- Вот так,
сбоку.
Ага...
При боковом освещении четко вырисовалась неуместная печать: литера W,
вписанная в большую по размеру литеру V. Может быть, это был знак фирмы,
занявшей флигель, но уж больно он походил на клеймо, носимое на левом плече
теми, кто доставлял когда-то Пятому Риму ксерион...
Захваченной предусмтрительно монтировкой Коминт подцепил неухватистую
плиту. Гудроновая печать разломилась, Николай Степанович протянул ладонь,
готовясь схватить или отразить что-то невидимое, но - ничего не произошло.
- Проформа, - сказал он. - Можно идти.
Как и в прошлый раз, первым спрыгнул Гусар. Коминт достал из сумки серый
бумажный пакет со свечами, зажег две. Спустился.
- Здесь все путем, Степаныч, - голос его звучал глухо.
Николай Степанович перекрестился, осмотрелся напоследок и, морщась, полез
вниз, в теплый сухой полумрак.
Здесь пахло, как в недавно остывшей русской печи. Идеальное место для
ночлега бродяг и тайных сходок подпольщиков, но и те и другие явно избегали
в этом подвале появляться. Не было ничего материального, что говорило бы о
присутствии человека: ни растерзанной картонной коробки, ни бутылки, ни
окурка, ни даже следов на толстом слое пыли...
- Мы же сами тут топтались, - растерянно сказал Коминт. - Или нам все то
померещилось?
- Зажги фонарь, - предложил Николай Степанович.
И в свете фонаря обнаружились следы: человеческие и не очень...
- Каин - личность своеобразная, конечно, - сказал Николай Степанович. -
Но не до такой же степени...
- С кем он тут хороводы водил? - Коминт нагнулся и быстро выпрямился. -
Опля: Вот это да. Помнишь разговоры про крыс в метро, Степаныч?
- Все ваши московские новости надо делить на восемь, - сказал Николай
Степанович. - Потом промывать в щелоке и с лупой в руках искать сухой
остаток.
Гаси фонарь - и вперед.
- Грр, - сказал Гусар.
В живом свете огня облицовка стен подземного хода выглядела куда более
древней, растрескавшейся, нежели в свете электрическом. Шагов через двести
пятьдесят кирпич сменился серыми каменными блоками, сложенными в замок без
раствора. Потолок из неровных плит поддерживался совершенно черными,
просмоленными поперечными балками то ли из дуба, то ли из лиственницы, и в
каждую балку ввинчено было по медному позеленевшему кольцу.
Гусар остановился и глухо тявкнул.
- Где-то здесь мы Каина и потеряли, - сказал Николай Степанович. -
Давай-ка, Коминт, еще раз зажги фонарь.
Фонарь высветил памятную с зимы развилку. Здесь, как и тогда, расходились
в три стороны следы Каина, здесь топтались на месте и поворачивали назад их
собственные следы, здесь уходили в боковые, несуществующие при свечах
проходы следы гигантских крыс...
- Вполне грамотно, - сказал Николай Степанович. - Все сделано, чтобы
людей отвадить.
- В номере братьев Куницыных верхний, Володька, любитель ходить под
Москвой. Так он говорит, что асы ихние, диггерские, признают только
свечи...
- Соображают, - сказал Николай Степанович.
Еще шагов через сто они уперлись в обвал, но здесь же рядом оказалась
железная дверца с засовом, напоминающая печную. За ней начинался боковой
ход: ниже, уже и еще древнее. Шел он не по прямой, а плавно изгибался влево
и, кажется, чуть уходил вниз.
Гусар шел и ворчал себе под нос. Ему было неуютно в этом ходу.
Николай Степанович на всякий случай достал из-под полы свой "узи".
Ни люди, ни пес не слышали ни звука (подземный гул не в счет), не видели
теней, фигур и движений, не ощущали враждебного запаха, но все в равной
степени были уверены, что впереди ждет засада.
В таком напряжении нервов они дошли до новой железной дверцы.
Коминт протянул руку к засову... и вдруг замер.
- Что? - прошептал Николай Степанович.
- Тише... там...
Они стали слушать, стараясь не дышать. Но слышно было только, как шумит в
ушах внезапно похолодевшая кровь.
Гусар лапой провел по железной двери, и скрежет обрушился, как горный
обвал.
И тут же в ответ на этот звук раздался другой, куда более мощный скрежет,
механический храп, скрип несмазанного массивного механизма... и невыносимо
громко, на пределе терпения, начали отбивать полночь часы - те самые,
которые проводили их на Рождественском бульваре... Неужели прошел час,
закричал Николай Степанович, обхватив руками раскалывающуюся голову, удары
меди отражались белым вспышками позади глаз, боль острым узким клинком
входила в нёбо и продвигалась к затылку, и уже не было сил терпеть, но тут
все кончилось.
