Станешь выгонять самих хозяев?
Не представляю, от кого я мог это услышать; по-моему, с самого прихода в деревню я ни с одним местным жителем и словом не обменялся, за спинами беженцев ни одного деревенского и не видно, и все же я вполне отчетливо различаю, воспринимаю внутренним слухом, как по деревне медленно расползается предвещающий опасность шепот:
— Немец идет! Немец идет!
Ни одна труба не дымится. Деревня ушла в себя и притаилась. Сберегает огонь очага и укрывает под замком в амбаре остатки припасов. Возможно, завтра обстановка окажется не столь неопределенной. Тогда, пожалуй, можно будет что-нибудь и достать из сусеки. Сегодня худой день, скверный, его надо пережить затаившись, впроголодь, претерпеть холод и незваных гостей. Эта деревня не проявляет к нам ни малейшего дружелюбия. Дома словно бы поскрипывают и покряхтывают от людского бремени, которое они против воли вынуждены принять на себя. Единственная надежда, что это все временно, пройдет. Деревенский люд не подает о себе и знака. Лишь этот въедливый, всепроникающий тревожный шепот:
- Немец идет!
Вскипает упрямая злость, хочется гаркнуть командным голосом, чтобы все они — и недоверчиво забившиеся в угол деревенские жители, и уставшие до изнеможения красногвардейцы — вымелись из-под крыш рыть на околице окопы, где мы утром смогли бы встретить немцев шквальным
огнем. Пустое! Они ни за что не выйдут. Нет такого голоса или приказа, которые были бы в состоянии заставить их сейчас выйти на улицу. Деревенских обуял страх за свою жизнь и небогатое достояние. Вдруг здесь завтра станет хозяйничать немец? Те, кто померились силами с кайзеровскими войсками возле станций Сомпа и Вайвара, побаиваются станковых пулеметов и батарей-трехдюймовок. К тому же им дан приказ: отступать до Ямбурга и занять оборону на реке Луге. Приказ этот им по душе, потому что река Луга находится еще чуточку подальше от немцев. Многие из них, несмотря на усталость, с большим удовольствием совершили бы без остановки бросок прямо к самой Гатчине. Лишь бы немцы не догнали. Ведь они воюют на велосипедах! Есть у них и кавалерийские отряды.
Пораскинь-ка трезво мозгами, брат, увещеваю себя. Даже если бы тебе каким-то чудом удалось бы завтра поутру вывести это скопище людей на линию против немцев, патронов, которые они отыщут у себя в карманах, хватит едва ли на четверть часа огня. Слишком мало даже для того, чтобы отбить передовые немецкие дозоры. Тем более что далеко не все они у тебя снайперы с орлиным взором.
Мы силой втискиваемся в предпоследний дом деревни, в который уже набились матросы, красногвардейцы и гражданские беженцы. Хозяйка, правда, пытается в дверях удержать нас, но у ребят уже окончательно лопнуло терпение, они разъярены от усталости и холода и в сенях просто отпихивают ее с дороги. Хозяйка испытывает некоторую робость перед вооруженными людьми и отступает, хотя и шипит от злости. Прибывшие раньше ночлежники подвигаются, приглушенно ворча, но так как они и сами вломились силком, то особенного недовольства не выражают, и мы кое-как устраиваемся в уголке. С русской печи на нас глядят несколько испуганных ребятишек; так и остается неясным, то ли это хозяйские дети, то ли беженцы.
Немного спустя Ковальский и Мальтсроос приводят ко мне хозяина, мрачного бородача старообрядческого вида.
Волли Мальтсроос докладывает с мальчишеской лихостью, для него это в некотором смысле увлекательная игра, доставляющая истинное удовольствие.
Товарищ командир, этот паразит отказывается нас покормить. Посылает к черту. Говорит, будто мы и без того обобрали его. Не иначе как немецкое охвостье и контра проклятая. Разрешите пойти с обыском. Он твердит, что в амбаре и кладовке у него шаром покати, но это же ясно, что врет.
Радостный тон доклада Мальтсрооса никак не соответствует сказанному.
Бородач враждебно разглядывает меня.
Нет у меня мочи накормить всех бродяг, бог знает, сколько вас еще свалится на мою шею. Все прете и прете. И кто только вас погнал из дома бродяжничать? Праведный человек сидит на месте. У меня своя семья впроголодь живет.
Фамилия?
Какое мне дело до его фамилии? Задаю вопрос просто так, чтобы выиграть время. Надо подумать, что предпринять.
Мужик ошеломлен. Фамилию до сих пор еще никто не спрашивал. Неужто какая новая беда?
Вот что, Никодим Поликарпов, фамилию твою мы на всякий случай запомним, а ребятам требуется заморить червячка. Бойцу надо поесть, ты это понимаешь? Надо! Все одно, чего найдете, пусть там хоть в зубах пищит! Мы за все заплатим.
