Да и сам он был высок и широк в плечах. И Йыван заметил в его добрых глазах такую же праздничную радость, что бывала у отца.
— Все собрались? — спросил отец.
— Только тебя не было, — ответил Карасим, блестя смеющимися чему-то глазами.— Пора работу начинать, вся дюжина в сборе, а Ямаш с лошадью опять! Прямо рвется в дело.
— Да и ты ведь с лошадью?
— Ага, я нынче лошадный.
— И Тойгизя здесь?
— Здесь, здесь, как же.
— Могли бы начать работу и без меня,— полушутя сказал Очандр.
— Без тебя нельзя, браток. Ты у нас счет ведешь, а без счету какая работа в лесу.
— Теперь вдвоем будем счет вести, — сказал Очандр и прижал Йывана к себе.
— Ну теперь у вас дело пойдет, за вами и сам Булы-гин не угонится!
— Да им только доверься, — задумчиво сказал Очандр, — весной на пне голышом сидеть останешься...
— Это так, так... Ну ладно, идите, а я иду дорогу поглядеть.
К зимовью от просеки вела тропа, и вскоре Очандр с Йываном увидели среди редких сосен на взгорке приземистый дом под односкатной крышей, с одним оконцем у самой земли.
— Вот здесь и будем зимовать,— сказал Очандр. Где-то в стороне, в лесу, стукал топор, потом вдруг
близко вжикнула пила.
Очандр отворил дверь и, низко нагнувшись, вошел в зимовье. Ступил за ним через высокий порог и Йыван.
В глазах, привыкших к белизне света, сделалось на время темно, а когда развиднелось, Йыван увидел вдоль людьми... Так он и уснул, улыбаясь всем разгоревшимся лицом, и когда отец оглядывался и видел это улыбающееся счастливое лицо Йывана, то и сам улыбался, качал головой и тихо говорил Тойгизе: человек с реденькой просвечивающей бородкой и начатым лаптем в руках. Он первый узнал их и сказал радушно:
— Смотри-ка, сам пришел и работника привел!..— Человек отложил работу, вышел из-за стола, пожал руку отцу, а потом долго и пристально глядел на Йывана.
— Вот уж какой он вырос, сын твой,— сказал он наконец сдавленным глухим голосом.— И Мичуш такой же был бы...— И опять сел, точно не в силах был стоять, вытащил из кармана холщовых, залатанных штанов кисет.
— Этот дядя тебя знает, а ты не помнишь его? — спросил отец, разбивая тягостную минутную тишину.
— Не помню.
— Это дядя Тойгизя.
Йыван поднял глаза и близко увидел такие ясные и такие печальные глаза Тойгизи, что почувствовал себя виноватым и спрятался за спину отца.
— Тебя в деревне не забыли,— сказал Очандр. Тойгизя только покачал головой.
— Да и я не забыл ничего,— проговорил, помолчав.—
Как Овыча твоя?
— Ничего пока,— ответил отец. Он уже снял свой тяжелый мыжер, мокрый по низу, повесил на костыль поближе к печке.
— А Каврий? — изменившимся, недобрым голосом опять спросил Тойгизя, глядя в земляной пол.
— А чего ему, торгует себе.
— Да... Ну, а Тымапи Япык не издох еще от вина? Отец ухмыльнулся.
— Идет разговор, будто лесопромышленником хочет заделаться. А еще говорят, будто женился на молоденькой русской...
— Вот как!..— тяжело и, как показалось Йывану, с каким-то значением обронил Тойгизя.— Ну ладно, это хорошо, в лесу промышлять поопасней, чем по деревням...
Вдруг Тойгизя как бы спохватился, стал раздувать огонь в едва тлевшей углями печке, забрякал котелком, радушно и ласково приговаривая:
— Чаем сейчас попою вас, а то заболтался, старый.— и. присев перед
Когда же пили чай из оловянных тяжелых кружек, Тойгизя робко спросил:
— Принес ли тетрадку свою, Очандр?
