Он был уверен, что Сера - разговоры вести, а деревья в лесу не считаны, нет, не считаны... Так думает Япык, сквозь дрему покачиваясь в кошевке. И время от времени видится ему большая, сияю щая бронзовая доска с родовым знаком Тойдемов красивые, завитые буквы: «Торговый дом Япыка Тойде мова»...
94
когда хозяева провожали Митрича, он пристально, исподлобья наблюдал за Серафимой, за лесничим, за Япыком, оплывшим с похмелья.
— Ах, какая у вас шкура в санях!..— воскликнула Серафима, когда Тойплат подвел лошадь Митрича. А в санях лежала почти черная, пышная медвежья шкура.
— Это старый медведь,— сказал Митрич.
— Как чудесно! — и Серафима провела рукой по жесткой пышной шерсти.
И Митрич, с усмешечкой глядя на уныло стоящего Япыка, сказал:
— Придется, Япык Тымапиевич, добывать медведя-то, а? — И уже садясь в кошевку, в эту пышную шкуру, утонув в ней, добавил, подзадоривая: — А и в самом деле, приезжай. Есть там у меня одна берлога. Хороший мишка лежит!
«Чтоб ты сдох в этой берлоге»,— думал Тойплат, распахивая тяжелые ворота на улицу.
— А что, вот и приеду! — вдруг загорелся Япык.— Возьму да и приеду после рождества!..
«Не замерз ты еще там...— презрительно говорит про себя Тойплат и оглядывается на дремлющего хозяина.— Спит вроде, а может, и не спит — у него не угадаешь: прикроет свои глазки и сидит, маракует чего-то в своей оплывшей жиром башке, денежки, может, пересчитывает. Или вдруг скажет: «Ты давай на дорогу смотри, не оглядывайся!» Так что, поди, узнай, спит или нет. Ах, да если бы Серафима хоть слово сказала, хоть намеком, он бы долго не раздумывал... И опять мерещится Тойплату Серафима, близкая, дразняще доступная, но словно бы выжидающая какого-то момента. И на все готов Тойплат, на все. Опять он оглядывается на хозяина. Теперь-то ясно, что Япык спит — даже губу отвесил, а воротник весь закуржавел. Но рука где-то там, под шубой, на животе за револьвер держится. Но и про это знает Тойплат. Да что ему Япыков револьвер!.. Эх, Серафима, хоть слово, хоть намек — не может больше терпеть сердце Тойплата!.. И, прикрыв отяжелевшие от бахромы инея ресницы, Тойплату мерещится уже который раз видение: лежит он в сарае, в холодке, а на дворе нещадное солнце, и по этому солнцу идет Серафима в легком платье, идет прямо к нему, в сарай, все ближе, ближе и вот уже стала в воротах — платье просвечивает, и она перед ним будто нагая, и, смеясь, говорит, точно дразнит: «Где ты там? Дрыхнешь? — И переступает порог.— Да как хорошо-то у тебя тут, ой как чудесно! Надо будет как-нибудь ночку поспать здесь, а то в доме духота. Пустишь?» И серьезно, грубо отворачивая горящее лицо: «Пущу...» А она рассыпалась смехом. «Иди, говорит, тебя хозяин зовет, а я тут полежу в холодке». И только он поднялся, она и в самом деле повалилась на сено, беззвучно засмеялась, глядя на пего: неуклюжего, лохматого, с длинной, крепкой спиной. И говорит еще: «Иди, иди, Япык зовет...» И он ушел, поминутно оглядываясь на сарай. Потом он каждую ночь Ждал ее, томился, с глухим стоном ворочался на сене, да она так и не ппишла. А после петоовок пошли дожди, похо-
лях круп лошади, да слышал легкие, дробные удары задних копыт в передок. Наконец за спиной у него грянул выстрел. Лошадь понесла еще быстрее, сани затрясло, закидало с полоза на полоз, ошметки снега из-под копыт ядрами засвистели возле головы.
