневным шумом - а может быть, не было
таким сильным. А может быть, днем этого не было вообще.
Очень не хотелось - протестовали все инстинкты - применять что-то из
сокровенных умений. Потому что: потому что:
Именно так должно было гудеть в "Англетере" в декабре двадцать пятого:
А потому следовало вести себя подобно субмарине во вражеских водах.
Астральной субмарине. Не выдавать себя.
И они вошли тихо.
Существовали всякие способы:
Замок не брякнул, сигнализация не сработала, дощатый мостик под ногами не
заскрипел, и даже Гусар, которому Николай Степанович доверил маленькую, как
из-под розового масла, пробирку, взбежал по каменной лестнице на второй
этаж, не цокая когтями...
- Это что? - шепнул Коминт. - Для сна?
- Для любви, - торжественно и тихо ответствовал Николай Степанович. - Для
страстной, нежной и всепоглощающей любви... Раствор "вечной женственности"
на камфарном масле.
- И что теперь?..
- Подождем пять минут.
Вернулся донельзя довольный Гусар.
- Все хорошо?
- Грр.
Пять минут ждать не пришлось.
- Лешк, ты че, опять бабу привел?
- Че ты вдруг?..
- Да пахнет.
- Точно. Только эт' ты привел.
- Да? Не помню. Глянь под койкой... ой... Лешк, че это?
- Чур, я первый.
- Ну? Махаться будем или на спичках тащить?..
- Ой, ха! - еще одна.
- Где?
- Да вот же. Не, не туда смотришь... ой... ой, обожди, сам расстегну...
- А че эт они молчат, может, турецкие? Ой, Лешк, а ты ведь тоже баба...
- И ты баба, Рустам. Че же эт' делается... ой, не надо... ой...
Коминт слушал - и смотрел на Николая Степановича со все возрастающим
страхом.
- Ну, Степаныч, - выдохнул, наконец, он, - ладно, я душегубец...
- Зато теперь в подземелье можно хоть котлы клепать, - сказал Николай
Степанович. - А к утру восторги влюбленной пары утихнут, как писал
Дюма-пэр.
- Дюма порнухи не писал, - возразил Коминт. - У меня его внуки читают.
- И это правильно, - сказал Николай Степанович. - А теперь не будем-ка
разнуздывать воображение и пойдем вниз.
На люке стоял тяжелый сварочный аппарат. Его не без труда оттащили в
сторону. Здесь еще можно было пользоваться фонарем. В ярком луче отчетливо
проступило черное гудронное пятно - как раз на стыке люка с соседней
плитой.
- Посвети-ка... - Николай Степанович опустился на четвереньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145