— Принес, принес, как же!
— Тогда запиши про меня, а то ведь забуду... Очандр достал из котомки сшитую ниткой тетрадь из
грубой желтой бумаги, открыл ее на чистом месте и вывел карандашом:
«1904 год, ноября 17 дня».
Потом почесал за ухом и приписал сбоку печатными неровными буквами: Тойгизя.
— Давай.
Тойгизя стал говорить, а отец писал:
«В мае нанялся к Вулыгину путиной за 3 руб. Харчи конторские, чай, сахар, махорка за свой счет за деньги, а лапти одна пара бесплатно, вторично за деньги. Было за биру 1 руб. 70 коп., раз мылся в бане с мылом — 50 копеек. На руки получил 3 руб. 40 копеек».
— Посчитай-ка, дорогой, сколько мне еще получить до полного расчету? А то, говорят, жди, а я не стал ждать.
Отец посчитал и сказал:
— Еще три рубля двадцать копеек.
— Ну и хорошо, я тоже думал, а ты на бумаге записал, теперь уже верно...
Йыван ничего не понимал в этих разговорах, что плохое, что хорошее таят в себе эти цифры, и ему стало скучно. Он зевнул раз, другой, допил чай и привалился за спину отца на пихтовые мягкие ветки. Ему вспомнилась дорога, грохот взлетающих птиц, тот высокий лес, который отец назвал казенным, и деревня Шудымарий, и лицо бабушки Оксины, когда она пела над зыбкой... И все это промелькнуло в какую-то счастливую минуту полусна, счастливую оттого, что завтра начинается эта необыкновенная жизнь в лесу, в этом теплом доме, рядом с отцом, которого все любят, рядом с этими добрыми и ласковыми человек с реденькой просвечивающей бородкой и начатым лаптем в руках. Он первый узнал их и сказал радушно:
— Смотри-ка, сам пришел и работника привел!.. — Человек отложил работу, вышел из-за стола, пожал руку отцу, а потом долго и пристально глядел на Йывана.
— Вот уж какой он вырос, сын твой,— сказал он наконец сдавленным глухим голосом.— И Мичуш такой же был бы...— И опять сел, точно не в силах был стоять, вытащил из кармана холщовых, залатанных штанов кисет.
— Этот дядя тебя знает, а ты не помнишь его? — спросил отец, разбивая тягостную минутную тишину.
— Не помню.
— Это дядя Тойгизя.
Йыван поднял глаза и близко увидел такие ясные и такие печальные глаза Тойгизи, что почувствовал себя виноватым и спрятался за спину отца.
— Тебя в деревне не забыли,— сказал Очандр. Тойгизя только покачал головой.
— Да и я не забыл ничего,— проговорил, помолчав.—
Как Овыча твоя?
— Ничего пока,— ответил отец. Он уже снял свой тяжелый мыжер, мокрый по низу, повесил на костыль поближе к печке.
— А Каврий? — изменившимся, недобрым голосом опять спросил Тойгизя, глядя в земляной пол.
— А чего ему, торгует себе.
— Да... Ну, а Тымапи Япык не издох еще от вина? Отец ухмыльнулся.
— Идет разговор, будто лесопромышленником хочет заделаться. А еще говорят, будто женился на молоденькой русской...
— Вот как!..— тяжело и, как показалось Йывану, с каким-то значением обронил Тойгизя.— Ну ладно, это хорошо, в лесу промышлять поопасней, чем по деревням...
Вдруг Тойгизя как бы спохватился, стал раздувать огонь в едва тлевшей углями печке, забрякал котелком, радушно и ласково приговаривая:
— Чаем сейчас попою вас, а то заболтался, старый. Сейчас, ребятки, сейчас, у меня живо! — и, присев перед
«Л«лг.лтст1 гпвппитт огню:
Когда же пили чай из оловянных тяжелых кружек, Тойгизя робко спросил:
— Принес ли тетрадку свою, Очандр?
— Принес, принес, как же!
