От авторов : Повествование основано на реальных фактах. Авторы сочли
необходимым изменить некоторые имена и несколько сместить место и время
отдельных событий.
Посмотри в глаза чудовищ
роман
Фея: Ничего не поделаешь, я должна сказать вам правду: все, кто пойдет с
детьми, умрут в конце путешествия:
Кошка: А кто не пойдет?
Фея: Те умрут на несколько минут позже:
Морис Метерлинк
- Револьвер да зубная щетка - вот и все, что нам понадобится.
Конан Дойль
1.
В этом нет ничего нового, ибо вообще ничего нового нет.
Николай Рерих
Конец света, назначенный, как известно, знаменитым конотопским
прорицателем безумным арабом Аль-Хазредом на седьмое января, не состоялся.
- А может, и состоялся, подумал Николай Степанович, глядя на заснеженную
и промороженную до неподвижности тайгу. Что, если по всей земле стоят
сейчас такие же холода, стены утонувшего в зарослях краснокаменного храма в
верховьях реки Луалабы покрыты мерцающим инеем, ставшие стеклянными лианы
крошатся со звоном под тяжестью снега и осыпаются на гранитной твердости
торфяник, необозримые бегемотьи стада превратились в россыпи заиндевевших
валунов, и башня Беньовского на Мадагаскаре неразличима на фоне внезапно
побелевших гор:
- Вот так, значит, прямо и пойдешь? - вкрадчиво поинтересовался один из
пилотов-вертолетчиков, пожилой, мордастый, наглый, важивавший в свое время
по охотничьим заимкам прежнего беспредельного владыку беспредельного края.
Владыка любил, отохотившись и разогнав прочую челядь, выпить с пилотом и
пожаловаться ему на раннюю импотенцию:
- Так и пойду.
Любому городскому простофиле, не то что этим летучим волкам, ясно было
бы: не таежник стоит перед ними, а некто беглый, которого если и будет кто
искать, так не те, кого он хотел бы увидеть тут, вдали от цивилизации:
Сапоги на Николае Степановиче хоть и зимние, но испанские, анорак хоть и
меховой, но шведский, лыжи хоть и австрийские, но беговые, узкие, так что
он и сейчас стоял в снегу по колено. Один только армейский израильский
рюкзак заслуживал уважения, но что рюкзак?..
- Все равно ведь закоченеешь.
- А это уже только мое дело.
- Так ты лучше нам денежки-то все оставь. Целее будут, - и в голосе
воздушного волка прозвучала нотка нежности.
- Неужели тысячи долларов Северо-Американских Соединенных Штатов вам
мало? - искренне удивился Николай Степанович.
- Это когда же их переименовали? - в свою очередь удивился другой пилот и
даже опустил ствол карабина.
- Ты мне кончай Муму пороть, - сказал первый. - Щас вот положим тебя и
полетим. А так - не положим. Понял? Ну?
- Итак, вы мне предоставляете полную свободу выбора, - кивнул Николай
Степанович. - Хорошо. Пятачок я вам накину. На бедность.
- Ты эта: - шагнул к нему первый, вздымая снег - и вдруг замер.
- Отойди, Васильич, я его лучше из винта грохну, - внезапно севшим
голосом сказал второй. Карабин в его руках заплясал.
- Вас ист "грохну"? - спросил Николай Степанович.
- Ист бин шиссен, - неправильно, но доходчиво объяснил второй.
- Как интересно, - сказал Николай Степанович, приглашающе улыбнувшись. И
второй улыбнулся льстиво и беззащитно.
А неплохой карабин, подумал Николай Степанович. Грех его таким оставлять:
Он чуть выше поднял ладонь. На ней, точно прилипший, лежал медный
советский пятак. Образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но
незаметно для стороннего глаза исправленный и дополненный. Оба пилота
воззрились на пятак, как на внезапную поллитру с похмелья, и больше от него
глаз не отрывали.
- Карабинчик попрошу, - бросил небрежно Николай Степанович, стряхивая с
ног лыжи и поднимаясь в тесную кабину Ми-2.
- Извольте, ваше благородие, - подобострастно вымолвил второй. -
Патрончики по счету принимать будете али как?
Второй преобразился. Вместо нормального аэрохама возник денщичок по
пятому, как бы не боле, годку службы у полкового барбоса-интенданта. Первый
сохранял прежний вид, но вести себя по-своему тоже уже не мог.
- В свете принятых решений, - сказал он неопределенно - и вдруг
заткнулся, как бы подавившись привычными словами.
Николай Степанович подышал на пятак, приложил к лобовому стеклу кабины -
пятак прилип.
- Летите, голуби, - сказал Николай Степанович, спрыгнув в снег. Пилоты,
отталкивая друг друга, полезли в кабину.
