Вернувшись из Конго, он попал в абсолютный вакуум.
Начальник его, Герасимов (надежнейший агент Ивана Леонидовича и ближайший
кандидат на посвящение в малые таинники), неожиданно для всех застрелился
из табельного оружия, а кроме него, как оказалось, о командировке Коломийца
не знал никто. Никому не было ни малейшего дела до какой-то там GJYR.
Впрочем, потом, задним числом, чтобы не отвлекать начальство от высоких
дум (начинался август), ему придумали и оформили задание, и необходимые
документы, и даже поощрили в приказе, но: Карьера его была погублена, и он
прекрасно знал, что никогда ему не стать майором. Впрочем, нет: майора ему
дали перед самым выходом на пенсию. Но ни разу его не пускали дальше
Болгарии и не поручали ничего важнее парфюмерно-промышленного шпионажа.
Он проковырялся два года на дачке под Климовском, чувствуя, что обрастает
шерстью, а потом грянул кооперативный бум.
К восемьдесят девятому у него было маленькое, но очень крутое
охранносыскное агентство.
И потом, когда охранников и сыскарей стало как мух, его ребята и он сам
прочно держали марку, не размениваясь на мелочи и не служа двум господам
одновременно, чем грешили многие другие.
Именно к нему, к Коломийцу, и бросился директор Куделин, когда в дом его
ночью пришли "от Сереги Каина", забрали жену и десятилетнюю дочь и сказали:
вернем в обмен на того, кто забрал из банка бумаги:
Почти мертвого от горя директора Коломиец поселил на даче одного старого
приятеля, а сам за два дня нашел журналиста, взявшего у Николая Степановича
интервью для "Морды":
Остальное было просто.
Начинался дачный поселок. Машина свернула с шоссе и зашуршала по
грейдеру.
- Степаныч, - спросил вдруг Коломиец,- а ты на том месте еще раз бывал?
- Да. Но ничего чудесного там уже не осталось.
- То есть?
- Просто развалины. Письмена. Все заросло. Не видно в двух шагах.
- Выпустили пар?
Николай Степанович посмотрел на Коломийца.
- Именно так, Женя. Кто-то бродит по миру и выпускает из странных мест
пар.
- Приехали,- сказал Коломиец после паузы. - Ты действительно хочешь его
увидеть?
- Я обещал.
- Ну, пойдемте:
Домик был темен. Коломиец своим ключом отворил дверь. Все вошли. Пахло
прелью. В комнате горела слабая настольная лампа.
Директор Куделин сидел в старом кожаном - начала века - кресле. Он
медленно поднял голову и тускло посмотрел на входящих. Потом глаза его
расширились.
- Николай Степанович? Вы?
- Я, Виктор Игнатьевич. Похоже, не ожидали?
- Не знаю:
- Я обещал, что постараюсь вам помочь. Итак?
- Да: мне нужна: но получилось так: не ваша помощь, а ваша голова:
- Это я уже понял. Не заботьтесь. Но у меня образовалось к вам несколько
вопросов, на которые вы должны как можно скорее ответить. Первое: чем вы
расплачивались за катализатор?
- Обедненным ураном. И отработанным топливом.
- Как много они его от вас получили?
- Порядка трехсот тонн.
- Куда он доставлялся?
- В Томск.
- Белая башня: Понятно. Все сходится.
- Что - сходится?..
- Николай!.. - выкрикнула Светлана отчаянно - и будто захлебнулась. Дверь
и окна медленно открывались, и в них входили люди с блеклыми глазами. Они
были точь-в-точь такие, как в подвале нехорошего дома на Рождественском:
молодые, грязные, с подергиваниями: По двое, по трое они держали Надежду,
Светлану и Бортового, и в их руках блестели ножи. А потом образовался как
бы коридор, и по коридору прошел издалека высокий тощий человек с пятном на
лбу. Он остановился перед Николаем Степановичем и стал смотреть ему в
глаза. У самого Каина глаза были страшные, усталые, с красными веками и
красными прожилками на белках.
- Заклейте ему рот, - сказал Каин, и Николай Степанович ощутил
прикосновение холодных пальцев. Пластина пластыря легла ему на губы. - И
без всяких ваших штучек, иначе:- Каин кивнул на женщин. Лезвия ножей
касались их шей.
Николай Степанович наклонил голову.
- Где мои?..- директор начал было подниматься, но его толкнули в грудь и
усадили обратно.
И в этот миг Коломиец будто взорвался. В один миг вокруг него
образовалось пустое пространство: те, кто держал его, рухнули или
сломались, или распластались по стенам: Долгий миг он стоял, пригнувшись,
расставив руки, но Надежда издала задушенный стон - и тогда Коломиец
пятнистым мячом прыгнул к окну и исчез в ночи. Несколько выстрелов ударило
вслед, и тонкий визг возник за окном, взвился и оборвался невнятным
бульканьем:
Николай Степанович обернулся. Нет, Надежда жива. Тонкая струйка крови из
предупреждающей ранки.