— Тогда запиши про меня, а то ведь забуду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Все собрались? — спросил отец.
— Только тебя не было, — ответил Карасим, блестя смеющимися чему-то глазами.— Пора работу начинать, вся дюжина в сборе, а Ямаш с лошадью опять! Прямо рвется в дело.
— Да и ты ведь с лошадью?
— Ага, я нынче лошадный.
— И Тойгизя здесь?
— Здесь, здесь, как же.
— Могли бы начать работу и без меня,— полушутя сказал Очандр.
— Без тебя нельзя, браток. Ты у нас счет ведешь, а без счету какая работа в лесу.
— Теперь вдвоем будем счет вести, — сказал Очандр и прижал Йывана к себе.
— Ну теперь у вас дело пойдет, за вами и сам Булы-гин не угонится!
— Да им только доверься, — задумчиво сказал Очандр, — весной на пне голышом сидеть останешься...
— Это так, так... Ну ладно, идите, а я иду дорогу поглядеть.
К зимовью от просеки вела тропа, и вскоре Очандр с Йываном увидели среди редких сосен на взгорке приземистый дом под односкатной крышей, с одним оконцем у самой земли.
— Вот здесь и будем зимовать,— сказал Очандр. Где-то в стороне, в лесу, стукал топор, потом вдруг
близко вжикнула пила.
Очандр отворил дверь и, низко нагнувшись, вошел в зимовье. Ступил за ним через высокий порог и Йыван.
В глазах, привыкших к белизне света, сделалось на время темно, а когда развиднелось, Йыван увидел вдоль людьми... Так он и уснул, улыбаясь всем разгоревшимся лицом, и когда отец оглядывался и видел это улыбающееся счастливое лицо Йывана, то и сам улыбался, качал головой и тихо говорил Тойгизе: человек с реденькой просвечивающей бородкой и начатым лаптем в руках. Он первый узнал их и сказал радушно:
— Смотри-ка, сам пришел и работника привел!..— Человек отложил работу, вышел из-за стола, пожал руку отцу, а потом долго и пристально глядел на Йывана.
— Вот уж какой он вырос, сын твой,— сказал он наконец сдавленным глухим голосом.— И Мичуш такой же был бы...— И опять сел, точно не в силах был стоять, вытащил из кармана холщовых, залатанных штанов кисет.
— Этот дядя тебя знает, а ты не помнишь его? — спросил отец, разбивая тягостную минутную тишину.
— Не помню.
— Это дядя Тойгизя.
Йыван поднял глаза и близко увидел такие ясные и такие печальные глаза Тойгизи, что почувствовал себя виноватым и спрятался за спину отца.
— Тебя в деревне не забыли,— сказал Очандр. Тойгизя только покачал головой.
— Да и я не забыл ничего,— проговорил, помолчав.—
Как Овыча твоя?
— Ничего пока,— ответил отец. Он уже снял свой тяжелый мыжер, мокрый по низу, повесил на костыль поближе к печке.
— А Каврий? — изменившимся, недобрым голосом опять спросил Тойгизя, глядя в земляной пол.
— А чего ему, торгует себе.
— Да... Ну, а Тымапи Япык не издох еще от вина? Отец ухмыльнулся.
— Идет разговор, будто лесопромышленником хочет заделаться. А еще говорят, будто женился на молоденькой русской...
— Вот как!..— тяжело и, как показалось Йывану, с каким-то значением обронил Тойгизя.— Ну ладно, это хорошо, в лесу промышлять поопасней, чем по деревням...
Вдруг Тойгизя как бы спохватился, стал раздувать огонь в едва тлевшей углями печке, забрякал котелком, радушно и ласково приговаривая:
— Чаем сейчас попою вас, а то заболтался, старый.— и. присев перед
Когда же пили чай из оловянных тяжелых кружек, Тойгизя робко спросил:
— Принес ли тетрадку свою, Очандр?
— Принес, принес, как же!
