..
— Что обозначают эти буквы, Йыван?
— Это имя хозяина.
— Вот оно что! А где же сам хозяин?
— Не знаю, может быть, дома...
— Но чья рука наставила эти черные знаки, Йыван?.. Ты не знаешь?
— Видишь ли...
— Почему ты опустил глаза, Йыван? Тебе нравится такой лес?
— Нет, но хозяин... Видишь ли, ведь надо как-то жить, приходится у хозяина просить работу. А он дает клеймо, сажу и керосин и говорит... Постой, куда ты уходишь? Я расскажу тебе про дядю Опанаса. Он тоже говорит, что, не будь этой работы, он бы не знал, чем кормить свою семью, они бы все погибли с голоду, и маленький Петруха — тоже... Подожди!.. Ведь хозяин платит только за эту работу. Если бы платили за посадку деревьев, я бы за меньшие деньги пошел бы на эту работу... Постой, подожди, куда ты уходишь, Сандай?!
Но только дробный, леденящий душу хохот из-за клейменых деревьев:
— Сандай!
Первые плоты показались на Кокшаге тогда, когда солнце золотилр голую верхушку липы с набухшими до предела почками на ветках, а по земле, по первой осыпалась земля. Но это был плот. Когда его развернуло, ясно стал виден верхний ряд клейменых торцов.
Когда на плес из-за поворота выплыл второй плот, Йыван поднялся и пошел к деревне — полверсты было лесной дорожкой до Юж-кювар, до первых вспаханных полос.
В мелком сквозном березняке гомонили птицы, перекрикивая, перепевая друг друга. Уже зацветала черемуха, и от кустов ее душисто веяло в вечернем посвежевшем воздухе.
Йыван пересек уже край поля, проходящий зимник на Кокшайск, когда внезапно его окликнули:
— Эй, любезный!..
На дороге с каким-то потерянным и беспомощным видом стоял длинный, нескладный человек в пальто, в грязных сапогах и низкой шляпе. В руках он держал галоши.
— Поди сюда, братец,—позвал человек, и Йыван подошел. У человека было желтое лицо с тяжелой челюстью, с болезненным блеском глаз.
— Послушай, — сказал человек сиплым голосом,— где тут дорога на Кокшайск? Эта?
— Эта зимняя дорога, здесь зимой ездят, а сейчас тут не проехать,— сказал Йыван.
— Ах, этот Албай,— как-то несмело, робко сказал человек.— А где же можно проехать?
— Можно проехать по летней дороге, но это не здесь, это выше, бором.
— Это далеко?
— Далеко,— сказал Йыван.
— Что же делать, братец? Мы вон застряли в том перелеске, там ручей...
— Можно как-нибудь и здесь проехать, только это место надо объезжать берегом — тут овраг.
— Слушай, братец, помоги, а?— взмолился обрадованный мужчина.— Я тебе заплачу...
— Помочь можно, пойдемте,— сказал Йыван.
В березняке, в ложбине, где бурлил весенний мутный ручей, увязла до самых осей четырехместная рессорная коляска, запряженная парой. Лошади понуро стояли.
— Видишь, голубчик, что получилось, — растерянно говорил человек, шагавший впереди прямо по грязи, не выбирая места посуше.— А ты все сидишь, Албай? — укоризненно сказал он ямщику.
— Сижу, да, — с состраданием к самому себе отвечал ямщик, помаргивая глазками.
— Что же ты летом поехал по зимней дороге?— начал выговаривать высокий мужчина.— Ведь эта зимняя дорога, здесь только зимой ездят!..
— Зимой, да,— согласился ямщик.— Только вы велели ближе к реке, чтобы смотреть сплав...
Человек махнул галошами, которые нес в руке, и сказал Йывану:
— Помоги, любезный, этому Фальстафу.
Йыван уже видел, что передние колеса попали между бревешек, брошенных в болотину, и теперь, если выворачивать на обочину, может поломаться рессора или ось, а то и левая постромка лопнет.
— Надо бы освободить коляску,— сказал Йыван, избегая смотреть на женщин — он чувствовал, что они обе не спускают с него удивленных взглядов.
— Всем?— спросил мужчина.
— Да пусть хоть он один слезет.
— Слезай, Албай, ну, давай,— не то приказал, не то попросил мужчина.
— Слезай, да,— сказал Албай и заворочался, запыхтел, полез вперед толстым, в белых портках, задом, долго примерялся, как ступить.
— Ну!
Наконец ступил и увяз лаптем и белой чистой онучей до колена в коричневой жиже.
— Вожжи возьми,— сказал Йыван.
— Вожжи, да...
Когда Албай вылез, Йыван взял из его рук вожжи и с ободряющей властной решительностью крикнул на лошадей. И те как-то сразу подобрались, напружинились, послушно заперебирали ногами в сторону, разбрызгивая копытами гтрязь. И колеса поднялись легко, потом оба шел?— весело хохоча, спросила Серафима Васильевна.
— А тут недалеко деревня,— сказал мужчина, бросая свои галоши в коляску.