Каин стоял неподвижно. Уголок его тонкогубого рта чуть заметно
подергивался.
- В машину, - скомандовал он.
Николая Степановича подтолкнули в спину. Он сделал шаг и почувствовал,
что ноги все-таки одеревенели.
В дверях навстречу ему, толкнув, протиснулся кто-то, пахнущий кровью. За
спиной возбужденно зашептали.
Чуть в стороне, справа, частично освещенная фарами, лежала странная
изломанная фигура. Николай Степанович скользнул по ней взглядом и лишь
постепенно, уже сидя в машине, восстановил в памяти увиденное.
Разметав светлые волосы вокруг неестественно наклоненной головы, лежала
девушка с удивленным лицом. Темный плащ был распахнут, обнажая бледный, с
выступающими ребрами торс. Металлический поясок охватывал его под грудью.
Руки в рукавах плаща были закинуты за голову. Кисти и предплечья, очень
тонкие, отливали металлом. Вторая пара рук, таких же тонких, будто у
пикассовской "девочки на шаре", и тоже отливающих металлическим блеском,
бессильно раскинулась поверх плаща:
- :в упор: пули не берут:- вспомнились услышанные за спиной слова.
Николай Степанович откинул голову и глубоко вздохнул.
До сих пор искупаться в драконьей крови случилось одному Коломийцу - да
еще разве что Зигфриду. Но это было давно:
По дымному следу.
(Будапешт, 1956, октябрь)
На первый взгляд, худшей кандидатуры, чем я, для этой операции найти было
невозможно: пятнадцатилетний подросток, длиннорукий и неуклюжий, в прыщах,
краснеющий при самых обыденных обстоятельствах и знающий полтора десятка
самых обыденных мадьярских слов: Еще хорошо, что меня не заставили ходить в
школу - для усиления конспиративного момента. Мне ничего не оставалось, как
три года изображать привокзальную безотцовщину и петь песни о пиратах и
моряках, заходивших, бывало, на кораблях в нашу гавань. Особенно меня
бесило, что моряки пили за здоровье атамана:
Но, как оказалось, никто другой с поставленной задачей не мог справиться.
В том жутком месиве, который являл собой Будапешт, взрослому было не
пройти.
Я же со своим английским сошел за революционного романтика, маменькиного
сынка из сытого города Браунвуд, штат Техас, приехавшего помогать
свободолюбивым венграм сбрасывать иго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Начальник его, Герасимов (надежнейший агент Ивана Леонидовича и ближайший
кандидат на посвящение в малые таинники), неожиданно для всех застрелился
из табельного оружия, а кроме него, как оказалось, о командировке Коломийца
не знал никто. Никому не было ни малейшего дела до какой-то там GJYR.
Впрочем, потом, задним числом, чтобы не отвлекать начальство от высоких
дум (начинался август), ему придумали и оформили задание, и необходимые
документы, и даже поощрили в приказе, но: Карьера его была погублена, и он
прекрасно знал, что никогда ему не стать майором. Впрочем, нет: майора ему
дали перед самым выходом на пенсию. Но ни разу его не пускали дальше
Болгарии и не поручали ничего важнее парфюмерно-промышленного шпионажа.
Он проковырялся два года на дачке под Климовском, чувствуя, что обрастает
шерстью, а потом грянул кооперативный бум.
К восемьдесят девятому у него было маленькое, но очень крутое
охранносыскное агентство.
И потом, когда охранников и сыскарей стало как мух, его ребята и он сам
прочно держали марку, не размениваясь на мелочи и не служа двум господам
одновременно, чем грешили многие другие.
Именно к нему, к Коломийцу, и бросился директор Куделин, когда в дом его
ночью пришли "от Сереги Каина", забрали жену и десятилетнюю дочь и сказали:
вернем в обмен на того, кто забрал из банка бумаги:
Почти мертвого от горя директора Коломиец поселил на даче одного старого
приятеля, а сам за два дня нашел журналиста, взявшего у Николая Степановича
интервью для "Морды":
Остальное было просто.
Начинался дачный поселок. Машина свернула с шоссе и зашуршала по
грейдеру.
- Степаныч, - спросил вдруг Коломиец,- а ты на том месте еще раз бывал?
- Да. Но ничего чудесного там уже не осталось.
- То есть?
- Просто развалины. Письмена. Все заросло. Не видно в двух шагах.
- Выпустили пар?
Николай Степанович посмотрел на Коломийца.
- Именно так, Женя. Кто-то бродит по миру и выпускает из странных мест
пар.
- Приехали,- сказал Коломиец после паузы. - Ты действительно хочешь его
увидеть?
- Я обещал.
- Ну, пойдемте:
Домик был темен. Коломиец своим ключом отворил дверь. Все вошли. Пахло
прелью. В комнате горела слабая настольная лампа.
