И что в конце концов любой
Рокфеллер остается один на один со своими деньгами...
Тут я припомнил Демидова - князя Сан-Донато - который перед смертью жрал
ассигнации со сметаной, и мы решили, что ни одна чековая книжка в мире не
стоит и одной строки, написанной рукой мастера. Это был, конечно, не первый
разговор на такую тему в кафе "Клозери де Лила", и наверняка не последний.
- А Питер Пэн умел пить? - сказал Атсон. - Представьте себе весь ужас
жизни бедного мальчонки - тебе все время двенадцать лет, и ни одна скотина
не нальет тебе хотя бы пива, боясь потерять лицензию.
Я пустился в пространные рассуждения насчет того, что Питер Пэн и русский
Кащей Бессмертный - это один и тот же трудный подросток, поскольку слово
"кащей" обозначает отрока, а бессмертный - сами понимаете...
- А вот Алиса пила непременно, и крепко пила, - сказал Атсон, все глубже
впадая в детство. - Ух, как она пила! Разве трезвой девочке могла
привидеться вся эта нечисть? И Гулливер пил...
- Отнюдь! - воскликнул Габриэль, отирая пену с усов. - Гулливер, месье,
принимал ЛСД. Оттого-то люди и казались ему то большими, то маленькими.
- Может быть, и Красная Шапочка пила? - спросил я, готовя новую порцию
"ерша"(окурком мы решили на этот раз пренебречь - пьют же мартини без
вишенки).
- Конечно! - воскликнул Атсон, принимая недобитый Шаляпиным стакан. -
Топать через темный лес с волками - обязательно тяпнула на дорожку, и черт
стал ей не брат...
Постепенно в этот темный лес с русским именем guljaem стали втягиваться и
другие литературные персонажи за компанию с авторами, а там, смотри-ка,
начали появляться и люди...
- Разве это ерш, господа! - сказал высокий худой человек со щегольскими
усиками. Его французский был превосходен, но я все равно признал в нем
соотечественника. - Это баловство, а не ерш. Если здесь найдется чай...
Чай нашелся, а вот за спиртом пришлось послать в ближайшую аптеку.
Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева,
потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый
чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком
подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале
вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.
Довольно и того, что банка, как и полагается при заварке чифира, была
накрыта сверху завалявшейся в кафе после ремонта рукавицей маляра - за
неимением брезентовой верхонки.
Виктор Платонович сказал, что "Эрл Грей", конечно, не то, хотя для
французов сойдет.
Когда официант притащил с плиты банку с дымящимся деготно-черным
напитком, литератор из Киева взял бутылку со спиртом и стал тонкой струйкой
сдабривать варево.
- Этот ерш, господа, называется "Колымское шило", - сказал он. - После
него можно трое суток не спать. Очень помогал в Сталинграде...
Той осенью в Париже не стоило объявлять себя русским из России, но никто
в кафе не посмел бы сейчас отпустить какую-нибудь реплику...
- Вижу, что это настоящий писатель, - сказал Атсон, принимая чайную чашку
с чудовищной смесью. - Человек с понятием... - он смотрел на чашку, не
зная, как к ней подступиться.
- Можно из блюдечка, - сжалился над ним Виктор Платонович и показал, как.
- Достало, - сообщил через некоторое время Билл. Он мигом научился
употреблять чай с блюдца не хуже купчихи из Зарядья. - Это получше горячего
сакэ...
Покончив с "Колымским шилом", стали пить смирновку не мудрствуя. Я
поначалу тревожился за Габриэля, но бывший гарсон оказался на диво крепким,
поскольку в Иностранном легионе тоже пьют, прямо скажем, не "совиньон".
Через пятнадцать минут Виктор Платонович уже делился с Биллом фронтовыми
воспоминаниями и анекдотами. Он в самом деле был очень хорошим писателем,
да только не притащился ли за ним "хвост" из советского посольства?
"Хвоста" я вычислил сразу, ласково ему улыбнулся и предложил полнешенький
шаляпинский стакан.
- С чего бы это, Ник? - сказал Атсон.
- Лицо у него хорошее, - сказал я. - Открытое, честное...
- Хорошее? - сказал Атсон. - Не знаю, не знаю. Случалось видеть и
получше.
Я не мог с ним не согласиться. Хотя глупо надеяться свалить русского
однимединственным стаканом водки.
- Запейте "эвианом", - все так же ласково посоветовал я "хвосту" и с
дьявольским коварством наполнил исторический стакан спиртом. Спирт весьма
кстати был налит в бутылку из-под минералки.
"Хвост" повертел стакан, что-то мучительно соображая. "Хвост" явно был
любителем. Возможно, тоже литератором.
- А где пуз-зырьки? - неуверенно спросил он.
