Мать надела и похвалила, хоть подошва и бугрилась под ногой рыхлыми петлями.
Йыван, не откладывая дела, принялся было за новые лапти. Он знал, как надо начинать: прежде всего свить
159
крик: кто хозяин? Кто огораживал? Но никто не признается, никого не могут найти.
— Теперь я точно знаю! — опять кричит рыжий По-лат.— В тот раз, ребятки, ошибся я, а теперь точно — его это огорода! — и опять тычет на Йывана.
Екнуло сердце Йывана, кинулся было он прочь, но чья-то цепкая рука ухватила его за ворот и кинула на землю.
— Это не наша огорода! Наша там! — заверещал Йыван. Но кто теперь поверит ему? Нужен ответчик, нужно мужикам ярость свою выплеснуть на кого-то.
— Дать ему, дать!
И свистнула в воздухе ветвина Андрия и ожгла через рубаху спину, да другой раз, да третий!.. Кажется, перехлестнет пополам его маленькое, жидкое тело. Йыван бьется, но держат теперь его крепко за руки да за ноги.
— Ай, спасите! Ай, не надо!..
Не выдержал кузнец, перехватил руку Андрия.
— Погодь, Андрий,— спокойно сказал кузнец,— надо бы поточнее узнать, чья ограда.
И крепко, должно быть, стиснул он руку Янлыка Андрия, так крепко, что Андрий, побелев от гнева лицом, все же удержался и не ударил Федора. Будь другой, по-слабже, вылетели бы у того зубы. А тут еще в толпе ропот поднялся несмелый: да, проверить надо!
— Чего тут проверять! — крикнул Андрий.
— Нет,— спокойно возразил Федор, — я знал покойного Очандра, он плохо не любил делать, и думаю, это не его изгородь...
— А чья же?— тихо спросил Шем Каврий, точно желая уличить во лжи кузнеца.
— А не знаю чья.
— Не знаешь, а говоришь! — выкрикнул Полат, норовя подойти поближе к Каврию, чтобы он видел его рвение.— Эта ихняя, ихняя!
— Даже если ихняя,— сказал глухо Федор, — нам нужно прежде сказать об этом Овыче или велеть тому же парнишке починить ее, а не обижать
Меньшая, человек в десять, шла впереди, молча, затаенно — это была верхушка Нурвел во главе с Каврием и Андрием, да к ним еще прилепился Полат — это его рыжая голова мелькала между картузов. Другая же часть, большая, человек в тридцать, все отставала и растягивалась вдоль изгороди, словно чужие друг другу. Так и пришли обратно в деревню — солнце уже клонилось к черневшему вдалеке бору...
— Йыван, — сказала Овыча,— не починишь ли ты мои лапти?
— Надо за лыком сходить...
— Да лыки есть, отец еще припас, на повети лежат. Сумеешь ли только?
Йыван промолчал, пошел на поветь, принес две связки лыка и колодку. Ни слова не говоря, надел на колоду худой материн лапоть и начал вдевать лыко в след.
Йыван и раньше починкой занимался — отец в зимовье учил его этому. А плести новые не научился. Отец говорил: «Не торопись, успеешь, научу еще новые плести». Вот нужда пришла, а плести не умеет. Ладно, лето на дворе, а осень придет — нет лаптей.
Мать, погромыхивая чугунами у печки, говорила:
— Можно и новые купить, вроде бы и не дорого берут, четыре-пять копеек, да для нас теперь и эти деньги большие...— И спрашивала, ободряя неуверенные движения сына: — Ну как, получается?— И радостно сплескивала руками: — Да и правда хорошо выходит! Когда ты успел научиться ловко-то так?..
— Зимой, когда на бору жили, — глухо ответил Йыван.— Вечерами все только и плели лапти, а я глядел.
— Да ты, может, и новые умеешь?
тоже не слыша плача дочери в зыбке.
— Хорошо-то как!..
Йыван залился звонким счастливым смехом.
— Вот еще девятилычные тебе сплету! Я все научусь, как дядя Потап! Вот увидишь!..
162
— Садись, садись, начнем,— сказал дядя Потап Йывану.
Йыван сел на скамеечку.
— Что я буду делать, смотри и сам делай то же самое. Это лыко нужно так положить, а это — вот так, вот это — так...
Йыван стал плести лыко, искоса глядя на руки Потапа, маленькие, сухие, быстрые.
— А теперь вот закругли, а лыко согни вот так, поверни, как это я делаю. Видишь?
Йыван делает все то, что велит Потап. И хоть только словом и подсказывает да показывает на своем плетении, дело у Йывана сразу пошло. И после носка остановки не получилось — дырочка для веревки как будто сама собой сделалась. Правда,, на пятке опять вышла остановка — одно лыко повернулось не в ту сторону.
— Распусти,— приказал Потап.— Гляди, какой ход у лыка. Понял?
— Понял, ага!
Только в потемках Йыван закончил свой лапоть. Дядя Потап долго его рассматривал, поглаживал, мял в чутких сухих пальцах, потом сказал:
— Ладно, ничего.— И, отдавая, добавил: — Это будет самый дорогой твой лапоть.