Через минуту похожая на черноморского бычка машина, подняв тучу морозного
снега, скрылась за вершинами елей. Николай Степанович вздохнул. Не то чтобы
ему было жалко пилотов: Машину - жалко, это да. Впрочем, вполне может быть,
что и долетят, подумал он, но о пассажире своем забудут навсегда.
Он откопал заметенные лыжи, попрыгал, примеряясь к рюкзаку, поводил
открытой ладонью перед собой, определяя направление - и тяжело пошел,
загребая рыхлый кристаллический морозный снег. Остывающее солнце начинало
бессильно клониться к синим щетинистым сопкам.
До зимовейки было с полкилометра, но сквозь густой заснеженный ельник он
пробивался около часа. Хуже приходилось разве что тогда, в северном Конго,
да и то - из-за вони.
Воняло одинаково что от болот, что от людей, что от негров:
Откопав дверь, он на четвереньках забрался в тесное стылое нутро
зимовейки.
Топить крошечную соляровую печурку и греться было некогда, да и без печки
ему было по-настоящему жарко. Он лишь переменил щегольские сапоги на
слежавшиеся собачьи унты и выволок из-под топчана широкие лыжи, подбитые
камусом. Потом подумал и, свернув, приторочил сверху к рюкзаку видавший
многие виды рыжий романовский полушубок. Завтра кто-нибудь из внуков или
правнуков Парамона Прокопьича отнесет все обратно:
Николай Степанович живо представил, как обрадуется Прокопьич городским
дозволенным верою гостинцам: грецким орехам, свежим дрожжам, кусковому
колотому сахару, цукатам, патронам, капсюлям, пороху "сокол", картечи, а
особенно новенькому, буквально с неба снятому, карабину "рысь". Лыжи шли
легко, да и вела к Предтеченке узкая, чужому взгляду незаметная, просека,
где все пеньки были давно повыкорчеваны.
Через час размашистой ходьбы он почувствовал запах дыма - однако не тот
живой, желанный, хлебный - а уже холодный, с примесью большой беды. Но к
тому, что он увидел, приготовиться было невозможно:
Не было на свете больше красивой и тихой старообрядческой деревеньки
Предтеченки о двенадцати дворах с обширными огородами, многочисленными
надворными постройками, банями, садиками и палисадниками, общественным
лабазом - и молельным домом, срубленным из железной красноватой
лиственницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
необходимым изменить некоторые имена и несколько сместить место и время
отдельных событий.
Посмотри в глаза чудовищ
роман
Фея: Ничего не поделаешь, я должна сказать вам правду: все, кто пойдет с
детьми, умрут в конце путешествия:
Кошка: А кто не пойдет?
Фея: Те умрут на несколько минут позже:
Морис Метерлинк
- Револьвер да зубная щетка - вот и все, что нам понадобится.
Конан Дойль
1.
В этом нет ничего нового, ибо вообще ничего нового нет.
Николай Рерих
Конец света, назначенный, как известно, знаменитым конотопским
прорицателем безумным арабом Аль-Хазредом на седьмое января, не состоялся.
- А может, и состоялся, подумал Николай Степанович, глядя на заснеженную
и промороженную до неподвижности тайгу. Что, если по всей земле стоят
сейчас такие же холода, стены утонувшего в зарослях краснокаменного храма в
верховьях реки Луалабы покрыты мерцающим инеем, ставшие стеклянными лианы
крошатся со звоном под тяжестью снега и осыпаются на гранитной твердости
торфяник, необозримые бегемотьи стада превратились в россыпи заиндевевших
валунов, и башня Беньовского на Мадагаскаре неразличима на фоне внезапно
побелевших гор:
- Вот так, значит, прямо и пойдешь? - вкрадчиво поинтересовался один из
пилотов-вертолетчиков, пожилой, мордастый, наглый, важивавший в свое время
по охотничьим заимкам прежнего беспредельного владыку беспредельного края.
Владыка любил, отохотившись и разогнав прочую челядь, выпить с пилотом и
пожаловаться ему на раннюю импотенцию:
- Так и пойду.
Любому городскому простофиле, не то что этим летучим волкам, ясно было
бы: не таежник стоит перед ними, а некто беглый, которого если и будет кто
искать, так не те, кого он хотел бы увидеть тут, вдали от цивилизации:
Сапоги на Николае Степановиче хоть и зимние, но испанские, анорак хоть и
меховой, но шведский, лыжи хоть и австрийские, но беговые, узкие, так что
он и сейчас стоял в снегу по колено. Один только армейский израильский
рюкзак заслуживал уважения, но что рюкзак?..
- Все равно ведь закоченеешь.
- А это уже только мое дело.