— Повезло тебе на этот раз, Антон Иванович! Лошади, громко отфыркиваясь, уже шли по сухому
месту, и Йыван передал вожжи Албаю.
Антон уже сидел в коляске, напротив женщин, и смущенно улыбался Серафиме Васильевне.
Йыван стал объяснять Албаю, как ехать: версту низом по берегу, прямо луговиной, а потом будет дорога — зимой лес возили, по той дороге на зимник — там сухо.
— Молодой человек,— звала Серафима Васильевна.— Молодой человек!
Йыван оглянулся и впервые посмотрел на нее прямо. И к удивлению своему, он спокойно выдержал ее значительно-усмешливый взгляд: все такие же быстрые, живые глаза, полные губы, ямочка на круглом подбородке, светлые волосы из-под шапочки...
— Может, вы нас проводите, а?
Йыван молчал, поддаваясь странной влекущей силе этих глаз, этого голоса, этой ямочки на подбородке...
— А то ведь этот Албай нас где-нибудь вывалит! — И, срываясь в смех, показывая белые мелкие зубы: — Право, вывалит! Ночевать нам в лесу!..
Мельком взглянул на Анну Дмитриевну: все те же толстые косы по плечам, тонкое красивое лицо, побледневшее в раздражении,— даже видно, как стиснула зубы...
— Мне некогда,— говорит Йыван, останавливаясь, а коляска, качаясь на рессорах, плывет мимо. И она оборачивается — внезапное горькое удивление мелькает в ее веселых глазах.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
Стоит отцу заговорить о женитьбе, что молод еще, пусть погуляет, хоть потом не будет сожалеть о своей молодости? В амбаре уже не достигали Мигыты и угрозы отца, которые с каждым годом как бы глохнули, тупели, говорились по привычке:
— Отдам в солдаты! Женю киямата на косоглазой марийке из Кожлаял!..
Мигыта давно приучил отца не полагаться особенно на него в своих торговых делах: то вдруг, дурачась, загибал за мыло такую бешеную цену, словно это был не вонючий кусок, а золото, и люди только пожимали плечами, то вдруг чай отдаст за полцены, что, правда, бывало очень редко. Нет, Шем Каврий давно с болью в сердце махнул рукой на Мигыту. А сейчас бы помощник был очень кстати — ведь что удумали мужики: торговый кооператив учредить! Ты, мол, Каврий, торгуешь дороже против города... А как бы нужен Каврию в это смутное время надежный, умный помощник! Одному тяжко, даже по душе поговорить не с кем. Янлык Андрий — темный, грубый мужик, он только мастер на кулак да на горло брать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Что обозначают эти буквы, Йыван?
— Это имя хозяина.
— Вот оно что! А где же сам хозяин?
— Не знаю, может быть, дома...
— Но чья рука наставила эти черные знаки, Йыван?.. Ты не знаешь?
— Видишь ли...
— Почему ты опустил глаза, Йыван? Тебе нравится такой лес?
— Нет, но хозяин... Видишь ли, ведь надо как-то жить, приходится у хозяина просить работу. А он дает клеймо, сажу и керосин и говорит... Постой, куда ты уходишь? Я расскажу тебе про дядю Опанаса. Он тоже говорит, что, не будь этой работы, он бы не знал, чем кормить свою семью, они бы все погибли с голоду, и маленький Петруха — тоже... Подожди!.. Ведь хозяин платит только за эту работу. Если бы платили за посадку деревьев, я бы за меньшие деньги пошел бы на эту работу... Постой, подожди, куда ты уходишь, Сандай?!
Но только дробный, леденящий душу хохот из-за клейменых деревьев:
— Сандай!
Первые плоты показались на Кокшаге тогда, когда солнце золотилр голую верхушку липы с набухшими до предела почками на ветках, а по земле, по первой осыпалась земля. Но это был плот. Когда его развернуло, ясно стал виден верхний ряд клейменых торцов.
Когда на плес из-за поворота выплыл второй плот, Йыван поднялся и пошел к деревне — полверсты было лесной дорожкой до Юж-кювар, до первых вспаханных полос.
В мелком сквозном березняке гомонили птицы, перекрикивая, перепевая друг друга. Уже зацветала черемуха, и от кустов ее душисто веяло в вечернем посвежевшем воздухе.
Йыван пересек уже край поля, проходящий зимник на Кокшайск, когда внезапно его окликнули:
— Эй, любезный!..
На дороге с каким-то потерянным и беспомощным видом стоял длинный, нескладный человек в пальто, в грязных сапогах и низкой шляпе. В руках он держал галоши.
— Поди сюда, братец,—позвал человек, и Йыван подошел. У человека было желтое лицо с тяжелой челюстью, с болезненным блеском глаз.
— Послушай, — сказал человек сиплым голосом,— где тут дорога на Кокшайск? Эта?
— Эта зимняя дорога, здесь зимой ездят, а сейчас тут не проехать,— сказал Йыван.
— Ах, этот Албай,— как-то несмело, робко сказал человек.— А где же можно проехать?
— Можно проехать по летней дороге, но это не здесь, это выше, бором.
— Это далеко?