- Будут, будут пузырьки, - сказал я. - Это же "эвиан". Пузырьки внутри.
Виктор Платонович внимательно следил за моими действиями.
"Хвост" запил, поперхнулся и кашлял до тех пор, покуда не сомлел.
- Вот видишь - и пузырьки появились, - сказал я.
- За что вы так его, Ник? - спросил Атсон.
- For the prick and for the balls! - ответил я, снимая дальнейшие
вопросы.
- Хорошо сидим, - сказал Виктор Платонович.
Сидели мы действительно хорошо, и я думал, что теперь можно в принципе
сидеть так каждый вечер, не обязательно в "Клозери де Лила" и не
обязательно в Париже, тешить себя скоропреходящим опьянением и никуда не
спешить, потому что спешить нынче некуда...
- Что с вами, Ник? - сказал Атсон. - Что, черт побери, с вами стряслось
за эти годы?
- Ничего особенного, - сказал я. - Ничего, о чем стоило бы говорить в
этом веселом застолье.
Габриэль тем временем декламировал Виктору Платоновичу свои стихи, а я
все равно не смог бы сейчас воспринять ни строчки.
- И все-таки, Ник, - сказал Атсон. - У вас проблемы?
- Удобный английский язык, - сказал я. - Тактичный язык. Понятие
"проблемы"может включать в себя и землетрясение, и прыщ на лбу.
- Так все-таки землетрясение или прыщ? - сказал Атсон.
- Землетрясение, - сказал я.
- Понял, - сказал Атсон. - Кто-то хочет вытрясти из вас те рузвельтовские
денежки.
- Если бы, - сказал я. - Если бы... Я бы того человека на руках носил.
Всем вокруг было уже не до нас - и так хорошо. Виктор Платонович умело
сортировал безденежных сочинителей, иным дозволял присесть ненадолго, иных
мановением руки отсылал прочь. И строго следил, чтобы guljaem не переросло
в le zapoy, хотя границу между этими понятиями трактовал весьма
произвольно.
- И все-таки, - сказал Атсон. - Мы друзья уже почти сорок лет. Кое-что я
знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники информации. Не масонские
балаболки, нет - серьезные люди. Что-то произошло в России. И ваши танки не
для моциона проехались до Праги...
- Не для моциона, - сказал я. - Представьте, Билл, что вы выходите,
простите, из тюрьмы...
- Очень хорошо представляю, - сказал Атсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Рокфеллер остается один на один со своими деньгами...
Тут я припомнил Демидова - князя Сан-Донато - который перед смертью жрал
ассигнации со сметаной, и мы решили, что ни одна чековая книжка в мире не
стоит и одной строки, написанной рукой мастера. Это был, конечно, не первый
разговор на такую тему в кафе "Клозери де Лила", и наверняка не последний.
- А Питер Пэн умел пить? - сказал Атсон. - Представьте себе весь ужас
жизни бедного мальчонки - тебе все время двенадцать лет, и ни одна скотина
не нальет тебе хотя бы пива, боясь потерять лицензию.
Я пустился в пространные рассуждения насчет того, что Питер Пэн и русский
Кащей Бессмертный - это один и тот же трудный подросток, поскольку слово
"кащей" обозначает отрока, а бессмертный - сами понимаете...
- А вот Алиса пила непременно, и крепко пила, - сказал Атсон, все глубже
впадая в детство. - Ух, как она пила! Разве трезвой девочке могла
привидеться вся эта нечисть? И Гулливер пил...
- Отнюдь! - воскликнул Габриэль, отирая пену с усов. - Гулливер, месье,
принимал ЛСД. Оттого-то люди и казались ему то большими, то маленькими.
- Может быть, и Красная Шапочка пила? - спросил я, готовя новую порцию
"ерша"(окурком мы решили на этот раз пренебречь - пьют же мартини без
вишенки).
- Конечно! - воскликнул Атсон, принимая недобитый Шаляпиным стакан. -
Топать через темный лес с волками - обязательно тяпнула на дорожку, и черт
стал ей не брат...
Постепенно в этот темный лес с русским именем guljaem стали втягиваться и
другие литературные персонажи за компанию с авторами, а там, смотри-ка,
начали появляться и люди...
- Разве это ерш, господа! - сказал высокий худой человек со щегольскими
усиками. Его французский был превосходен, но я все равно признал в нем
соотечественника. - Это баловство, а не ерш. Если здесь найдется чай...
Чай нашелся, а вот за спиртом пришлось послать в ближайшую аптеку.
Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева,
потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый
чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком
подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале
вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.
Довольно и того, что банка, как и полагается при заварке чифира, была
накрыта сверху завалявшейся в кафе после ремонта рукавицей маляра - за
неимением брезентовой верхонки.