Они стали подниматься и машинально отряхиваться, Гусар изогнулся
немыслимым манером и яростно вылизывал шерсть, и прошло немало времени,
прежде чем кто-то заговорил.
- Собственно, и "Черный квадрат" Малевича написан не просто так...
- Так ведь и Скрябина казнили не с бухты-барахты...
- Еще бы четверть оборота, и мы, как художник Дэн, очнулись бы в любимой
опиекурильне...
- На Канатчиковой бы мы очнулись...
- Интересно, написал ли Дэн что-нибудь с тех пор?
- Он ушел в политику и погиб для искусства... кстати, до сих пор так и не
известно, жив он или умер... впрочем, это в традициях Китая...
- Коминт, с каких это пор ты стал разбираться в китайских проблемах?
- Я? В китайских? Я в наших-то... - Коминт замолчал. - Странное здесь
место.
Гусар кашлянул.
Николай Степанович отодвинул заслонку на дверце. Громкий скрип
несмазанных петель...
Язычки пламени пригнулись, померкли и погасли. И в наступившей тьме
раздался тихий множественный шорох.
Позади испуганно чиркнула спичка. Потянуло серой. Вновь затеплился,
покачиваясь, желтый огонек свечи. Николай Степанович зажег свою от свечи
Коминта...
За железной дверью была настоящая театральная ложа, разве что каменная.
Каменными были грубые подобия кресел, а портьеры заменяла раздвинутая в
стороны набитая пылью до плюшевого состояния паутина.
Шуршащий мрак окутывал ложу...
- Задуй свечу, - одними губами сказал Николай Степанович, гася свою. - И
запомни, пока ты в уме: нас здесь трое. Четвертого - убей.
Несколько минут глаза не видели ничего, кроме сиреневых пятен.
Потом внизу тьма распалась на множество серых силуэтов, и тут же, будто
добавили свет, стало видно все.
Толпа крыс стояла, задрав острые мордочки, перед каменным возвышением. На
возвышении размещался целый игрушечный город, собранный из спичечных и
обувных коробок, молочных пакетов, банок из-под пива, ячеек для яиц...
Пластмассовый кукольный дом для Барби означал здесь, наверное, царский
дворец. Большой крыс в накинутой подобно плащу аккуратно обгрызенной
банановой кожуре стоял на краю возвышения и будто обращался к толпе,
негромко попискивая. Толпа отвечала возмущенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
сбоку.
Ага...
При боковом освещении четко вырисовалась неуместная печать: литера W,
вписанная в большую по размеру литеру V. Может быть, это был знак фирмы,
занявшей флигель, но уж больно он походил на клеймо, носимое на левом плече
теми, кто доставлял когда-то Пятому Риму ксерион...
Захваченной предусмтрительно монтировкой Коминт подцепил неухватистую
плиту. Гудроновая печать разломилась, Николай Степанович протянул ладонь,
готовясь схватить или отразить что-то невидимое, но - ничего не произошло.
- Проформа, - сказал он. - Можно идти.
Как и в прошлый раз, первым спрыгнул Гусар. Коминт достал из сумки серый
бумажный пакет со свечами, зажег две. Спустился.
- Здесь все путем, Степаныч, - голос его звучал глухо.
Николай Степанович перекрестился, осмотрелся напоследок и, морщась, полез
вниз, в теплый сухой полумрак.
Здесь пахло, как в недавно остывшей русской печи. Идеальное место для
ночлега бродяг и тайных сходок подпольщиков, но и те и другие явно избегали
в этом подвале появляться. Не было ничего материального, что говорило бы о
присутствии человека: ни растерзанной картонной коробки, ни бутылки, ни
окурка, ни даже следов на толстом слое пыли...
- Мы же сами тут топтались, - растерянно сказал Коминт. - Или нам все то
померещилось?
- Зажги фонарь, - предложил Николай Степанович.
И в свете фонаря обнаружились следы: человеческие и не очень...
- Каин - личность своеобразная, конечно, - сказал Николай Степанович. -
Но не до такой же степени...
- С кем он тут хороводы водил? - Коминт нагнулся и быстро выпрямился. -
Опля: Вот это да. Помнишь разговоры про крыс в метро, Степаныч?
- Все ваши московские новости надо делить на восемь, - сказал Николай
Степанович. - Потом промывать в щелоке и с лупой в руках искать сухой
остаток.
Гаси фонарь - и вперед.
- Грр, - сказал Гусар.
В живом свете огня облицовка стен подземного хода выглядела куда более
древней, растрескавшейся, нежели в свете электрическом. Шагов через двести
пятьдесят кирпич сменился серыми каменными блоками, сложенными в замок без
раствора. Потолок из неровных плит поддерживался совершенно черными,
просмоленными поперечными балками то ли из дуба, то ли из лиственницы, и в
каждую балку ввинчено было по медному позеленевшему кольцу.