— Тогда запиши про меня, а то ведь забуду... Очандр достал из котомки сшитую ниткой тетрадь из
грубой желтой бумаги, открыл ее на чистом месте и вывел карандашом:
«1904 год, ноября 17 дня».
Потом почесал за ухом и приписал сбоку печатными неровными буквами: Тойгизя.
— Давай.
Тойгизя стал говорить, а отец писал:
«В мае нанялся к Вулыгину путиной за 3 руб. Харчи конторские, чай, сахар, махорка за свой счет за деньги, а лапти одна пара бесплатно, вторично за деньги. Было за биру 1 руб. 70 коп., раз мылся в бане с мылом — 50 копеек. На руки получил 3 руб. 40 копеек».
— Посчитай-ка, дорогой, сколько мне еще получить до полного расчету? А то, говорят, жди, а я не стал ждать.
Отец посчитал и сказал:
— Еще три рубля двадцать копеек.
— Ну и хорошо, я тоже думал, а ты на бумаге записал, теперь уже верно...
Йыван ничего не понимал в этих разговорах, что плохое, что хорошее таят в себе эти цифры, и ему стало скучно. Он зевнул раз, другой, допил чай и привалился за спину отца на пихтовые мягкие ветки. Ему вспомнилась дорога, грохот взлетающих птиц, тот высокий лес, который отец назвал казенным, и деревня Шудымарий, и лицо бабушки Оксины, когда она пела над зыбкой... И все это промелькнуло в какую-то счастливую минуту полусна, счастливую оттого, что завтра начинается эта необыкновенная жизнь в лесу, в этом теплом доме, рядом с отцом, которого все любят, рядом с этими добрыми и ласковыми человек с реденькой просвечивающей бородкой и начатым лаптем в руках. Он первый узнал их и сказал радушно:
— Смотри-ка, сам пришел и работника привел!.. — Человек отложил работу, вышел из-за стола, пожал руку отцу, а потом долго и пристально глядел на Йывана.
— Вот уж какой он вырос, сын твой,— сказал он наконец сдавленным глухим голосом.— И Мичуш такой же был бы...— И опять сел, точно не в силах был стоять, вытащил из кармана холщовых, залатанных штанов кисет.
— Этот дядя тебя знает, а ты не помнишь его? — спросил отец, разбивая тягостную минутную тишину.
— Не помню.
— Это дядя Тойгизя.
Йыван поднял глаза и близко увидел такие ясные и такие печальные глаза Тойгизи, что почувствовал себя виноватым и спрятался за спину отца.
— Тебя в деревне не забыли,— сказал Очандр. Тойгизя только покачал головой.
— Да и я не забыл ничего,— проговорил, помолчав.—
Как Овыча твоя?
— Ничего пока,— ответил отец. Он уже снял свой тяжелый мыжер, мокрый по низу, повесил на костыль поближе к печке.
— А Каврий? — изменившимся, недобрым голосом опять спросил Тойгизя, глядя в земляной пол.
— А чего ему, торгует себе.
— Да... Ну, а Тымапи Япык не издох еще от вина? Отец ухмыльнулся.
— Идет разговор, будто лесопромышленником хочет заделаться. А еще говорят, будто женился на молоденькой русской...
— Вот как!..— тяжело и, как показалось Йывану, с каким-то значением обронил Тойгизя.— Ну ладно, это хорошо, в лесу промышлять поопасней, чем по деревням...
Вдруг Тойгизя как бы спохватился, стал раздувать огонь в едва тлевшей углями печке, забрякал котелком, радушно и ласково приговаривая:
— Чаем сейчас попою вас, а то заболтался, старый. Сейчас, ребятки, сейчас, у меня живо! — и, присев перед
«Л«лг.лтст1 гпвппитт огню:
Когда же пили чай из оловянных тяжелых кружек, Тойгизя робко спросил:
— Принес ли тетрадку свою, Очандр?
— Принес, принес, как же!
— Тогда запиши про меня, а то ведь забуду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83