нас уже очень мало, чтобы на что-то реально влиять. Но
при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей
цивилизации людей, и атлантов - а это было нечто необычное, поверьте, они
во многом сумели превзойти самих Дево, - и множеством тайных умений
новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого:
но у вас-то такого запрета нет:
- Простите? - Николай Степанович поперхнулся коньяком. - Что вы хотите
сказать?
- Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.
- Не понял: С какой стати?
- В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял - совершенно
случайно, как вы понимаете - то, что можно назвать ключом. Или Словом
Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из
рук в руки, выбрал почему-то вас:
- Выбрал?..
- Или задержался у вас, если вам так больше нравится.
- Постойте. Зачем это было сделано? Цель?
- Говорю же - совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был
страшно расстроен.
- Похоже,- Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него,- мне,
как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу:
- Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и
открыть ее.
- И что за дверью?
- О, многое. Допустим, вот это. Как пример:
Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее
выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и
шуршащая, цветные заголовки: "Иркутские ведомости", 1990, 4 января. Статья
на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым
худым лицом, со "Св. Георгием III степени" на шее:
"Забытый юбилей" - название статьи. И ниже, петитом: "Сто лет со дня
рождения Павла Москаленко".
Павлуша! С ума сойти.
Забытый юбилей.
"В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда
совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные,
судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые
в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за
ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в
городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача
родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории
Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят?
Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою
проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на
время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой,
и еще раз присмотреться к этому офицеру, "палачу Петрограда", "душителю
свобод", "помеси Аракчеева и Бонапарта":
В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом,
человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью
гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию,
по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако
страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его
на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его
работником естественно-исторического музея при отделении Географического
Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической
экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.
С первых месяцев вольноопределяющийся Москаленко на фронте. Ранение,
школа прапорщиков, первый офицерский чин. В неудачной кампании пятнадцатого
года взвод подпоручика Москаленко в течение трех суток удерживает
безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод наших войск. За этот
подвиг - первый Георгиевский крест и производство по службе. К марту
семнадцатого года Павел Москаленко уже штабс-капитан и кавалер ордена Св.
Георгия III степени - ордена, который в то время мог быть пожалован самое
малое полковнику.
Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан Москаленко
воспринял крайне болезненно и некоторое время был близок к тому, чтобы,
подобно многим офицерам, оставить службу - четыре ранения позволяли ему
совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона, которым он
командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать роковым не
только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.
После неудачного июньского наступления полк, в котором служил Москаленко,
был выведен на пополнение и переформирование в район Луги, в лесной лагерь.
По распоряжению генерала Корнилова все четыре батальона были сведены в
один, командовать которым назначен был штабс-капитан Москаленко.
Интересно, что это назначение охотно приняли командиры других батальонов,
будучи выше чином. Доблесть и воинское умение бывшего сельского учителя тем
самым оказались общепризнаны.
Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также
железной дисциплине, установленной новым командиром вразрез с
практиковавшимся в армии губительным своеволием нижних чинов (что было, как
ни покажется странным, поддержано батальонным комитетом), общее разложение
армии не коснулось батальона. Интенсивно велась учеба: командир поставил
перед собой и всеми солдатами и офицерами задачу создать архибоеспособное
подразделение, заведомо сильнейшее, чем равное по численности германское.
"Мы выбивались из сил, для сна оставались считанные часы,- рассказывал
позже майор Корженецкий. - Мало того, что солдатиков необходимо было
научить всему военному искусству - их требовалось и оградить от тлетворного
влияния многочисленных и наглых от осознания безнаказанности вражеских
агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:"
После того, как генерал Корнилов, преданный Керенским, "оказался"
мятежником и заговорщиком, с Москаленкой произошла некоторая перемена. "Он
будто бы увидел что-то впереди,- рассказывает далее Корженецкий,- и отныне
был подчинен лишь достижению той невидимой нам цели:" И когда в октябре к
Петрограду были двинуты войска, а затем остановлены приказом командующего
округом, Москаленко приказа не выполнил и продолжал движение к столице.