Йыван готов был плясать от радости.
— Приходи завтра другой плести,— сказал дядя Потап.
Йыван стрелой перелетел улицу, вбежал в свою избу с сияющим, счастливым лицом. Даже плача сестры в зыбке не слышал он в эту минуту.
— Мама! Мама! Вот!..— И протягивал матери свой лапоть как драгоценность. И как драгоценность приняла его Овыча, поглядела с удивлением, зачем-то еще и понюхала.
— Неужели сам?!
— Сам! Дядя Потап даже пальцем не притронулся. Померя^ мама!
Оиыча стала примерять на босую ногу новую обувь,
5
«Дня 30 августа месяца, за учение дяде Потапу отдано 2 копейки деньгами сплетено две пары лаптей. Итого экономия 6 копеек».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Давно ли еще желто и плотно светились поля вдоль Санчурского тракта, а вот уже и первые суслоны — точно шатры какого-то доброго войска, подступившего к деревне...
Может быть, это войско называется — осень? И не оно ли прошло по окрестным лесам и оврагам? Не оно ли согнало к деревне шумные табуны синиц? И кто цыплячьим пухом закидал вязы, если не это невидимое, тихое войско?..
Вон как переменилось кругом за какие-то несколько дней, пока Йыван осваивал ремесло плетенья. Шелковые густые березы испятнались желтыми брызгами. А кленовые листья, похожие на лапы гусей, запылали.
Откуда взялись эти яркие краски?
И вода в речке будто потяжелела, стала чище, а все лето стоявшие заросшими озерки и болота очистились, и не узнать их — в прозрачной воде даже дно видать... А солнце, кажется, ярится еще пуще в чистом воздухе, да уж утомилось оно за лето: смотрит грустно, как молодая девушка, уставшая на работе, и по небу катается погоже, поспешней.
Осень... Как она не похожа на прошлую. Таким же тихим утром ходили они с отцом драть лыко, и вот так же летел, качаясь, журавлиный клин, только переливчатый звон в синей вышине не рвал тоской сердце Йывана... Он хорошо помнит, с каким радостным восторгом слушал песню. Чему он радовался?.. Почему калиновый куст кажется теперь обрызганным кровью подстреленной в вы- гроб, испятнав белую плаху бурыми шишками влажной глины...
Солнце поднялось уже высоко, трава высохла, клены еще печальнее запламенели, а Йыван все никак не мог найти подходящей липки, чтобы приняться за дело. В лес глубоко он боялся заходить сегодня: вчера шел мимо дома рыжий Полат, а он с сестрой на руках сидел на крылечке, и Полат сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Йыван, не откладывая дела, принялся было за новые лапти. Он знал, как надо начинать: прежде всего свить
159
крик: кто хозяин? Кто огораживал? Но никто не признается, никого не могут найти.
— Теперь я точно знаю! — опять кричит рыжий По-лат.— В тот раз, ребятки, ошибся я, а теперь точно — его это огорода! — и опять тычет на Йывана.
Екнуло сердце Йывана, кинулся было он прочь, но чья-то цепкая рука ухватила его за ворот и кинула на землю.
— Это не наша огорода! Наша там! — заверещал Йыван. Но кто теперь поверит ему? Нужен ответчик, нужно мужикам ярость свою выплеснуть на кого-то.
— Дать ему, дать!
И свистнула в воздухе ветвина Андрия и ожгла через рубаху спину, да другой раз, да третий!.. Кажется, перехлестнет пополам его маленькое, жидкое тело. Йыван бьется, но держат теперь его крепко за руки да за ноги.
— Ай, спасите! Ай, не надо!..
Не выдержал кузнец, перехватил руку Андрия.
— Погодь, Андрий,— спокойно сказал кузнец,— надо бы поточнее узнать, чья ограда.
И крепко, должно быть, стиснул он руку Янлыка Андрия, так крепко, что Андрий, побелев от гнева лицом, все же удержался и не ударил Федора. Будь другой, по-слабже, вылетели бы у того зубы. А тут еще в толпе ропот поднялся несмелый: да, проверить надо!
— Чего тут проверять! — крикнул Андрий.
— Нет,— спокойно возразил Федор, — я знал покойного Очандра, он плохо не любил делать, и думаю, это не его изгородь...
— А чья же?— тихо спросил Шем Каврий, точно желая уличить во лжи кузнеца.
— А не знаю чья.
— Не знаешь, а говоришь! — выкрикнул Полат, норовя подойти поближе к Каврию, чтобы он видел его рвение.— Эта ихняя, ихняя!
— Даже если ихняя,— сказал глухо Федор, — нам нужно прежде сказать об этом Овыче или велеть тому же парнишке починить ее, а не обижать
Меньшая, человек в десять, шла впереди, молча, затаенно — это была верхушка Нурвел во главе с Каврием и Андрием, да к ним еще прилепился Полат — это его рыжая голова мелькала между картузов. Другая же часть, большая, человек в тридцать, все отставала и растягивалась вдоль изгороди, словно чужие друг другу. Так и пришли обратно в деревню — солнце уже клонилось к черневшему вдалеке бору...