96
— Эй, ты, уснул, никак? — раздался голос Япыка, и Тойплат вздрогнул, высунул голову. Лошадь шла шагом, тяжело поводя густо закуржевевшими боками. Заметно потемнело небо над бором. Где они? Куда едут? То ли дорога все, или опять сбились!..
— Скоро ли приедем на кордон? — спросил Япык.
— Откуда я знаю,—пробурчал Тойплат, отворачивая лицо от встречного ветерка.
— Да тебе же объяснял мужик!
— Чего он объяснял.., Одна, говорит, дорога...
Но и правда, говорил еще мужик, где повернуть — за каким-то ельником, да совсем забыл Тойплат в мечтах о Серафиме. И от того, что он ясно понял, что забыл, о чем говорил ему бородатый мужик в горномарийском починке, Тойплата охватил страх.
— По-русски говорил, вот я и забыл, — бормотал он в свое оправдание.— По-русски я долго не помню, вылетает...
— Чего ты там мелешь? — сердился Япык.— Вот я тебя сейчас, пустая башка!..
Тойплат обернулся, чтобы посмотреть, не собирается ли хозяин стукнуть его по спине, и тут увидел поверх Япыковой шапки на дороге, на санном следу, саженях в ста, собаку.
— Какая-то собака,— неуверенно сказал Тойплат.
— Где еще собака? — Япык заворочался и сразу увидел, что это волк. И рука уже лихорадочно шарила в сене завернутое в мешковине ружье. И лошадь уже почуяла зверей. Вскидывала голову, фыркала, косила назад.
— Гони, да не опрокинь только,— сдавленно прохрипел Япык. Он уже срывал мешковину, обнажая узкую, гладкую ложу своего нового ружья.
Тойплат не своим голосом крикнул на лошадь, и она словно все сразу поняла — санки дернулись, бубенец залился, в лицо ударил тугой морозный ветер. Тойплат — только вытянувшийся в оглоб-
И снова выстрелил сзади Япык, а потом стрелял еще и еще, точно за ними гналась бесчисленная стая. А лошадь точно выбивалась из сил. Но вроде дорога пошла потверже — только повизгивало под полозьями и слегка кидало на поворотах.
— Все,— сказал Япык непонятно о чем: то ли волки отстали, то ли все патроны истратил.
Тойплат не смел оглянуться — дорога пошла под уклон, в овраг, да наискось, и он, завалившись вправо, тянул на себя вожжи. Потом неслись внизу, по лощине, и лес по сторонам был уже глухой, темный, и бубенчик под дугой бренчал робко, точно тоже напугался и боялся разбудить новую стаю волков.
Так молча и доехали до кордона — желтые огоньки сверкнули внезапно и так близко, что Тойплат не успел обрадоваться.
На звон бубенца из-под плотных, тяжелых ворот вылетел со злобным лаем черный мохнатый пес. Лошадь встала, тяжело водя боками и пыхая на собаку клубами пара из ноздрей.
Медленно, скрипя морозно на железных штырях, отворились ворота, и малый лет двадцати пяти, в накинутом на плечи полушубке, исподлобья глянув на вылезающего из кошевки Япыка, сказал глухо и как будто недовольно:
— Здравствуйте... А батя вас вчера ждал... Ну, пошла,— пробормотал он на собаку и толкнул ее мягким валенком из-под ног лошади.
Тойплат въехал во двор, и ворота опять медленно проскрипели, затворяясь.
«Дикое место, однако»,— 'подумал Тойплат.
Когда они с угрюмо молчавшим малым убрали лошадь и вошли в хорошо освещенную десятилинейной лампой чистую избу, Япык, уже в одной легкой поддевке говорил про волков: как они напали на них и как он едва отбился.
