— Дети-то не сядут, что ли? — спросил Очандр.
— Успеют они,— ответила хозяйка.— После поедят.
— Пусть вместе с нами поужинают,— не отступал Очандр.— Вместе повеселее.
— Садитесь,— скомандовала старуха, и те, как горох, посыпали с полатей — все девочки. Очандр обежал их глазами, считая, взял нож и разрезал на равные доли калиновый пирог, испеченный на дорогу Овычей. Дети несмело потянулись по примеру самой младшей — девочки лет четырех и, спрятав глаза, припали к сладко-горькому вкусному куску, рубиново краснеющему посередке.
Хозяйка, присевшая было к столу, поднялась — в зыбке за печкой заплакал маленький Ямаш. Было слышно, как зыбка заскрипела и неожиданно мягкий баюкающий голос запел:
Лелл-лелл лелыки,
Гонит стадо Патема, Доит козу Окавий. Молоко тебе несу И досыта напою.
Она помолчала, качая зыбку, и еще тише, еще нежнее довела песню:
Станешь крепким, словно дуб, Станешь сильным, как Онар, Станешь нас кормить-поить, От врагов оберегать... Лелл-лелл лелыки...
Песня понравилась Йывану. Какая, правда, чудная эта деревня — Шудымарий. И как чудно отец сказал: «А кто помер?..»
Ребятишки, доев пирог и захватив в горсть по картофелине, юркнули на полати и теперь опять оттуда наблюдали.
Когда бабушка вернулась к столу, Йыван не выдержал и спросил смело:
— А почему вашу деревню называют Шудымарий? Бабушка внимательно посмотрела на Йывана и улыбнулась.
— Расскажи, бабушка,— в один голос вдруг попросили с полатей ребята. Видно, они уже знали все, но и им было интересно.
— Придется рассказать, что с вами делать.— И переждав с минуту, начала так:
— Наша деревня старая-престарая. Наверно, лет двести или триста, а может, и больше. Вначале было, правда, пять-шесть дворов. Со временем народ плодился, деревня росла. И жизнь была хорошая. И в еде, и в одежде никто не нуждался. И скота было полны дворы, и домашней птицы, и пчел держали много. И зверей для охоты в бору хватало. До ста дворов деревня росла, и люди не знали ни горя, ни печали, все жили в дружбе да в согласии: друг друга уважали, старших почитали, бессильных защищали, врагов сообща одолевали. Как только стало в деревне сто дворов — все как бы перевернулось. После того деревня чему-то здесь всегда получалось так: одни рождались, а взамен кто-то тут же умирал. Не успеют похоронить мужчину, тут же появлялся новорожденный мальчик. Вот и наш ребенок родился, а на другой день умер старик Чо-пой. Хороший мастер был лапти плести. Его род по сей день на нас косится. Смерть в одной семье приносит радость другой, а рождение в одной — горе для другой семьР1. Поэтому грызутся сельчане все время, нет среди них мира. А женщины тут во внимание не берутся. Но рождение девочки приносит лишь горе. Вот у нас их пятеро, да какова от них польза? Земли на них не дают, в бор они не ходят. Слава богу, последнего бог сына послал.
— А почему же мужчин не делается больше ста? — хочется узнать Йывану.
— Говорю же, прокляла Овда1. Я сама-то ее не видела. Знаю лишь по рассказам людей,— многозначительно вздохнула старуха.— Она мало чем отличается от человека. Людям она чаще предстает в образе женщины. На вид не так она страшна, как другие нечистые силы. Говорят, среди них есть такие красивые девушки, что просто диву даешься. Но все равно их можно отличить от людей: ступни ног выворочены назад, а груди огромные. Овда их перекидывает через плечи, ей так ходить удобнее, впереди не мешают. Руки у нее тоже как руки, только пальцы длинные. Это — чтобы она хорошо могла щекотать человека. Встретит Овда в лесу человека и начнет щекотать. А тому, бедному, и страшно, да хохот берет. Да такой, что и остановиться не может. Вот так хохотом своим захлебнется и умрет. А Овда вдоволь насмеется да и пошла дальше. Но какая она ни сильная да ни хитрая, но и ее можно одолеть. Как? А вот как. Есть у Овды одно слабое место: под мышками у нее дыра. Стоит только задеть эту дыру, тут же выбьется она из сил, делай с ней, что хочешь. Отпустишь — снова начнет щекотать да смеяться. Вот какая она, Овда. Но марийцев этой местности Овда никогда не трогала прежде. И они не сердили ее, всегда старались угодить ей. Если Овда проклянет, вся деревня пострадает: или сгорит, или мор начнет, болезнью какой-либо весь народ сметет, или урожай не уродится — голод наступит. В большом котле и угощать ее. Таким Овда всегда помогает. У тех, кто Овду угощал, и хлеба в поле вдвое были гуще, и скотина, и птица домашняя хорошо плодилась. А рабочие лошади всегда были в теле, сильные и крепкие. Помчится хозяин на таком коне — никто и не догонит. Но больше всех Овда лошадей любит. Иные рассказывают, что видели Овду в хлеву, как она их поит, кормит, гривы расчесывает. А если на хозяина сердита, всю ночь мучает коня, носится верхом, пока тот из силы не выбьется.
Говорят, кому Овда покровительствовала, те богатели, а на кого сердилась, тех доводила до нищеты. А вот в Шудымарий, как стало сто дворов, вся жизнь в деревне испортилась.
— А почему так случилось? — спросил Йыван.
— Из-за одного непутевого марийца,— ответила старуха.
— А из-за кого? — заинтересовался и Очандр.
— Говорят, из-за Унчеша. Никого он не слушался, все делал наоборот. Скажешь одно, он делает другое. До сих пор таких людей кличут Унчешами. Вот однажды в лесу была Овдиная свадьба. Три дня, три ночи эти нечистые пировали. Под барабан и волынку плясали, пели... Во время свадьбы все Овды бывают добрыми. Будь там человек, ничего с ним не сделают, даже пальцем не тронут. Вот этим решил воспользоваться Унчеш и пошел на свадьбу к Овде на даровой пир, да, видать, очень уж приглянулась ему сама невеста. Сунул палец ей под мышку и поволок. Что тут сделалось, сказать нельзя. Все Овдиное племя кинулось за ним. Отняли свою невесту, а Унчеша прогнали с проклятием. Под проклятие Овды попал не только Унчеш, но и вся деревня.
«Пусть сто ваших дворов никогда не прибавится, а сто ваших мужчин будут навеки только сотней»,— таково было их проклятие.
Вот сто марийцев сотней и остались. И деревня после этого стала называться Шудымарий. Что сделалось после этого! В ином дворе жили двое-трое братьев. Подходило время кому-то отделяться, обзаводиться своим хозяйством, да страх брал — никто не решался в деревне поднимать сруб сто первого дома. По просеке уже шла крепкая, торная ди^~, ~. ная и нахоженная. Да и по лесу тоже было много Вдруг на просеку вышел человек в заячьем обеих стен забросанные лапником и сеном нары, а у окошка - длинный в три плахи столик. Возле окошка сидад в длинном сером мыжере, низко подпоясанном ремешком.
— Карасим! — воскликнул Очандр.— А мы к тебе в Большой Шап приворачивали.
И видно было, что Карасим тоже рад встрече, рад тому, что пришел Очандр.
— Явился, пропащий! — сказал он, крепко стискивая руку Очандру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83