Надо ли было упоминать о плате? Может, сильнее бы подействовало, потребуй я бесплатно? Мужик явно смелеет от просящей интонации. Он прямо-таки возмущается.
Что прикажешь делать с вашими бумажками? Оклею комнату, что ли? Завтра заявится немец — да хвать за горло: ты кого, сукин сын, кормил, от кого получил эти бумажки, которые сегодня и гроша не стоят? Или ты тогда со своими стрельцами меня оборонять подашься? Да вам и самих-то себя не оборонить!
Теперь уже начинаю злиться я. Ребята напряженно следят за разговором. Они действительно голодны. Мы в такой спешке покинули Нарву, что никто не успел даже домой заскочить, перехватить кусок хлеба и взять с собой провизии. Если только у кого и было что взять. Сейчас на весы положена моя командирская власть. Кажется, впервые после того, как ребята выбрали меня командиром. Они имеют полное право ожидать от меня решительных действий.
Поликарпов, говорю я вдруг противным скрипучим голосом. Послушай меня, Никодим Поликарпов, может, для тебя это имеет значение. Может случиться, и даже очень просто, что завтра ты никаких немцев, столь горячо тобой ожидаемых, уже не увидишь. Это в том случае, если мы еще сегодня устроим тебе встречу с апостолом Петром. Учти, что мы с названным старцем в очень хороших отношениях.
Мальтсроос злорадно посмеивается, не может совладать с собой. Подобного рода леденящие кровь угрозы явно в его вкусе.
Неожиданно нахожу поддержку там, где ее и не искал. Сиплый, анархический бас принадлежит поистине дикого вида небритому матросу под окном.
Чего тут рассусоливать, командир! К стенке эту контру нестриженую, и концы в воду. Чего доброго, еще и старовер, небось народ на самосожжение подбивал. Кто знает, сколько их у него на душе. Пусть на погосте дожидается своих немцев, может, они его воскресят, как Христа!
Слова матроса вызывают хриплый хохот.
Да ткни ты его штыком промеж ребер, пощекочи косточки!
В этот момент каждый новый взрыв хохота приносит облегчение.
Глаза Поликарпова беспокойно бегают. Он не знает, чему верить. Да и страх его берет. Мы сейчас являемся единственной властью, некому его защитить, если дело примет серьезный оборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Не представляю, от кого я мог это услышать; по-моему, с самого прихода в деревню я ни с одним местным жителем и словом не обменялся, за спинами беженцев ни одного деревенского и не видно, и все же я вполне отчетливо различаю, воспринимаю внутренним слухом, как по деревне медленно расползается предвещающий опасность шепот:
— Немец идет! Немец идет!
Ни одна труба не дымится. Деревня ушла в себя и притаилась. Сберегает огонь очага и укрывает под замком в амбаре остатки припасов. Возможно, завтра обстановка окажется не столь неопределенной. Тогда, пожалуй, можно будет что-нибудь и достать из сусеки. Сегодня худой день, скверный, его надо пережить затаившись, впроголодь, претерпеть холод и незваных гостей. Эта деревня не проявляет к нам ни малейшего дружелюбия. Дома словно бы поскрипывают и покряхтывают от людского бремени, которое они против воли вынуждены принять на себя. Единственная надежда, что это все временно, пройдет. Деревенский люд не подает о себе и знака. Лишь этот въедливый, всепроникающий тревожный шепот:
- Немец идет!
Вскипает упрямая злость, хочется гаркнуть командным голосом, чтобы все они — и недоверчиво забившиеся в угол деревенские жители, и уставшие до изнеможения красногвардейцы — вымелись из-под крыш рыть на околице окопы, где мы утром смогли бы встретить немцев шквальным
огнем. Пустое! Они ни за что не выйдут. Нет такого голоса или приказа, которые были бы в состоянии заставить их сейчас выйти на улицу. Деревенских обуял страх за свою жизнь и небогатое достояние. Вдруг здесь завтра станет хозяйничать немец? Те, кто померились силами с кайзеровскими войсками возле станций Сомпа и Вайвара, побаиваются станковых пулеметов и батарей-трехдюймовок. К тому же им дан приказ: отступать до Ямбурга и занять оборону на реке Луге. Приказ этот им по душе, потому что река Луга находится еще чуточку подальше от немцев. Многие из них, несмотря на усталость, с большим удовольствием совершили бы без остановки бросок прямо к самой Гатчине. Лишь бы немцы не догнали. Ведь они воюют на велосипедах! Есть у них и кавалерийские отряды.