— Йыван, — сказала Овыча,— не починишь ли ты мои лапти?
— Надо за лыком сходить...
— Да лыки есть, отец еще припас, на повети лежат. Сумеешь ли только?
Йыван промолчал, пошел на поветь, принес две связки лыка и колодку. Ни слова не говоря, надел на колоду худой материн лапоть и начал вдевать лыко в след.
Йыван и раньше починкой занимался — отец в зимовье учил его этому. А плести новые не научился. Отец говорил: «Не торопись, успеешь, научу еще новые плести». Вот нужда пришла, а плести не умеет. Ладно, лето на дворе, а осень придет — нет лаптей.
Мать, погромыхивая чугунами у печки, говорила:
— Можно и новые купить, вроде бы и не дорого берут, четыре-пять копеек, да для нас теперь и эти деньги большие...— И спрашивала, ободряя неуверенные движения сына: — Ну как, получается?— И радостно сплескивала руками: — Да и правда хорошо выходит! Когда ты успел научиться ловко-то так?..
— Зимой, когда на бору жили, — глухо ответил Йыван.— Вечерами все только и плели лапти, а я глядел.
— Да ты, может, и новые умеешь?
тоже не слыша плача дочери в зыбке.
— Хорошо-то как!..
Йыван залился звонким счастливым смехом.
— Вот еще девятилычные тебе сплету! Я все научусь, как дядя Потап! Вот увидишь!..
162
— Садись, садись, начнем,— сказал дядя Потап Йывану.
Йыван сел на скамеечку.
— Что я буду делать, смотри и сам делай то же самое. Это лыко нужно так положить, а это — вот так, вот это — так...
Йыван стал плести лыко, искоса глядя на руки Потапа, маленькие, сухие, быстрые.
— А теперь вот закругли, а лыко согни вот так, поверни, как это я делаю. Видишь?
Йыван делает все то, что велит Потап. И хоть только словом и подсказывает да показывает на своем плетении, дело у Йывана сразу пошло. И после носка остановки не получилось — дырочка для веревки как будто сама собой сделалась. Правда,, на пятке опять вышла остановка — одно лыко повернулось не в ту сторону.
— Распусти,— приказал Потап.— Гляди, какой ход у лыка. Понял?
— Понял, ага!
Только в потемках Йыван закончил свой лапоть. Дядя Потап долго его рассматривал, поглаживал, мял в чутких сухих пальцах, потом сказал:
— Ладно, ничего.— И, отдавая, добавил: — Это будет самый дорогой твой лапоть.
Йыван готов был плясать от радости.
— Приходи завтра другой плести,— сказал дядя Потап.
Йыван стрелой перелетел улицу, вбежал в свою избу с сияющим, счастливым лицом. Даже плача сестры в зыбке не слышал он в эту минуту.
— Мама! Мама! Вот!..— И протягивал матери свой лапоть как драгоценность. И как драгоценность приняла его Овыча, поглядела с удивлением, зачем-то еще и понюхала.
— Неужели сам?!
— Сам! Дядя Потап даже пальцем не притронулся. Померя^ мама!
Оиыча стала примерять на босую ногу новую обувь,
5
«Дня 30 августа месяца, за учение дяде Потапу отдано 2 копейки деньгами сплетено две пары лаптей. Итого экономия 6 копеек».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Давно ли еще желто и плотно светились поля вдоль Санчурского тракта, а вот уже и первые суслоны — точно шатры какого-то доброго войска, подступившего к деревне...
Может быть, это войско называется — осень? И не оно ли прошло по окрестным лесам и оврагам? Не оно ли согнало к деревне шумные табуны синиц? И кто цыплячьим пухом закидал вязы, если не это невидимое, тихое войско?..
Вон как переменилось кругом за какие-то несколько дней, пока Йыван осваивал ремесло плетенья. Шелковые густые березы испятнались желтыми брызгами. А кленовые листья, похожие на лапы гусей, запылали.
Откуда взялись эти яркие краски?
И вода в речке будто потяжелела, стала чище, а все лето стоявшие заросшими озерки и болота очистились, и не узнать их — в прозрачной воде даже дно видать... А солнце, кажется, ярится еще пуще в чистом воздухе, да уж утомилось оно за лето: смотрит грустно, как молодая девушка, уставшая на работе, и по небу катается погоже, поспешней.
Осень... Как она не похожа на прошлую. Таким же тихим утром ходили они с отцом драть лыко, и вот так же летел, качаясь, журавлиный клин, только переливчатый звон в синей вышине не рвал тоской сердце Йывана... Он хорошо помнит, с каким радостным восторгом слушал песню. Чему он радовался?.. Почему калиновый куст кажется теперь обрызганным кровью подстреленной в вы- гроб, испятнав белую плаху бурыми шишками влажной глины...
Солнце поднялось уже высоко, трава высохла, клены еще печальнее запламенели, а Йыван все никак не мог найти подходящей липки, чтобы приняться за дело. В лес глубоко он боялся заходить сегодня: вчера шел мимо дома рыжий Полат, а он с сестрой на руках сидел на крылечке, и Полат сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83