- И что же - меня пуля не будет брать? Яд?
- Ну, ежели кирасу носить вздумаете, то и пуля не возьмет. Нет, ранить
вас можно будет, но очень редкая рана окажется смертельной для вас. И
переносить их вы будете без гнилой горячки и прочих приятностей. Да что
далеко за примером ходить? Григория Ефимовича Распутина вы ведь помните?
- Как? И он тоже?..
- Куда же без него. Незаменимый был столп, да смел слишком. Он ведь, надо
вам знать, еще с Аввакумом Петровым начинал, постарше меня был летами - а
не уберегся малости самой, пустяка... жаль. Прошляпили, проглядели, да ведь
и отвлекающий маневр окаянные масонишки недурно продумали. И вот вам,
пожалуйста: где Россия? В три дни не стало.
- С площадей все это, наверное, иначе виделось.
- А что можно увидеть с площадей? Что в окошко выставят, то и видать.
Хоть корону, хоть афедрон. И вот, сами располагайте...
- Получается, вся Россия на Распутине держалась?
- То-то вот, что получается. Всю ношу на одного коня взвалили. Он вез,
вез, да и пал. Эх, архистратиги... переиграли нас людишки мелкие, подлые,
от кого и беды не ждали... крысы. Пей, вюьнош, то эссенция хлебная, сок
земельный содержащая...
Я единственно из вежливости пригубил подкрашенную свеклой сивуху.
- Пей, пей, там пить не придется, долго бутылочки родной не увидишь...
- Век бы я ее не видел.
- Это ты зря. На тверезого в Руси спокон веку с опаской смотрят... Петр
Алексеич как говорил? Троим не верь: бабе не верь, султану не верь,
непьющему не верь. Уяснил диспозицион?
Я, содрогаясь, уяснил до дна.
- Вот и любо, вот и молодец,- сказала внезапно ведьма, внося дымящуюся
мису с варениками.
- Смятана иде? - зыркнул на нее Яков Вилимович. Я представил себе, что
прежний Яков Вильгельмович повел бы себя так в салоне стервы-элитэ Гиппиус,
и захохотал.
С Киевом у меня связаны яркие, но мучительные воспоминания. Здесь я
впервые просил руки Аннушки и получил, как говорят в здешних местах,
гарбуза.
И что бы мне на этом успокоиться?.. Покойный Антон Павлович говорил, что
детей надо пороть, дабы не становились писателями; а чтобы не становились
поэтами, их надо вообще убивать, добавлю я от себя. Ох, эти черноволосые
девочки с полтавских хуторов...
До сих пор щемило сердце. Хотя и венчались мы здесь же, под Киевом...
По вечерам над Днепром по-прежнему звенели песни, причем хамскую строевую
"Винтовочка, бей-бей, буржуев не жалей!" перекрывала многоголосая "Мисяць
на нэби, зироньки сяють..." Как страшно: насколько малороссийская речь
чудесна, восхитительна и медова в песнях и стихах - настолько же
отвратительна она в декретах и на митингах. Впрочем, то же самое можно
сказать и о русской речи...
Пуст был Киев, пуст и пустынен. Не люди, а тени населяли его дома. Тени
бродили по улицам, иногда даже деловито. Лишь вокзалы - жили, потому что
человеку российскому свойственно искать некий земной рай, Беловодье,
царство пресвитера Иоанна, да только в эти края еще не проложили железных
дорог, хотя билеты туда господа большевики раздают в огромных количествах и
совершенно бесплатно...
Однажды показалось, что мелькнул среди теней мимолетный петербуржский
знакомец, объявивший себя ни с того ни с сего розенкрейцером. Читал лекции,
принимал в орден, служил, вольно или невольно, подсадной уточкой
чекистам...
- Вот вам, вьюнош, пример дурнаго пустовыразительства,- заметил Яков
Вилимович.- И многие из них - вот такие. Уже и инспирировать не надобно,
сами возникают, как черви в навозе...- он засмеялся негромко.
Я посмотрел вслед молодому человеку. Его уже не было видно среди сонмища
призраков.
Зато о другом молодом человеке, с которым мы разминулись перед отъездом
из Москвы в кривых привокзальных улочках, блондине с робким пронзительным
взглядом, в очень старом коричневом пиджаке и с фанерным чемоданом на
ремне, Яков Вилимович, помнится, сказал:
- Вот идет Мастер. Он еще не знает, что он Мастер - и, полагаю, никогда
не узнает...
И я тогда запомнил его. Встреча наша состоялась много позже.
Шестое чувство.
(Москва, 1928, август)
Тем летом я жил в Москве, как белый человек в далекой заморской колонии.
У меня был заграничный паспорт на имя Фридриха-Марии фон Виланда, и
числился я крупным специалистом по древним языкам. Пригласило меня,
прикрывшись Академией наук, ведомство незабвенного Якова Сауловича Агранова
- как впоследствии выяснилось, на свою бдительную голову. Мои наставники
просчитали степень риска и сошлись во мнении, что такой выдающейся
возможностью нельзя пренебречь и что второй раз звезды так удачно не
сойдутся.
Мало было вероятности, что меня узнают, но все же пришлось прибегнуть к
дополнительным мерам: изменить цвет глаз с помощью примитивного, еще
Раймонду Луллию известного устройства, которое много лет спустя окрестят
"контактной линзой". Я намеренно употребляю единственное число, поскольку
именно одну из этих проклятых линз я ненароком раздавил... К тому же я
сильно хромал: весной какой-то идиот из "Интеллиндженс Сервис" устроил
засаду в лондонском доме доктора Ди, где я, не меньший идиот, пытался
отыскать знаменитое зеркало, выточенное из антрацита.
Яков Вилимович выбранил меня, но потом смилостивился и даже одолжил одну
из своих тростей, украшенную набалдашником в виде собачьей головы.
Это была лучшая операция Пятого Рима после октябрьской катастрофы. Мне
удалось втюхать (или впарить, что одно и то же) господам гэпэушникам,
"красным магам", слегка искаженный перевод "Некрономикона". Чуть-чуть
искаженный, на самую малость. Ту самую, что в восьмом веке сгубила
опытнейшего арабского некроманта, султана Халида. Они еще долго тряслись
над этим источающим зло текстом, как Скупой Рыцарь над своими сундуками, но
в конце тридцать шестого все-таки издали: малым тиражом для служебного
пользования...
В планы гэпэушников входило, разумеется, и мое непременное устранение. Но
в мои планы оно никак не входило. И опер , который должен был толкнуть меня
под грузовой трамвай, оказался столь неуклюж, что угодил под него сам.
Оперу почудилось, что под ногами у него весенний лед. Был жаркий душный
вечер укороченного августовского дня.
Толпа зевак, кровавые отблески зари на стеклах трамвая, огромная луна над
крышами... Я тихо удалялся от места события.
На скамейке под липами сидел, уложив ногу на ногу, худощавый, очень
усталый человек в безукоризненном светлом костюме. В нынешней России так
одевались либо знатные иностранцы вроде меня, либо очень известные артисты.
У власть имущих стиль был совершенно иной.
- Добрый вечер,- сказал я ему и приподнял шляпу.
- Добрый вечер,- согласился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145