Директор Куделин сидел в старом кожаном - начала века - кресле. Он
медленно поднял голову и тускло посмотрел на входящих. Потом глаза его
расширились.
- Николай Степанович? Вы?
- Я, Виктор Игнатьевич. Похоже, не ожидали?
- Не знаю:
- Я обещал, что постараюсь вам помочь. Итак?
- Да: мне нужна: но получилось так: не ваша помощь, а ваша голова:
- Это я уже понял. Не заботьтесь. Но у меня образовалось к вам несколько
вопросов, на которые вы должны как можно скорее ответить. Первое: чем вы
расплачивались за катализатор?
- Обедненным ураном. И отработанным топливом.
- Как много они его от вас получили?
- Порядка трехсот тонн.
- Куда он доставлялся?
- В Томск.
- Белая башня: Понятно. Все сходится.
- Что - сходится?..
- Николай!.. - выкрикнула Светлана отчаянно - и будто захлебнулась. Дверь
и окна медленно открывались, и в них входили люди с блеклыми глазами. Они
были точь-в-точь такие, как в подвале нехорошего дома на Рождественском:
молодые, грязные, с подергиваниями: По двое, по трое они держали Надежду,
Светлану и Бортового, и в их руках блестели ножи. А потом образовался как
бы коридор, и по коридору прошел издалека высокий тощий человек с пятном на
лбу. Он остановился перед Николаем Степановичем и стал смотреть ему в
глаза. У самого Каина глаза были страшные, усталые, с красными веками и
красными прожилками на белках.
- Заклейте ему рот, - сказал Каин, и Николай Степанович ощутил
прикосновение холодных пальцев. Пластина пластыря легла ему на губы. - И
без всяких ваших штучек, иначе:- Каин кивнул на женщин. Лезвия ножей
касались их шей.
Николай Степанович наклонил голову.
- Где мои?..- директор начал было подниматься, но его толкнули в грудь и
усадили обратно.
И в этот миг Коломиец будто взорвался. В один миг вокруг него
образовалось пустое пространство: те, кто держал его, рухнули или
сломались, или распластались по стенам: Долгий миг он стоял, пригнувшись,
расставив руки, но Надежда издала задушенный стон - и тогда Коломиец
пятнистым мячом прыгнул к окну и исчез в ночи. Несколько выстрелов ударило
вслед, и тонкий визг возник за окном, взвился и оборвался невнятным
бульканьем:
Николай Степанович обернулся. Нет, Надежда жива. Тонкая струйка крови из
предупреждающей ранки.
Каин стоял неподвижно. Уголок его тонкогубого рта чуть заметно
подергивался.
- В машину, - скомандовал он.
Николая Степановича подтолкнули в спину. Он сделал шаг и почувствовал,
что ноги все-таки одеревенели.
В дверях навстречу ему, толкнув, протиснулся кто-то, пахнущий кровью. За
спиной возбужденно зашептали.
Чуть в стороне, справа, частично освещенная фарами, лежала странная
изломанная фигура. Николай Степанович скользнул по ней взглядом и лишь
постепенно, уже сидя в машине, восстановил в памяти увиденное.
Разметав светлые волосы вокруг неестественно наклоненной головы, лежала
девушка с удивленным лицом. Темный плащ был распахнут, обнажая бледный, с
выступающими ребрами торс. Металлический поясок охватывал его под грудью.
Руки в рукавах плаща были закинуты за голову. Кисти и предплечья, очень
тонкие, отливали металлом. Вторая пара рук, таких же тонких, будто у
пикассовской "девочки на шаре", и тоже отливающих металлическим блеском,
бессильно раскинулась поверх плаща:
- :в упор: пули не берут:- вспомнились услышанные за спиной слова.
Николай Степанович откинул голову и глубоко вздохнул.
До сих пор искупаться в драконьей крови случилось одному Коломийцу - да
еще разве что Зигфриду. Но это было давно:
По дымному следу.
(Будапешт, 1956, октябрь)
На первый взгляд, худшей кандидатуры, чем я, для этой операции найти было
невозможно: пятнадцатилетний подросток, длиннорукий и неуклюжий, в прыщах,
краснеющий при самых обыденных обстоятельствах и знающий полтора десятка
самых обыденных мадьярских слов: Еще хорошо, что меня не заставили ходить в
школу - для усиления конспиративного момента. Мне ничего не оставалось, как
три года изображать привокзальную безотцовщину и петь песни о пиратах и
моряках, заходивших, бывало, на кораблях в нашу гавань. Особенно меня
бесило, что моряки пили за здоровье атамана:
Но, как оказалось, никто другой с поставленной задачей не мог справиться.
В том жутком месиве, который являл собой Будапешт, взрослому было не
пройти.
Я же со своим английским сошел за революционного романтика, маменькиного
сынка из сытого города Браунвуд, штат Техас, приехавшего помогать
свободолюбивым венграм сбрасывать иго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145