Митрич, худой, высокий, с рыжей, острой бородкой. И усами вразлет, с приветливой виноватой улыбкой слушал Никиту и доверчиво кивал головой:
«И в самом деле так» - оглядывая толстое, жирное, могучее тело Ипь
— Силантьев, говоришь, доволен остался!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
94
когда хозяева провожали Митрича, он пристально, исподлобья наблюдал за Серафимой, за лесничим, за Япыком, оплывшим с похмелья.
— Ах, какая у вас шкура в санях!..— воскликнула Серафима, когда Тойплат подвел лошадь Митрича. А в санях лежала почти черная, пышная медвежья шкура.
— Это старый медведь,— сказал Митрич.
— Как чудесно! — и Серафима провела рукой по жесткой пышной шерсти.
И Митрич, с усмешечкой глядя на уныло стоящего Япыка, сказал:
— Придется, Япык Тымапиевич, добывать медведя-то, а? — И уже садясь в кошевку, в эту пышную шкуру, утонув в ней, добавил, подзадоривая: — А и в самом деле, приезжай. Есть там у меня одна берлога. Хороший мишка лежит!
«Чтоб ты сдох в этой берлоге»,— думал Тойплат, распахивая тяжелые ворота на улицу.
— А что, вот и приеду! — вдруг загорелся Япык.— Возьму да и приеду после рождества!..
«Не замерз ты еще там...— презрительно говорит про себя Тойплат и оглядывается на дремлющего хозяина.— Спит вроде, а может, и не спит — у него не угадаешь: прикроет свои глазки и сидит, маракует чего-то в своей оплывшей жиром башке, денежки, может, пересчитывает. Или вдруг скажет: «Ты давай на дорогу смотри, не оглядывайся!» Так что, поди, узнай, спит или нет. Ах, да если бы Серафима хоть слово сказала, хоть намеком, он бы долго не раздумывал... И опять мерещится Тойплату Серафима, близкая, дразняще доступная, но словно бы выжидающая какого-то момента. И на все готов Тойплат, на все. Опять он оглядывается на хозяина. Теперь-то ясно, что Япык спит — даже губу отвесил, а воротник весь закуржавел. Но рука где-то там, под шубой, на животе за револьвер держится. Но и про это знает Тойплат. Да что ему Япыков револьвер!.. Эх, Серафима, хоть слово, хоть намек — не может больше терпеть сердце Тойплата!.. И, прикрыв отяжелевшие от бахромы инея ресницы, Тойплату мерещится уже который раз видение: лежит он в сарае, в холодке, а на дворе нещадное солнце, и по этому солнцу идет Серафима в легком платье, идет прямо к нему, в сарай, все ближе, ближе и вот уже стала в воротах — платье просвечивает, и она перед ним будто нагая, и, смеясь, говорит, точно дразнит: «Где ты там? Дрыхнешь? — И переступает порог.— Да как хорошо-то у тебя тут, ой как чудесно! Надо будет как-нибудь ночку поспать здесь, а то в доме духота. Пустишь?» И серьезно, грубо отворачивая горящее лицо: «Пущу...» А она рассыпалась смехом. «Иди, говорит, тебя хозяин зовет, а я тут полежу в холодке». И только он поднялся, она и в самом деле повалилась на сено, беззвучно засмеялась, глядя на пего: неуклюжего, лохматого, с длинной, крепкой спиной. И говорит еще: «Иди, иди, Япык зовет...» И он ушел, поминутно оглядываясь на сарай. Потом он каждую ночь Ждал ее, томился, с глухим стоном ворочался на сене, да она так и не ппишла. А после петоовок пошли дожди, похо-
лях круп лошади, да слышал легкие, дробные удары задних копыт в передок. Наконец за спиной у него грянул выстрел. Лошадь понесла еще быстрее, сани затрясло, закидало с полоза на полоз, ошметки снега из-под копыт ядрами засвистели возле головы.