Гусар остановился и глухо тявкнул.
- Где-то здесь мы Каина и потеряли, - сказал Николай Степанович. -
Давай-ка, Коминт, еще раз зажги фонарь.
Фонарь высветил памятную с зимы развилку. Здесь, как и тогда, расходились
в три стороны следы Каина, здесь топтались на месте и поворачивали назад их
собственные следы, здесь уходили в боковые, несуществующие при свечах
проходы следы гигантских крыс...
- Вполне грамотно, - сказал Николай Степанович. - Все сделано, чтобы
людей отвадить.
- В номере братьев Куницыных верхний, Володька, любитель ходить под
Москвой. Так он говорит, что асы ихние, диггерские, признают только
свечи...
- Соображают, - сказал Николай Степанович.
Еще шагов через сто они уперлись в обвал, но здесь же рядом оказалась
железная дверца с засовом, напоминающая печную. За ней начинался боковой
ход: ниже, уже и еще древнее. Шел он не по прямой, а плавно изгибался влево
и, кажется, чуть уходил вниз.
Гусар шел и ворчал себе под нос. Ему было неуютно в этом ходу.
Николай Степанович на всякий случай достал из-под полы свой "узи".
Ни люди, ни пес не слышали ни звука (подземный гул не в счет), не видели
теней, фигур и движений, не ощущали враждебного запаха, но все в равной
степени были уверены, что впереди ждет засада.
В таком напряжении нервов они дошли до новой железной дверцы.
Коминт протянул руку к засову... и вдруг замер.
- Что? - прошептал Николай Степанович.
- Тише... там...
Они стали слушать, стараясь не дышать. Но слышно было только, как шумит в
ушах внезапно похолодевшая кровь.
Гусар лапой провел по железной двери, и скрежет обрушился, как горный
обвал.
И тут же в ответ на этот звук раздался другой, куда более мощный скрежет,
механический храп, скрип несмазанного массивного механизма... и невыносимо
громко, на пределе терпения, начали отбивать полночь часы - те самые,
которые проводили их на Рождественском бульваре... Неужели прошел час,
закричал Николай Степанович, обхватив руками раскалывающуюся голову, удары
меди отражались белым вспышками позади глаз, боль острым узким клинком
входила в нёбо и продвигалась к затылку, и уже не было сил терпеть, но тут
все кончилось.
Они стали подниматься и машинально отряхиваться, Гусар изогнулся
немыслимым манером и яростно вылизывал шерсть, и прошло немало времени,
прежде чем кто-то заговорил.
- Собственно, и "Черный квадрат" Малевича написан не просто так...
- Так ведь и Скрябина казнили не с бухты-барахты...
- Еще бы четверть оборота, и мы, как художник Дэн, очнулись бы в любимой
опиекурильне...
- На Канатчиковой бы мы очнулись...
- Интересно, написал ли Дэн что-нибудь с тех пор?
- Он ушел в политику и погиб для искусства... кстати, до сих пор так и не
известно, жив он или умер... впрочем, это в традициях Китая...
- Коминт, с каких это пор ты стал разбираться в китайских проблемах?
- Я? В китайских? Я в наших-то... - Коминт замолчал. - Странное здесь
место.
Гусар кашлянул.
Николай Степанович отодвинул заслонку на дверце. Громкий скрип
несмазанных петель...
Язычки пламени пригнулись, померкли и погасли. И в наступившей тьме
раздался тихий множественный шорох.
Позади испуганно чиркнула спичка. Потянуло серой. Вновь затеплился,
покачиваясь, желтый огонек свечи. Николай Степанович зажег свою от свечи
Коминта...
За железной дверью была настоящая театральная ложа, разве что каменная.
Каменными были грубые подобия кресел, а портьеры заменяла раздвинутая в
стороны набитая пылью до плюшевого состояния паутина.
Шуршащий мрак окутывал ложу...
- Задуй свечу, - одними губами сказал Николай Степанович, гася свою. - И
запомни, пока ты в уме: нас здесь трое. Четвертого - убей.
Несколько минут глаза не видели ничего, кроме сиреневых пятен.
Потом внизу тьма распалась на множество серых силуэтов, и тут же, будто
добавили свет, стало видно все.
Толпа крыс стояла, задрав острые мордочки, перед каменным возвышением. На
возвышении размещался целый игрушечный город, собранный из спичечных и
обувных коробок, молочных пакетов, банок из-под пива, ячеек для яиц...
Пластмассовый кукольный дом для Барби означал здесь, наверное, царский
дворец. Большой крыс в накинутой подобно плащу аккуратно обгрызенной
банановой кожуре стоял на краю возвышения и будто обращался к толпе,
негромко попискивая. Толпа отвечала возмущенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145