Сел на стул и говорит собирайся на работу я ему говорю и неохота ехать на работу работы много, ходьба далекая везде надо успевать вовремя, а плата маленькая хотя бы прибавили до пятнадцати рублей в месяц.
Хозяин говорит прибавим и харчи наши мать говорит поезжай сынок поработай поучись подумал ладно говорю поеду. Говорит будешь маркировать и задание на каждый день десять плотов я говорю если без далекой ходьбы могу выполнять с ходьбой не сумею. Хозяин говорит ходьба недалекая на квартиру встанешь в деревню Юж-кювар у Опанаса...»
Клейменые плоты снились ему по ночам...
Снег вокруг уже вытаял, но плоты хранили под собой туго сдавленные белые подушки. И каждое удобное место по берегам забито плотами — плотные ряды желтовато-белых по торцам бревен, туго стянутые врубленными поворами... Их уже издали видно, эти белые обрезы, и чем ближе, тем цх кажется все больше и больше — сотни, тыгячи этих плачущих на весеннем солнце тягучими
«...марта 19 дня встал рано хозяйка согрела чай пошел погода кислая берегом нет дороги, а Кокшагой идти десять верст восемь плотов кончил в три часа пошел на Александровскую пристань один плот еще готовый отмаркировал пошел в Шупшалово заповорщики последний плот запо-ворили я замаркировал работать очень мокро все сырые пришел вечером поздно сделал ходьбы тридцать одну версту завтра выходной день буду отдыхать...»
И не поймет Йыван, почему отраден приют этого дома в маленькой деревеньке Юж-кювар... По утрам он слышит, близко, за домом, как ярится скворец, перепевая соседа, как курлычут журавли на близком болоте, тревожно гогочут летящие над Кокшагой гуси. Может быть, они испугались отклеймованных мертвых деревьев по берегам, стянутых в крепкие плоты?..
Йыван уже давно проснулся — еще в темноте, но, вспомнив, что ему некуда сегодня спешить, сладко потянулся и закрыл глаза. В доме еще спали, мерно стукали ходики на стене, где-то неподалеку в лесу вторила им кукушка — мерно, неторопливо, суля кому-то долгие годы... И незаметно опять уснул на ласковых полатях дяди Опанаса. И опять приснились ему клейменые плоты...
— На три вершка прибыло воды в реке,— сказал внизу глуховато-сиплый голос Опанаса, и Йыван открыл глаза — в окнах на зябкой травке блестело солнце.
— Тише ты,— шикнула на мужа Опанасиха.— Пускай
— Мне нельзя начинать сев, — слегка огорченно сказал Опанас— Мать, теперь ты проверь свою руку.
Опанасиха достала из печки уголек и бросила в воду. И ее уголек, шипнув и почернев, заплавал поверху.
Но не умел Опанас говорить тихо.
— А где ребята?— спросил он жену.
И, опять шикнув, ответила тихо Опанасиха:
— На дворе где-то, на солнышке.
— Зови, да будем есть.
— Я еще принесу воды,— сказала она.
Йыван слышал, как в сенях брякнули пустые ведра.
Опанасиха прихватила еще и коромысло — далеко нести воду от ключа.
На крыльце, на тронутых теплом ступеньках она постояла, посмотрела на вставшее над лесом солнышко, на щетинку молодой изумрудной травки во дворе и, легко позвякивая ведрами, пошла через огород к оврагу.
На грядках за домом копали землю большими лопатами две ее дочери семи и девяти лет, а шестилетний Петру-ха выбирал из рыхлой земли червяков и, зажав их в горсть, бежал поближе к скворечнику на жердине и, показав на ладошке червяка орущему вверху скворцу, бросал его и бежал по грядкам за новым.
— Вы далеко не уходите,— сказала Опанасиха детям.— Сейчас есть будем, вот я воды принесу.
— Я с тобой, я с тобой! — закричал Петруха, но мать непреклонно сказала:
— Нельзя тебе.
И Петруха, бросив червяка, замелькал черными пятками к сестрам.
Опанасиха прошла по тропинке мимо загороды и за баней, высвободив жердь, вышла на тропку, ведущую в овраг.
Потом она осторожно спустилась по склону вниз, куда еще не доставало утреннее солнце. Недалеко от старой березы, тронутой зеленым туманцем едва заметных листиков, и была вырыта ямка — в травянистом окошке стояла невидимая вода.
Опустившись на колени перед ключом, она увидела, как в глубине шевелится, вскипая, белый венчик песка.
немощных, слабым дает силу... Дай здоровья и моим детям, и отцу моих детей. Дай приплоду моей скотине, моим птицам... Ключ мой серебряный, сегодня подошло выходить в поле. Дай силы выходящим в поле и воздай хлебом за их старание прилежное... Ключ мой серебряный...— прошептала Опанасиха, почти касаясь губами прохлады невидимой воды и неотрывно глядя в живое сердечко на самом донышке.
Когда она зачерпнула воды в ведра и, подняв их на коромысле, взглянула вверх, на изломе оврага увидела Петруху — его маленькая фигурка была словно вырезана на озаренном небе...
Йыван слышал, как стукнули в сенях тяжелые ведра. Потом Опанасиха вошла в избу, за ней, стукая пятками, вбежали дети. Она на них шикнула, и они, хихикнув, примолкли.
Йыван не видел, что они делали и как, но по стуку посуды догадался, что семья Опанаса уселась за столом. Потом — тихий, сипловато-торжественный голос самого Опанаса:
— Высмыла, великий белый бог, и ангелы...
И ели спокойно, тихо, о чем-то шепотом переговариваясь, Опанасиха то и дело шикала на детей. И уже неудобно, неловко сделалось Йывану лежать здесь, на полатях, в такой заботе о нем, и он опять хотел было объявить о себе, но тут Опанас сказал:
— Неси, мать, воду.
Хозяйка внесла из сеней ведра, потом вода полилась в какую-то большую посуду, и Йыван не утерпел: тихо повернулся и посмотрел вниз. Посреди избы на табуретке стояла чистая белая лохань, и в ней колыхалась едва поблескивающая вода. И вся семья стояла вокруг.
— А теперь мы узнаем, кто начнет сев,— сказал Опанас, держа в руках щипцы с малиновым угольком.— Посмотрим, какая сегодня рука у меня, — сказал он — и уголек упал в воду, прошипел, почернел и отплыл к стенке упало по колоску, и на каждом осталось только по два. А на второй день опять гром, опять рожь закачалась, и так на стебельках осталось только по одному колоску. Приходит третий день. И опять гром! Вот-вот рожь останется
299

— И у тебя рука тяжелая,— сказал Опанас— Теперь твоя очередь.
Бросила уголек и старшая девочка.
— Нет,— сказал Опанас— Теперь ты.
Но и уголек младшей дочери не обрадовал семью. Опанас печально вздохнул.
— Сынок, давай ты...
— Давай!—радостно согласился Петруха.
Девочка передала ему щипцы. Петруха живо подбежал к печке и потянулся через шесток к углям, но они были слишком далеко.
— Мать, принеси-ка табуретку,— сказал Опанас. Мальчик сам забрался на табуретку и взял щипцами
уголек. Отец опустил Петруху на пол.
Теперь опять все встали вокруг лохани, с надеждой глядя на Петруху,— только он может принести счастье в дом.
Алый уголек упал на воду, зашипел, волчком кружась в середине лохани, потом, словно кто его толкнул, поплыл по кругу и, внезапно замерев и дрогнув, ушел на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83