Добропорядочные бюргеры никли и немели под натиском горластой удали фабричных, сраженные нашей самоуверенностью. Попрятались за спасительные каменные стены, под надежные черепичные крыши и с грохотом захлопнули за собой дубовые двери. Собрались мы тогда из всех концов, из Паэмурру и Юхкенталя, с Парусинки и Ивангорода, уж о самом Кренгольме — там обитала самая закваска нарвского мятежного люда. Сколько же нас собралось! И как лихо мы летом семнадцатого завладели обществом трезвости «Выйтлея». Вступали в него поодиночке с самым невинным видом, пока нас не набралось там подавляющее большинство, тогда и избрали Кингисеппа председателем, и сколько там бюргеры ни кричали, мы их просто забили при голосовании И рассеялись они, как дым на ветру. Потом сумели взять в свои руки и городскую власть. Жаль, что нам было отпущено так мало времени В последний раз я приходила сюда на работу недели за две до конца восемнадцатого года, во времена Трудовой коммуны, тогда Даумана с нами в ратуше уже не было. Когда белофинны в январе вошли в город, они расстреляли без суда и следствия некоторых тамошних служащих Я, к счастью, не попалась им в руки и никто меня не выдал, но несколько дней мучительного страха пришлось пережить.
После этого мне в ратушу уже незачем было приходить. Или все же во времена буржуазной республики ходила туда за какой-то бумагой? Никак не припомню. Более ранние события заслонили собой позднейшие. Удивительно, но я вообще лучше помню все самое давнее, более поздние события потускнели. Может, все же пойти и встряхнуть воспоминания прошлого? От этой мысли я, однако же, отказываюсь. Ратуша внутри полностью перестроена, по кирпичику возвели заново даже стены, я не найду там ничего знакомого. Мой тяжеленный громоздкий «ундервуд» давно уже поржавел на какой-нибудь свалке, осталась горстка изъеденных железок, перемешанных с землей. Наверняка нет и большой белой кафельной печи, которая зимними утрами так приятно дышала теплом, к ней было хорошо прислониться спиной, когда я по морозу прибегала с Кулги на работу. Теперь это расстояние преодолевают на автобусе и с возмущением пишут в газету, если автобус вовремя не приходит. Ничего столь смехотворного не могло нам тогда и в голову прийти Или ноги отнялись, двух верст пройти не могут?
Неужели все это и впрямь вмещается всего лишь в одну жизнь?
Стоило жить, непременно стоило! Я подбадриваю и словно бы похваливаю себя. Что из того, что после столь короткой бурной юности дни мои потекли довольно тихо и скромно: не ушла в подполье продолжать борьбу и не обзавелась большой семьей, которой можно было посвятить себя. Для того и другого нужно иметь особый дар, видимо, его у меня недоставало. А возможно, вся беда была и в том, что осталась совсем одна, все силы и вся хватка ушли на то, чтобы зарабатывать себе и младшей сестренке на хлеб. Да и отчаяние после Яана долго не отпускало меня. С тех самых пор, когда наши ребята в последний раз отступили из Нарвы и больше уже не вернулись назад, в городе вообще поубавилось бойкости и жизнерадостности, к тому же на долгие годы, пока не подросло новое поколение И все же я как могла прожила эти годы, не склоняя головы. В продолжении жизни есть и моя небольшая лепта, я приняла что-то от предшественников, что-то передала дальше тем, кто идет за нами. Стараюсь делать это честно, в этом вижу свое назначение. Мало ли, что я теперь уже многого не узнаю. Наверное, по-иному и быть не может. Человек, который в старости находит все давнишнее неизменным, субьскгивно может, конечно, испытывать удовлетворение и наслаждаться радостью узнавания, но ведь это значит, что жил он в застывшем мире. Вряд ли это достойная человека жизнь.
Но хорошо ли и то, когда мир стремительно меняется? Есть в этом какой-то смысл или мир вслепую уносится со все возрастающей скоростью в неизвестность? Ей-богу, не знаю, может, философы знают, только верю, что так это было всегда. Хорошо ли, плохо ли, но именно так
Долго изучаю вытянувшиеся на месте старого города в струнку улицы и пытаюсь определить, где находился угол бывших улиц Рюютли и Большой, где аптека или здание биржи, в котором потом помещался кинотеатр «Койт». Это мне не очень-то удается, сами объемы улиц и площадей здорово изменились. Но я пытаюсь снова и снова. У меня бесконечно много времени, весь этот неожиданно оставшийся незаполненным день, который я припасла для встречи с фотографией Яана. Попробую теперь заполнить его своими воспоминаниями о старой Нарве.
Плетусь на променад в Темном саду, над рекой это единственное место, сохранившее приблизительно прежний вид. Зато новые дома по другую сторону мне совсем незнакомы. Шаг за шагом продвигаюсь к Деревянному мосту. По обе стороны моста по-прежнему стоят, уставившись друг на дружку, теперь уже восстановленные крепости. Неужели это угрюмое противостояние на протяжении веков им еще не представляется потешным? Смешно подумать, было время, когда они то и дело озлобленно палили друг в друга из чугунных пушек, тяжелые черные ядра, разметая каменное крошево, грохались в толстые каменные стены, оставляя в них углубления, и с шипением скатывались в реку. Наверное, эти покрытые рыхлой коркой ржавчины неправильной формы железные шары можно и сейчас еще найти на дне реки под галькой и слоем ила. Сознание этого с детства доставляло мне удовольствие. Если бы только течение не было перед мостом столь стремительным, со временем какой-нибудь мальчишка, что посмелее, непременно отважился бы нырнуть и поискать их. Ведь среди удальцов находились и такие, кто прыгал прямо с моста в реку.
В отдалении, на дальнем выступе косогора, возле Липовой ямки стоял дом священника русской церкви. Мы забирались к нему в сад за яблоками или цветами, когда возникало желание отличиться особо смелой выходкой. Сейчас выступ над обрывом пуст, дом вместе с садом сметен, совсем близко сюда подступают смахивающие на казармы высокие коробки из бетонных плит. Никакого сада между ними нет. Уж и не знаю, живет ли новый, нынешний священник тоже в таком вот крупнопанельном доме. И кто вообще предоставляет священникам квартиры, неужели, как и всем, исполком?
Вдруг красноватый отсвет низко закатившегося солнца исчезает. Меня опять обступает тот яркий солнечный день, который я впоследствии переживала десятки раз заново. Последний день, когда виделась с Яаном. Числа не помню. В то лето я не слишком часто заглядывала в календарь. Жизнь шла не по бумажкам, и это было здорово.
Вспоминать снова и снова тот день меня заставляет его исключительность. Последний! Я часто спрашивала себя: может, я сделала что-то не так? Могло ли все сложиться иначе, если бы я вела себя по-другому? Или это не имело никакого значения и все было заранее предопределено — судьбой ли, историей или случаем, не все ли равно, как назвать эту силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85