Пораскинь-ка трезво мозгами, брат, увещеваю себя. Даже если бы тебе каким-то чудом удалось бы завтра поутру вывести это скопище людей на линию против немцев, патронов, которые они отыщут у себя в карманах, хватит едва ли на четверть часа огня. Слишком мало даже для того, чтобы отбить передовые немецкие дозоры. Тем более что далеко не все они у тебя снайперы с орлиным взором.
Мы силой втискиваемся в предпоследний дом деревни, в который уже набились матросы, красногвардейцы и гражданские беженцы. Хозяйка, правда, пытается в дверях удержать нас, но у ребят уже окончательно лопнуло терпение, они разъярены от усталости и холода и в сенях просто отпихивают ее с дороги. Хозяйка испытывает некоторую робость перед вооруженными людьми и отступает, хотя и шипит от злости. Прибывшие раньше ночлежники подвигаются, приглушенно ворча, но так как они и сами вломились силком, то особенного недовольства не выражают, и мы кое-как устраиваемся в уголке. С русской печи на нас глядят несколько испуганных ребятишек; так и остается неясным, то ли это хозяйские дети, то ли беженцы.
Немного спустя Ковальский и Мальтсроос приводят ко мне хозяина, мрачного бородача старообрядческого вида.
Волли Мальтсроос докладывает с мальчишеской лихостью, для него это в некотором смысле увлекательная игра, доставляющая истинное удовольствие.
Товарищ командир, этот паразит отказывается нас покормить. Посылает к черту. Говорит, будто мы и без того обобрали его. Не иначе как немецкое охвостье и контра проклятая. Разрешите пойти с обыском. Он твердит, что в амбаре и кладовке у него шаром покати, но это же ясно, что врет.
Радостный тон доклада Мальтсрооса никак не соответствует сказанному.
Бородач враждебно разглядывает меня.
Нет у меня мочи накормить всех бродяг, бог знает, сколько вас еще свалится на мою шею. Все прете и прете. И кто только вас погнал из дома бродяжничать? Праведный человек сидит на месте. У меня своя семья впроголодь живет.
Фамилия?
Какое мне дело до его фамилии? Задаю вопрос просто так, чтобы выиграть время. Надо подумать, что предпринять.
Мужик ошеломлен. Фамилию до сих пор еще никто не спрашивал. Неужто какая новая беда?
Вот что, Никодим Поликарпов, фамилию твою мы на всякий случай запомним, а ребятам требуется заморить червячка. Бойцу надо поесть, ты это понимаешь? Надо! Все одно, чего найдете, пусть там хоть в зубах пищит! Мы за все заплатим.
Надо ли было упоминать о плате? Может, сильнее бы подействовало, потребуй я бесплатно? Мужик явно смелеет от просящей интонации. Он прямо-таки возмущается.
Что прикажешь делать с вашими бумажками? Оклею комнату, что ли? Завтра заявится немец — да хвать за горло: ты кого, сукин сын, кормил, от кого получил эти бумажки, которые сегодня и гроша не стоят? Или ты тогда со своими стрельцами меня оборонять подашься? Да вам и самих-то себя не оборонить!
Теперь уже начинаю злиться я. Ребята напряженно следят за разговором. Они действительно голодны. Мы в такой спешке покинули Нарву, что никто не успел даже домой заскочить, перехватить кусок хлеба и взять с собой провизии. Если только у кого и было что взять. Сейчас на весы положена моя командирская власть. Кажется, впервые после того, как ребята выбрали меня командиром. Они имеют полное право ожидать от меня решительных действий.
Поликарпов, говорю я вдруг противным скрипучим голосом. Послушай меня, Никодим Поликарпов, может, для тебя это имеет значение. Может случиться, и даже очень просто, что завтра ты никаких немцев, столь горячо тобой ожидаемых, уже не увидишь. Это в том случае, если мы еще сегодня устроим тебе встречу с апостолом Петром. Учти, что мы с названным старцем в очень хороших отношениях.
Мальтсроос злорадно посмеивается, не может совладать с собой. Подобного рода леденящие кровь угрозы явно в его вкусе.
Неожиданно нахожу поддержку там, где ее и не искал. Сиплый, анархический бас принадлежит поистине дикого вида небритому матросу под окном.
Чего тут рассусоливать, командир! К стенке эту контру нестриженую, и концы в воду. Чего доброго, еще и старовер, небось народ на самосожжение подбивал. Кто знает, сколько их у него на душе. Пусть на погосте дожидается своих немцев, может, они его воскресят, как Христа!
Слова матроса вызывают хриплый хохот.
Да ткни ты его штыком промеж ребер, пощекочи косточки!
В этот момент каждый новый взрыв хохота приносит облегчение.
Глаза Поликарпова беспокойно бегают. Он не знает, чему верить. Да и страх его берет. Мы сейчас являемся единственной властью, некому его защитить, если дело примет серьезный оборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85