Виктор Платонович сказал, что "Эрл Грей", конечно, не то, хотя для
французов сойдет.
Когда официант притащил с плиты банку с дымящимся деготно-черным
напитком, литератор из Киева взял бутылку со спиртом и стал тонкой струйкой
сдабривать варево.
- Этот ерш, господа, называется "Колымское шило", - сказал он. - После
него можно трое суток не спать. Очень помогал в Сталинграде...
Той осенью в Париже не стоило объявлять себя русским из России, но никто
в кафе не посмел бы сейчас отпустить какую-нибудь реплику...
- Вижу, что это настоящий писатель, - сказал Атсон, принимая чайную чашку
с чудовищной смесью. - Человек с понятием... - он смотрел на чашку, не
зная, как к ней подступиться.
- Можно из блюдечка, - сжалился над ним Виктор Платонович и показал, как.
- Достало, - сообщил через некоторое время Билл. Он мигом научился
употреблять чай с блюдца не хуже купчихи из Зарядья. - Это получше горячего
сакэ...
Покончив с "Колымским шилом", стали пить смирновку не мудрствуя. Я
поначалу тревожился за Габриэля, но бывший гарсон оказался на диво крепким,
поскольку в Иностранном легионе тоже пьют, прямо скажем, не "совиньон".
Через пятнадцать минут Виктор Платонович уже делился с Биллом фронтовыми
воспоминаниями и анекдотами. Он в самом деле был очень хорошим писателем,
да только не притащился ли за ним "хвост" из советского посольства?
"Хвоста" я вычислил сразу, ласково ему улыбнулся и предложил полнешенький
шаляпинский стакан.
- С чего бы это, Ник? - сказал Атсон.
- Лицо у него хорошее, - сказал я. - Открытое, честное...
- Хорошее? - сказал Атсон. - Не знаю, не знаю. Случалось видеть и
получше.
Я не мог с ним не согласиться. Хотя глупо надеяться свалить русского
однимединственным стаканом водки.
- Запейте "эвианом", - все так же ласково посоветовал я "хвосту" и с
дьявольским коварством наполнил исторический стакан спиртом. Спирт весьма
кстати был налит в бутылку из-под минералки.
"Хвост" повертел стакан, что-то мучительно соображая. "Хвост" явно был
любителем. Возможно, тоже литератором.
- А где пуз-зырьки? - неуверенно спросил он.
- Будут, будут пузырьки, - сказал я. - Это же "эвиан". Пузырьки внутри.
Виктор Платонович внимательно следил за моими действиями.
"Хвост" запил, поперхнулся и кашлял до тех пор, покуда не сомлел.
- Вот видишь - и пузырьки появились, - сказал я.
- За что вы так его, Ник? - спросил Атсон.
- For the prick and for the balls! - ответил я, снимая дальнейшие
вопросы.
- Хорошо сидим, - сказал Виктор Платонович.
Сидели мы действительно хорошо, и я думал, что теперь можно в принципе
сидеть так каждый вечер, не обязательно в "Клозери де Лила" и не
обязательно в Париже, тешить себя скоропреходящим опьянением и никуда не
спешить, потому что спешить нынче некуда...
- Что с вами, Ник? - сказал Атсон. - Что, черт побери, с вами стряслось
за эти годы?
- Ничего особенного, - сказал я. - Ничего, о чем стоило бы говорить в
этом веселом застолье.
Габриэль тем временем декламировал Виктору Платоновичу свои стихи, а я
все равно не смог бы сейчас воспринять ни строчки.
- И все-таки, Ник, - сказал Атсон. - У вас проблемы?
- Удобный английский язык, - сказал я. - Тактичный язык. Понятие
"проблемы"может включать в себя и землетрясение, и прыщ на лбу.
- Так все-таки землетрясение или прыщ? - сказал Атсон.
- Землетрясение, - сказал я.
- Понял, - сказал Атсон. - Кто-то хочет вытрясти из вас те рузвельтовские
денежки.
- Если бы, - сказал я. - Если бы... Я бы того человека на руках носил.
Всем вокруг было уже не до нас - и так хорошо. Виктор Платонович умело
сортировал безденежных сочинителей, иным дозволял присесть ненадолго, иных
мановением руки отсылал прочь. И строго следил, чтобы guljaem не переросло
в le zapoy, хотя границу между этими понятиями трактовал весьма
произвольно.
- И все-таки, - сказал Атсон. - Мы друзья уже почти сорок лет. Кое-что я
знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники информации. Не масонские
балаболки, нет - серьезные люди. Что-то произошло в России. И ваши танки не
для моциона проехались до Праги...
- Не для моциона, - сказал я. - Представьте, Билл, что вы выходите,
простите, из тюрьмы...
- Очень хорошо представляю, - сказал Атсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145