И вот он знакомится с
личным составом, собирает ветеранов и под топ-секретом сообщает: экспедиция
наша не просто научная, а военно-научная, и даже больше военная, потому
что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу,
где продолжают создавать свое супероружие и где, есть такая информация,
скрывается настоящий Гитлер. Которого, вроде бы, простая пуля не берет - и
именно так его можно отличить от ненастоящего: И очень мне это напомнило
десятилетней давности напутствие товарища Агранова, так напомнило, что
захотелось прыгнуть за борт да и плыть своим ходом до теплого
города-курорта Майами: Но только были мы уже в ревущих сороковых - и даже
не годах, а широтах.
Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было
тринадцать. Но потом догнал нас "Генерал Грант", старый эсминец,
переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя
колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С
авианосца каждый день "корсар" взлетает: Наука! Но вот в один день
пришвартовывается к нам катер с "Гранта", и я начинаю думать, что жизнь -
это сплошной роман "Десять лет спустя". Потому что поднимается на борт с
катера мой партизанский командир Николай Степанович:
9.
В той извращенной действительности, что окружала его, любые отклонения от
нормы казались нормальными поправками.
Джозеф Хеллер
Подземелье острова Шаннон совсем не похоже было на то, которое Николай
Степанович имел удовольствие исследовать в Антарктиде. Здесь были не
переходы и залы, по-немецки строгие и функциональные, а низкая, но
чрезвычайно обширная пещера, свод которой опирался на толстые, в беспорядке
разбросанные каменные колонны. Но при этом оставалось странное ощущение
одинаковости в чем-то главном: как будто очень талантливый художник написал
картину, в которой изо всех сил старался манерой не походить на себя
самого. Все - другое. Но рука та же:
И - было очень холодно. Стыло. Трудно сказать, сколько градусов, но лицо
уже одеревенело, и немели пальцы в меховых перчатках.
Луч фонаря дробился на каменных гранях.
Вот она, черная дверь:
Гусар опустил голову и коротко проворчал что-то.
- Да,- сказал Николай Степанович. - Можно сказать: пришли.
Он снял с плеч рюкзак, Достал, освобождая каждую от оплетки, шесть
бутылок с "тьмой египетской". Связал их по три скотч-лентой. Треск ленты
казался оглушительным.
- Скорее всего, там пусто,- сказал он Гусару. - Рыцарь Поликарп явно
открывал эту дверь, а значит - ящеры за ней начали оживать. И ожили они в
непроглядную тьму: Что же касается стражей: посмотрим. Так ли уж они
непобедимы. Но на всякий случай: сам понимаешь.
Он присел и обнял пса. Пес прижался к нему головой и лизнул смущенно в
щеку.
Потом высвободился из объятий, взял зубами одну связку бутылок и подошел
к двери.
Николай Степанович достал портсигар, открыл. Потом наклонился и взял в
руки вторую связку бутылок.
Когда он выпрямился, двери перед ними уже не было.
Она не поднималась медленно, как та, в Антарктиде. Она просто исчезла.
Распалась тут же погасшими искрами.
За дверью был сумрак - примерно как в белую ночь. Бесконечно высокий свод
светился зеленовато-сиренево. Ровный пол из матового камня лежал под
ногами, и по нему от двери расходились чуть заметные темные линии - как
лучи нарисованного черного солнца.
У самой двери, слева, лежал ничком мертвый ящер.
Он был тонкокостный, с маленьким хвостом и узким торсом. Если бы он
стоял, то был бы чуть выше двух метров. Ноги пропорционально были чуть
длиннее человеческих, а четырехпалые руки чуть короче. Удлиненная голова
венчалась аккуратным костяным гребнем. Лицо производило впечатление почти
человеческого - разве что нос коротковатый и приплюснутый, а подбородок -
узкий и скошенный назад. Полузакрытые глаза были выпуклы и огромны:
Насрулло в сравнении с ним выглядел гориллой.
Гусар подал голос.
Николай Степанович встал и посмотрел туда, куда смотрел пес. Чуть
выделяющееся на общем фоне, желтело продолговатое пятно.
- Посмотрим?
- Ггг: - не разжимая зубов.
- Забрать бутылки?
Гусар покачал головой.
Осколок стекла завизжал под подошвой. Потом - горлышко зазвенело,
откатываясь в сторону.
Мертвые ящеры лежали так, будто умерли час назад. Рум. Время идет как-то
посвоему.
Желтое пятно приблизилось. Обрело очертания.
На невысокой - по грудь человеку - возвышенности лежал золотой дракон.
Взгляду были доступны только морда и передние лапы, неожиданно
напоминающие львиные лапы сфинкса.