- Так ты лучше нам денежки-то все оставь. Целее будут, - и в голосе
воздушного волка прозвучала нотка нежности.
- Неужели тысячи долларов Северо-Американских Соединенных Штатов вам
мало? - искренне удивился Николай Степанович.
- Это когда же их переименовали? - в свою очередь удивился другой пилот и
даже опустил ствол карабина.
- Ты мне кончай Муму пороть, - сказал первый. - Щас вот положим тебя и
полетим. А так - не положим. Понял? Ну?
- Итак, вы мне предоставляете полную свободу выбора, - кивнул Николай
Степанович. - Хорошо. Пятачок я вам накину. На бедность.
- Ты эта: - шагнул к нему первый, вздымая снег - и вдруг замер.
- Отойди, Васильич, я его лучше из винта грохну, - внезапно севшим
голосом сказал второй. Карабин в его руках заплясал.
- Вас ист "грохну"? - спросил Николай Степанович.
- Ист бин шиссен, - неправильно, но доходчиво объяснил второй.
- Как интересно, - сказал Николай Степанович, приглашающе улыбнувшись. И
второй улыбнулся льстиво и беззащитно.
А неплохой карабин, подумал Николай Степанович. Грех его таким оставлять:
Он чуть выше поднял ладонь. На ней, точно прилипший, лежал медный
советский пятак. Образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но
незаметно для стороннего глаза исправленный и дополненный. Оба пилота
воззрились на пятак, как на внезапную поллитру с похмелья, и больше от него
глаз не отрывали.
- Карабинчик попрошу, - бросил небрежно Николай Степанович, стряхивая с
ног лыжи и поднимаясь в тесную кабину Ми-2.
- Извольте, ваше благородие, - подобострастно вымолвил второй. -
Патрончики по счету принимать будете али как?
Второй преобразился. Вместо нормального аэрохама возник денщичок по
пятому, как бы не боле, годку службы у полкового барбоса-интенданта. Первый
сохранял прежний вид, но вести себя по-своему тоже уже не мог.
- В свете принятых решений, - сказал он неопределенно - и вдруг
заткнулся, как бы подавившись привычными словами.
Николай Степанович подышал на пятак, приложил к лобовому стеклу кабины -
пятак прилип.
- Летите, голуби, - сказал Николай Степанович, спрыгнув в снег. Пилоты,
отталкивая друг друга, полезли в кабину.
Через минуту похожая на черноморского бычка машина, подняв тучу морозного
снега, скрылась за вершинами елей. Николай Степанович вздохнул. Не то чтобы
ему было жалко пилотов: Машину - жалко, это да. Впрочем, вполне может быть,
что и долетят, подумал он, но о пассажире своем забудут навсегда.
Он откопал заметенные лыжи, попрыгал, примеряясь к рюкзаку, поводил
открытой ладонью перед собой, определяя направление - и тяжело пошел,
загребая рыхлый кристаллический морозный снег. Остывающее солнце начинало
бессильно клониться к синим щетинистым сопкам.
До зимовейки было с полкилометра, но сквозь густой заснеженный ельник он
пробивался около часа. Хуже приходилось разве что тогда, в северном Конго,
да и то - из-за вони.
Воняло одинаково что от болот, что от людей, что от негров:
Откопав дверь, он на четвереньках забрался в тесное стылое нутро
зимовейки.
Топить крошечную соляровую печурку и греться было некогда, да и без печки
ему было по-настоящему жарко. Он лишь переменил щегольские сапоги на
слежавшиеся собачьи унты и выволок из-под топчана широкие лыжи, подбитые
камусом. Потом подумал и, свернув, приторочил сверху к рюкзаку видавший
многие виды рыжий романовский полушубок. Завтра кто-нибудь из внуков или
правнуков Парамона Прокопьича отнесет все обратно:
Николай Степанович живо представил, как обрадуется Прокопьич городским
дозволенным верою гостинцам: грецким орехам, свежим дрожжам, кусковому
колотому сахару, цукатам, патронам, капсюлям, пороху "сокол", картечи, а
особенно новенькому, буквально с неба снятому, карабину "рысь". Лыжи шли
легко, да и вела к Предтеченке узкая, чужому взгляду незаметная, просека,
где все пеньки были давно повыкорчеваны.
Через час размашистой ходьбы он почувствовал запах дыма - однако не тот
живой, желанный, хлебный - а уже холодный, с примесью большой беды. Но к
тому, что он увидел, приготовиться было невозможно:
Не было на свете больше красивой и тихой старообрядческой деревеньки
Предтеченки о двенадцати дворах с обширными огородами, многочисленными
надворными постройками, банями, садиками и палисадниками, общественным
лабазом - и молельным домом, срубленным из железной красноватой
лиственницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145