— Далеко,— сказал Йыван.
— Что же делать, братец? Мы вон застряли в том перелеске, там ручей...
— Можно как-нибудь и здесь проехать, только это место надо объезжать берегом — тут овраг.
— Слушай, братец, помоги, а?— взмолился обрадованный мужчина.— Я тебе заплачу...
— Помочь можно, пойдемте,— сказал Йыван.
В березняке, в ложбине, где бурлил весенний мутный ручей, увязла до самых осей четырехместная рессорная коляска, запряженная парой. Лошади понуро стояли.
— Видишь, голубчик, что получилось, — растерянно говорил человек, шагавший впереди прямо по грязи, не выбирая места посуше.— А ты все сидишь, Албай? — укоризненно сказал он ямщику.
— Сижу, да, — с состраданием к самому себе отвечал ямщик, помаргивая глазками.
— Что же ты летом поехал по зимней дороге?— начал выговаривать высокий мужчина.— Ведь эта зимняя дорога, здесь только зимой ездят!..
— Зимой, да,— согласился ямщик.— Только вы велели ближе к реке, чтобы смотреть сплав...
Человек махнул галошами, которые нес в руке, и сказал Йывану:
— Помоги, любезный, этому Фальстафу.
Йыван уже видел, что передние колеса попали между бревешек, брошенных в болотину, и теперь, если выворачивать на обочину, может поломаться рессора или ось, а то и левая постромка лопнет.
— Надо бы освободить коляску,— сказал Йыван, избегая смотреть на женщин — он чувствовал, что они обе не спускают с него удивленных взглядов.
— Всем?— спросил мужчина.
— Да пусть хоть он один слезет.
— Слезай, Албай, ну, давай,— не то приказал, не то попросил мужчина.
— Слезай, да,— сказал Албай и заворочался, запыхтел, полез вперед толстым, в белых портках, задом, долго примерялся, как ступить.
— Ну!
Наконец ступил и увяз лаптем и белой чистой онучей до колена в коричневой жиже.
— Вожжи возьми,— сказал Йыван.
— Вожжи, да...
Когда Албай вылез, Йыван взял из его рук вожжи и с ободряющей властной решительностью крикнул на лошадей. И те как-то сразу подобрались, напружинились, послушно заперебирали ногами в сторону, разбрызгивая копытами гтрязь. И колеса поднялись легко, потом оба шел?— весело хохоча, спросила Серафима Васильевна.
— А тут недалеко деревня,— сказал мужчина, бросая свои галоши в коляску.
— Повезло тебе на этот раз, Антон Иванович! Лошади, громко отфыркиваясь, уже шли по сухому
месту, и Йыван передал вожжи Албаю.
Антон уже сидел в коляске, напротив женщин, и смущенно улыбался Серафиме Васильевне.
Йыван стал объяснять Албаю, как ехать: версту низом по берегу, прямо луговиной, а потом будет дорога — зимой лес возили, по той дороге на зимник — там сухо.
— Молодой человек,— звала Серафима Васильевна.— Молодой человек!
Йыван оглянулся и впервые посмотрел на нее прямо. И к удивлению своему, он спокойно выдержал ее значительно-усмешливый взгляд: все такие же быстрые, живые глаза, полные губы, ямочка на круглом подбородке, светлые волосы из-под шапочки...
— Может, вы нас проводите, а?
Йыван молчал, поддаваясь странной влекущей силе этих глаз, этого голоса, этой ямочки на подбородке...
— А то ведь этот Албай нас где-нибудь вывалит! — И, срываясь в смех, показывая белые мелкие зубы: — Право, вывалит! Ночевать нам в лесу!..
Мельком взглянул на Анну Дмитриевну: все те же толстые косы по плечам, тонкое красивое лицо, побледневшее в раздражении,— даже видно, как стиснула зубы...
— Мне некогда,— говорит Йыван, останавливаясь, а коляска, качаясь на рессорах, плывет мимо. И она оборачивается — внезапное горькое удивление мелькает в ее веселых глазах.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
Стоит отцу заговорить о женитьбе, что молод еще, пусть погуляет, хоть потом не будет сожалеть о своей молодости? В амбаре уже не достигали Мигыты и угрозы отца, которые с каждым годом как бы глохнули, тупели, говорились по привычке:
— Отдам в солдаты! Женю киямата на косоглазой марийке из Кожлаял!..
Мигыта давно приучил отца не полагаться особенно на него в своих торговых делах: то вдруг, дурачась, загибал за мыло такую бешеную цену, словно это был не вонючий кусок, а золото, и люди только пожимали плечами, то вдруг чай отдаст за полцены, что, правда, бывало очень редко. Нет, Шем Каврий давно с болью в сердце махнул рукой на Мигыту. А сейчас бы помощник был очень кстати — ведь что удумали мужики: торговый кооператив учредить! Ты, мол, Каврий, торгуешь дороже против города... А как бы нужен Каврию в это смутное время надежный, умный помощник! Одному тяжко, даже по душе поговорить не с кем. Янлык Андрий — темный, грубый мужик, он только мастер на кулак да на горло брать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83