С приближением к дракону становилось светлее.
Даже не было страха.
Веки дракона дрогнули.
"Да,"- сказал он.
Он не издал ни звука, и в голове Николая Степановича не звучал голос -
просто почему-то ясно было, что дракон только что сказал "да".
- Что значит "да"? - спросил Николай Степанович.
Он уже вроде бы не шел вперед, но все равно приближался к дракону все
ближе, и ближе, и ближе. Гусар стоял рядом с ним, прижавшись к колену, и
дрожал напряженно.
"Да - это мой конечный ответ. На череду вопросов, которые ты задашь.
Которые есть один-единственный главный вопрос."
- Тогда скажи мне свое имя.
"На самом деле у меня нет имени. Я - золотой дракон Дево, но "Дево" здесь
- не имя, а знак принадлежности. Я принадлежу Дево. Которых нет." Странно -
они уже стояли, упершись в возвышение, на котором лежал дракон, а он все
еще продолжал приближаться, будто бы выплывая из темноты:
- Почему же ты жив?
"Я не жив. Я золотой дракон. Я просто есть." Дракон еще приподнял веки, и
в черном зеркале глаз Николай Степанович увидел себя и Гусара, маленьких и
изогнутых, как отражения в хрустальном бокале, и тогда он решительно
поставил бокал на стол и посмотрел на Фламеля.
- Так удобнее беседовать,- улыбнулся Фламель.
Они сидели в "африканской комнате" и пили стариннейший, двадцать третьего
года, "Мартель", завалявшийся в подвалах Фламеля. Две бутылки его, в
паутине и пыли, он принес и выставил, улыбаясь. на стол. Гусар, встретивший
его настороженно, теперь расслабился и лежал рядом с террариумом, слушая
неумолчную возню проглота.
- Я понимаю, что удобнее,- сказал Николай Степанович. - И все-таки я для
начала хотел бы уяснить:
- Попробую,- сказал Фламель. - Тысячу лет не пил такого коньяка: Что
сказать?
Слуги, домовые и призраки пережили хозяев дома, но продолжают накрывать
на стол, прогонять злых духов и пугать мышей: звенеть цепями в сводчатых
подвалах: Вы меня понимаете?
- В основном. Собственно, что-то подобное мне мерещилось. Но конкретно:
- После великой войны остались всего две расы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
личным составом, собирает ветеранов и под топ-секретом сообщает: экспедиция
наша не просто научная, а военно-научная, и даже больше военная, потому
что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу,
где продолжают создавать свое супероружие и где, есть такая информация,
скрывается настоящий Гитлер. Которого, вроде бы, простая пуля не берет - и
именно так его можно отличить от ненастоящего: И очень мне это напомнило
десятилетней давности напутствие товарища Агранова, так напомнило, что
захотелось прыгнуть за борт да и плыть своим ходом до теплого
города-курорта Майами: Но только были мы уже в ревущих сороковых - и даже
не годах, а широтах.
Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было
тринадцать. Но потом догнал нас "Генерал Грант", старый эсминец,
переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя
колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С
авианосца каждый день "корсар" взлетает: Наука! Но вот в один день
пришвартовывается к нам катер с "Гранта", и я начинаю думать, что жизнь -
это сплошной роман "Десять лет спустя". Потому что поднимается на борт с
катера мой партизанский командир Николай Степанович:
9.
В той извращенной действительности, что окружала его, любые отклонения от
нормы казались нормальными поправками.
Джозеф Хеллер
Подземелье острова Шаннон совсем не похоже было на то, которое Николай
Степанович имел удовольствие исследовать в Антарктиде. Здесь были не
переходы и залы, по-немецки строгие и функциональные, а низкая, но
чрезвычайно обширная пещера, свод которой опирался на толстые, в беспорядке
разбросанные каменные колонны. Но при этом оставалось странное ощущение
одинаковости в чем-то главном: как будто очень талантливый художник написал
картину, в которой изо всех сил старался манерой не походить на себя
самого. Все - другое. Но рука та же:
И - было очень холодно. Стыло. Трудно сказать, сколько градусов, но лицо
уже одеревенело, и немели пальцы в меховых перчатках.
Луч фонаря дробился на каменных гранях.
Вот она, черная дверь:
Гусар опустил голову и коротко проворчал что-то.
- Да,- сказал Николай Степанович. - Можно сказать: пришли.
Он снял с плеч рюкзак, Достал, освобождая каждую от оплетки, шесть
бутылок с "тьмой египетской". Связал их по три скотч-лентой. Треск ленты
казался оглушительным.
