И это спокойное согласие Лебедева и Булыгина как бы установило над всеми власть, и все приняли эту власть с тихой покорностью. Даже Губин больше не дергался.
— Но торг еще продолжается,— сказал бодро Елкин.— Может, кто даст больше?
— Можно устно? — воскликнул опять Губин.
— Говори, Андрей Петрович.
— Две делянки я покупаю по девяносто одной тысяче. И быстро, поймав издали взгляд Лебедева, Булыгин
крикнул:
— Тогда мы с Лебедевым откажемся от всего! Или все, или ничего!
Снова зал зашевелился. Озадачились и руководители торга. Начали они совещаться меж собой. Если откажутся Булыгин с Лебедевым, лесничество проиграет, отдав две делянки из двенадцати по девяноста одной тысяче. Проигрыш составит пятьдесят семь тысяч рублей. И Силантьев отрицательно качнул головой, а Порфирий Петрович ударил молотком и объявил покупателями всего леса Лебедева и Булыгина.
На этом и завершили торг по Аргамачинскому лесничеству.
После десятиминутного перерыва, в котором все поздравляли Булыгина и Лебедева с покупкой — кто с откровенной завистью, кто затаенной,— опять собрались по звонку в зале, и Порфирий Петрович объявил продажу делянок по Кучкинскому лесничеству. Но напряжение уже спало, торги вошли в будничное, спокойное русло, да и леса в этом лесничестве не шли в сравнение тем, что достались Булыгину с Лебедевым.
который стоял еще на земле, не зная о своей участи. Он уже превращался в тысячи рублей, в десятки, в сотни тысяч, и эти тысячи воспламеняли человеческие глаза, роднили или озлобляли души.
Антон сидел в уголке на мягком стуле. У него болела голова, тяжело, тупо ломило виски, яркий свет «молний» резал глаза, и он никого не узнавал. Он плохо понял, что здесь произошло, почему тискали его руку, поздравляли.
Теперь, когда отец оставил его и Антон был один, в его утомленной голове опять ожили робкие мысли о духовной деятельности, к которой он считал себя призванным, о красоте человеческой личности, о служении народу, о страданиях во имя его, о просвещении этих забитых нуждой миллионов... Мысли эти его были робки и словно выбирались из-под тяжелого спуда. Он видел в толпе сытых, самодовольных и важных людей, своего отца, самодовольного, важного, гордого и тихо, затаенно ненавидел его и завидовал ему.
Кто-то, тяжело сопя, сел рядом и сказал жирным неверным голосом:
— Что такой невеселый, Антон Иванович? Такой хороший день, а вы грустный? Зачем так?
Это был Япык Тымапиевич, толстый, тяжелый, с сонными улыбчивыми глазами, которые внезапно и потому как-то жутковато могли с холодным змеиным бесстрастием смотреть тебе в самые зрачки. Антон почти не знал Япыка, по слышал, как, будучи волостным старшиной, он с варварской непосредственностью присваивал то казенные деньги, то держал в кутузке мужиков за неуплату копеечной подати. И странно было, что все об этом говорили С какой-то прощающей улыбкой, словно речь шла о расшалившемся ребенке.
Антон впервые так близко видел Япыка, все его мясистое лицо с жестко-улыбчивыми глазами.
Поздравляю,— сказал Япык с вкрадчивой лестью, которая была как гипноз, и Антон против воли своей улыбнулся и ответил машинально: Спасибо...
не помянуть добрым словом Булыгина,— и рукам ловко, и глаза не устают... И вот уже было только собрался Тойгизя дунуть, уже ладонь к срезу стеклянной трубочки приставил, как бубенец так явственно сбрякал, да и совсем рядом, под окошком.
88

Антона вдруг поразила странная мысль: он не чувствовал сейчас отвращения к этому человеку, которое испытывал от одних рассказов о нем! Глаза Япыка смотрели на него влюбленно и ласково, как на сына, и Антон тоже улыбнулся слабой, покорной улыбкой.
— Хороший день сегодня бог послал нам, — говорил Япык, не отпуская растерянный, покорный взгляд молодого Булыгина.
— Хороший,— согласился Антон.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
К вечеру и вовсе разметелилось, по ветру густо понесло крупный снег. Деревья вокруг зимовья расшумелись, расходились, и по всему лесу разнесся страшной монотонности шум.
— Гуж-ж-ж, гуж-ж-ж!
Ямаш, ходивший на ночь бросить сено лошадям, уже собрался толкнуть дощатую дверь в зимовье, как вдруг в шуме леса ему почудился звук бубенчика. Прислушался, повел ухом. Так и есть: по просеке кто-то ехал. И, войдя в зимовье, где уже укладывались спать, он сообщил:
— Кто-то едет.
— Да кто может ехать,— лениво ответил Карасим.— Тебе померещилось.
— Нет, я слышал бубенчик.
— Наверно, какой-нибудь начальник. Это они любят ездить с бубенчиками,— сказал Тойгизя.— Да небось мимо.— Он говорил, а руки его сами собой плели лапоть. И сейчас Тойгизя торопился закончить, оставалось только пропустить лыко лишь в пятке, и он искоса поглядывал, как раздевается Ямаш; как он повалится на нары, надо будет задуть лампу: мужики сердятся, когда зря керосин
— Придется выйти встретить,— Тойгизя уже накинул на худые плечи серый кафтан и хотел было выйти, но дверь открылась. И в зимовье ввалился толстый мужчина в тулупе.
— Хозяева дома? — сказал он, еле ворочая языком.
— Здесь,— ответили ему несколько голосов.
— Проходите, будете гостем,— приветливо пригласил Тойгизя, однако что-то заставляло его пристально вглядеться в лицо человека.
— Йыван, нужно дров подбросить в печку,— подсказал Очандр сыну.— Пусть горит, тепло кости не ломит.
Йыван поднялся с места. Открыв дверцу печи, пошевелил горящие угли. Потом накидал туда мелких березовых полешек. Дрова с шумом загорелись. В это время в избу вошел еще один мужчина, помоложе, в красном нагольном полушубке. Он помог толстому человеку снять тулуп, под которым оказалась еще черная шуба. Потом молодой посмотрел на всех, кто был в комнате. Его глаза остановились на дяде Тойгизе.
— Хозяева, — мягко, просительно сказал он, принимая, видно, Тойгизю за старшего в артели.— Не хотелось бы оставить лошадь на морозе. Есть у вас какой-нибудь сарай?
— Как же оставить коня на воле, когда есть стойло,— ответил ему Тойгизя.— Пойди и поставь к нашим лошадям да закрой ворота.
Все поняли, что это ямщик, а толстый — хозяин. Он все еще не снимал своей казенной шубы и лисьей шапки, сидящей по самые глаза, точно все еще не решил, что же делать дальше: остаться ли здесь, поехать ли дальше.
В печурке растрещались дрова, пошипливала вода В котле. Йыван, подняв крышку, бросил туда горсть смородиновых листьев.
Теперь немного погреемся, — сказал хозяин в раз-думке и присел на чурбачок против печки. — Маленько потеплело, слава богу, а то хоть ложись и околевай...—

Он встал, оделся, налил в кружки ча*х м. , ~ ~
товый к услугам.
Гости сняли шубы и сели за стол. Молодой достал из котомки хлеб, вареное мясо, соленое, в ладонь толщиной, сало. Молча пили, ели.
90

— Дядя, вы откуда? — спросил Йыван, подойдя к нему поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83