96
— Эй, ты, уснул, никак? — раздался голос Япыка, и Тойплат вздрогнул, высунул голову. Лошадь шла шагом, тяжело поводя густо закуржевевшими боками. Заметно потемнело небо над бором. Где они? Куда едут? То ли дорога все, или опять сбились!..
— Скоро ли приедем на кордон? — спросил Япык.
— Откуда я знаю,—пробурчал Тойплат, отворачивая лицо от встречного ветерка.
— Да тебе же объяснял мужик!
— Чего он объяснял.., Одна, говорит, дорога...
Но и правда, говорил еще мужик, где повернуть — за каким-то ельником, да совсем забыл Тойплат в мечтах о Серафиме. И от того, что он ясно понял, что забыл, о чем говорил ему бородатый мужик в горномарийском починке, Тойплата охватил страх.
— По-русски говорил, вот я и забыл, — бормотал он в свое оправдание.— По-русски я долго не помню, вылетает...
— Чего ты там мелешь? — сердился Япык.— Вот я тебя сейчас, пустая башка!..
Тойплат обернулся, чтобы посмотреть, не собирается ли хозяин стукнуть его по спине, и тут увидел поверх Япыковой шапки на дороге, на санном следу, саженях в ста, собаку.
— Какая-то собака,— неуверенно сказал Тойплат.
— Где еще собака? — Япык заворочался и сразу увидел, что это волк. И рука уже лихорадочно шарила в сене завернутое в мешковине ружье. И лошадь уже почуяла зверей. Вскидывала голову, фыркала, косила назад.
— Гони, да не опрокинь только,— сдавленно прохрипел Япык. Он уже срывал мешковину, обнажая узкую, гладкую ложу своего нового ружья.
Тойплат не своим голосом крикнул на лошадь, и она словно все сразу поняла — санки дернулись, бубенец залился, в лицо ударил тугой морозный ветер. Тойплат — только вытянувшийся в оглоб-
И снова выстрелил сзади Япык, а потом стрелял еще и еще, точно за ними гналась бесчисленная стая. А лошадь точно выбивалась из сил. Но вроде дорога пошла потверже — только повизгивало под полозьями и слегка кидало на поворотах.
— Все,— сказал Япык непонятно о чем: то ли волки отстали, то ли все патроны истратил.
Тойплат не смел оглянуться — дорога пошла под уклон, в овраг, да наискось, и он, завалившись вправо, тянул на себя вожжи. Потом неслись внизу, по лощине, и лес по сторонам был уже глухой, темный, и бубенчик под дугой бренчал робко, точно тоже напугался и боялся разбудить новую стаю волков.
Так молча и доехали до кордона — желтые огоньки сверкнули внезапно и так близко, что Тойплат не успел обрадоваться.
На звон бубенца из-под плотных, тяжелых ворот вылетел со злобным лаем черный мохнатый пес. Лошадь встала, тяжело водя боками и пыхая на собаку клубами пара из ноздрей.
Медленно, скрипя морозно на железных штырях, отворились ворота, и малый лет двадцати пяти, в накинутом на плечи полушубке, исподлобья глянув на вылезающего из кошевки Япыка, сказал глухо и как будто недовольно:
— Здравствуйте... А батя вас вчера ждал... Ну, пошла,— пробормотал он на собаку и толкнул ее мягким валенком из-под ног лошади.
Тойплат въехал во двор, и ворота опять медленно проскрипели, затворяясь.
«Дикое место, однако»,— 'подумал Тойплат.
Когда они с угрюмо молчавшим малым убрали лошадь и вошли в хорошо освещенную десятилинейной лампой чистую избу, Япык, уже в одной легкой поддевке говорил про волков: как они напали на них и как он едва отбился.
Митрич, худой, высокий, с рыжей, острой бородкой. И усами вразлет, с приветливой виноватой улыбкой слушал Никиту и доверчиво кивал головой:
«И в самом деле так» - оглядывая толстое, жирное, могучее тело Ипь
— Силантьев, говоришь, доволен остался!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83