Вечером двадцать четвертого октября сводный батальон вошел в Петроград по
Ижорской дороге.
Уже было доказано с цифрами в руках, что мятеж в столице был обречен на
неудачу, что против едва десяти тысяч плохо вооруженных боевиков и матросов
разложившегося от безделья Балтийского флота было повернуто сто пятьдесят
тысяч штыков верных правительству частей, что гарнизон восстание не
поддержал и оставался по крайней мере нейтральным, что имевшемуся у
мятежников крейсеру негде было развернуться между мостами и набережными, и
что нужно было всего лишь дождаться прибытия этих самых частей, чтобы одним
моральным давлением заставить мятежников разойтись по домам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
при этом мы буквально начинены всеми знаниями Создателей, и предыдущей
цивилизации людей, и атлантов - а это было нечто необычное, поверьте, они
во многом сумели превзойти самих Дево, - и множеством тайных умений
новейшего времени. У нас есть внутренний запрет на применение всего этого:
но у вас-то такого запрета нет:
- Простите? - Николай Степанович поперхнулся коньяком. - Что вы хотите
сказать?
- Что вы можете пользоваться ими по вашему собственному усмотрению.
- Не понял: С какой стати?
- В незапамятные времена Верховный мангас Лу потерял - совершенно
случайно, как вы понимаете - то, что можно назвать ключом. Или Словом
Власти. Или Именем Бога. Как хотите, на выбор. И ключ этот, путешествуя из
рук в руки, выбрал почему-то вас:
- Выбрал?..
- Или задержался у вас, если вам так больше нравится.
- Постойте. Зачем это было сделано? Цель?
- Говорю же - совершенно случайно. Выпал из кармана. Мангас Лу был
страшно расстроен.
- Похоже,- Николай Степанович достал портсигар, посмотрел на него,- мне,
как честному человеку, следует вернуть находку законному владельцу:
- Мангаса Лу нет с нами много лет. Ключ ваш. Можете подойти к двери и
открыть ее.
- И что за дверью?
- О, многое. Допустим, вот это. Как пример:
Фламель вынул из внутреннего кармана свернутую трубочкой газету. Из нее
выпали какие-то пожелтевшие вырезки. Сама газета была глянцевая, тонкая и
шуршащая, цветные заголовки: "Иркутские ведомости", 1990, 4 января. Статья
на разворот, и в центре овальная фотография: офицер с удивительно знакомым
худым лицом, со "Св. Георгием III степени" на шее:
"Забытый юбилей" - название статьи. И ниже, петитом: "Сто лет со дня
рождения Павла Москаленко".
Павлуша! С ума сойти.
Забытый юбилей.
"В наше бурное время среди праздников и трудов, забот и сомнений иногда
совершенно незамеченными проходят даты, знаменующие события важные,
судьбинные, но по причинам то ли конъюнктурным, то ли случайным задвинутые
в тень, в темный исторический чулан, а порой и выброшенные как будто бы за
ненадобностью из дому. Кто вспомнит сегодня, что ровно сто лет назад в
городе Иркутске на улице Знаменской в семье отставного военного врача
родился мальчик, которому суждено будет сказать свое веское слово в истории
Отечества, но которого за слово это проклянут, оболгут и возненавидят?