- Скорее всего, там пусто,- сказал он Гусару. - Рыцарь Поликарп явно
открывал эту дверь, а значит - ящеры за ней начали оживать. И ожили они в
непроглядную тьму: Что же касается стражей: посмотрим. Так ли уж они
непобедимы. Но на всякий случай: сам понимаешь.
Он присел и обнял пса. Пес прижался к нему головой и лизнул смущенно в
щеку.
Потом высвободился из объятий, взял зубами одну связку бутылок и подошел
к двери.
Николай Степанович достал портсигар, открыл. Потом наклонился и взял в
руки вторую связку бутылок.
Когда он выпрямился, двери перед ними уже не было.
Она не поднималась медленно, как та, в Антарктиде. Она просто исчезла.
Распалась тут же погасшими искрами.
За дверью был сумрак - примерно как в белую ночь. Бесконечно высокий свод
светился зеленовато-сиренево. Ровный пол из матового камня лежал под
ногами, и по нему от двери расходились чуть заметные темные линии - как
лучи нарисованного черного солнца.
У самой двери, слева, лежал ничком мертвый ящер.
Он был тонкокостный, с маленьким хвостом и узким торсом. Если бы он
стоял, то был бы чуть выше двух метров. Ноги пропорционально были чуть
длиннее человеческих, а четырехпалые руки чуть короче. Удлиненная голова
венчалась аккуратным костяным гребнем. Лицо производило впечатление почти
человеческого - разве что нос коротковатый и приплюснутый, а подбородок -
узкий и скошенный назад. Полузакрытые глаза были выпуклы и огромны:
Насрулло в сравнении с ним выглядел гориллой.
Гусар подал голос.
Николай Степанович встал и посмотрел туда, куда смотрел пес. Чуть
выделяющееся на общем фоне, желтело продолговатое пятно.
- Посмотрим?
- Ггг: - не разжимая зубов.
- Забрать бутылки?
Гусар покачал головой.
Осколок стекла завизжал под подошвой. Потом - горлышко зазвенело,
откатываясь в сторону.
Мертвые ящеры лежали так, будто умерли час назад. Рум. Время идет как-то
посвоему.
Желтое пятно приблизилось. Обрело очертания.
На невысокой - по грудь человеку - возвышенности лежал золотой дракон.
Взгляду были доступны только морда и передние лапы, неожиданно
напоминающие львиные лапы сфинкса.
С приближением к дракону становилось светлее.
Даже не было страха.
Веки дракона дрогнули.
"Да,"- сказал он.
Он не издал ни звука, и в голове Николая Степановича не звучал голос -
просто почему-то ясно было, что дракон только что сказал "да".
- Что значит "да"? - спросил Николай Степанович.
Он уже вроде бы не шел вперед, но все равно приближался к дракону все
ближе, и ближе, и ближе. Гусар стоял рядом с ним, прижавшись к колену, и
дрожал напряженно.
"Да - это мой конечный ответ. На череду вопросов, которые ты задашь.
Которые есть один-единственный главный вопрос."
- Тогда скажи мне свое имя.
"На самом деле у меня нет имени. Я - золотой дракон Дево, но "Дево" здесь
- не имя, а знак принадлежности. Я принадлежу Дево. Которых нет." Странно -
они уже стояли, упершись в возвышение, на котором лежал дракон, а он все
еще продолжал приближаться, будто бы выплывая из темноты:
- Почему же ты жив?
"Я не жив. Я золотой дракон. Я просто есть." Дракон еще приподнял веки, и
в черном зеркале глаз Николай Степанович увидел себя и Гусара, маленьких и
изогнутых, как отражения в хрустальном бокале, и тогда он решительно
поставил бокал на стол и посмотрел на Фламеля.
- Так удобнее беседовать,- улыбнулся Фламель.
Они сидели в "африканской комнате" и пили стариннейший, двадцать третьего
года, "Мартель", завалявшийся в подвалах Фламеля. Две бутылки его, в
паутине и пыли, он принес и выставил, улыбаясь. на стол. Гусар, встретивший
его настороженно, теперь расслабился и лежал рядом с террариумом, слушая
неумолчную возню проглота.
- Я понимаю, что удобнее,- сказал Николай Степанович. - И все-таки я для
начала хотел бы уяснить:
- Попробую,- сказал Фламель. - Тысячу лет не пил такого коньяка: Что
сказать?
Слуги, домовые и призраки пережили хозяев дома, но продолжают накрывать
на стол, прогонять злых духов и пугать мышей: звенеть цепями в сводчатых
подвалах: Вы меня понимаете?
- В основном. Собственно, что-то подобное мне мерещилось. Но конкретно:
- После великой войны остались всего две расы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145