Более того, приняв слишком близко к сердцу эти проклятия, он всю жизнь свою
проживет с каиновым клеймом братоубийцы. Однако давайте попробуем отойти на
время от готовых клише, навязанных народу в свое время либеральной прессой,
и еще раз присмотреться к этому офицеру, "палачу Петрограда", "душителю
свобод", "помеси Аракчеева и Бонапарта":
В раннем детстве потерявший мать и отца, мальчик был выращен дедом,
человеком образованным, суровым и сильным. Закончив с золотой медалью
гимназию, он решил пойти по его стопам и поступил в учительскую семинарию,
по завершении которой уехал в село Култук школьным учителем. Однако
страстное увлечение природой и обычаями народов родного края подвигли его
на научную стезю, и в тысяча девятьсот тринадцатом году мы уже видим его
работником естественно-исторического музея при отделении Географического
Общества. Уже был составлен план монголо-бурятской этнографической
экспедиции, когда грянули залпы Великой войны.
С первых месяцев вольноопределяющийся Москаленко на фронте. Ранение,
школа прапорщиков, первый офицерский чин. В неудачной кампании пятнадцатого
года взвод подпоручика Москаленко в течение трех суток удерживает
безымянный железнодорожный разъезд, обеспечивая отвод наших войск. За этот
подвиг - первый Георгиевский крест и производство по службе. К марту
семнадцатого года Павел Москаленко уже штабс-капитан и кавалер ордена Св.
Георгия III степени - ордена, который в то время мог быть пожалован самое
малое полковнику.
Отречение государя Императора Николая II штабс-капитан Москаленко
воспринял крайне болезненно и некоторое время был близок к тому, чтобы,
подобно многим офицерам, оставить службу - четыре ранения позволяли ему
совершить это без урона чести. Однако солдаты батальона, которым он
командовал, не позволили ему сделать этот шаг, могший стать роковым не
только в его судьбе, но и в судьбе Отечества нашего.
После неудачного июньского наступления полк, в котором служил Москаленко,
был выведен на пополнение и переформирование в район Луги, в лесной лагерь.
По распоряжению генерала Корнилова все четыре батальона были сведены в
один, командовать которым назначен был штабс-капитан Москаленко.
Интересно, что это назначение охотно приняли командиры других батальонов,
будучи выше чином. Доблесть и воинское умение бывшего сельского учителя тем
самым оказались общепризнаны.
Благодаря некоторой удаленности лагеря от населенных мест, а также
железной дисциплине, установленной новым командиром вразрез с
практиковавшимся в армии губительным своеволием нижних чинов (что было, как
ни покажется странным, поддержано батальонным комитетом), общее разложение
армии не коснулось батальона. Интенсивно велась учеба: командир поставил
перед собой и всеми солдатами и офицерами задачу создать архибоеспособное
подразделение, заведомо сильнейшее, чем равное по численности германское.
"Мы выбивались из сил, для сна оставались считанные часы,- рассказывал
позже майор Корженецкий. - Мало того, что солдатиков необходимо было
научить всему военному искусству - их требовалось и оградить от тлетворного
влияния многочисленных и наглых от осознания безнаказанности вражеских
агентов. Бог знает, каким чудом нам удалось отстоять их умы и сердца:"
После того, как генерал Корнилов, преданный Керенским, "оказался"
мятежником и заговорщиком, с Москаленкой произошла некоторая перемена. "Он
будто бы увидел что-то впереди,- рассказывает далее Корженецкий,- и отныне
был подчинен лишь достижению той невидимой нам цели:" И когда в октябре к
Петрограду были двинуты войска, а затем остановлены приказом командующего
округом, Москаленко приказа не выполнил и продолжал движение к столице.
Вечером двадцать четвертого октября сводный батальон вошел в Петроград по
Ижорской дороге.
Уже было доказано с цифрами в руках, что мятеж в столице был обречен на
неудачу, что против едва десяти тысяч плохо вооруженных боевиков и матросов
разложившегося от безделья Балтийского флота было повернуто сто пятьдесят
тысяч штыков верных правительству частей, что гарнизон восстание не
поддержал и оставался по крайней мере нейтральным, что имевшемуся у
мятежников крейсеру негде было развернуться между мостами и набережными, и
что нужно было всего лишь дождаться прибытия этих самых частей, чтобы одним
моральным давлением заставить мятежников разойтись по домам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145