Несмотря на запрет Юты, Альберт быстро натянул поношенное осеннее пальто с бархатным воротником и засеменил за нами. Мы направились по Рюютли в сторону Ратушной площади, свернули возле аптеки на Большую улицу, Альберт — все время следом. Совсем близко не подходил, словно трусливая собачонка, которая боится получить пинка; шел на таком расстоянии, чтобы слышать, сердито шлепая подошвами по каменным плитам, и без конца бормотал гнусоватым голосом свои пошлости.
Ну да, этого можно было ожидать: Зине охота с мужиками потискаться, перезревшая бабенка, доколе ж поститься, ей что, человек свободный, но надо бы стыд иметь, не таскать Юту за собой, она все-таки замужняя женщина и мать ребенка, поискала бы себе в подружки другую такую же, у которой ни семьи, ни домашних обязанностей, да уж где там, откуда ей знать о семье, о законном супруге или детях, у самой никогда их не было, а ведь и в ус не дует, ей лишь бы с мужиками поваляться...
Тут мое терпение лопнуло. Остановилась как вкопанная и резко на каблуках повернулась к Альберту, он почти наткнулся на меня; когда он с ходу задержался, то корпус подался еще немного вперед, поэтому моя оплеуха обрела двойную силу, звонкая пощечина отозвалась эхом с противоположной стороны узкой каменной улочки. Мы в эту минуту находились на углу гостиницы. Из черных, с медными ручками дверей гостиницы «Петербург» как раз выходила компания одетых по-столичному людей — двое мужчин и две женщины; они застыли на месте, умолкли на полуслове и разразились затем неудержимым хохоюм, звонкий женский смех заполнил весь проем улицы.
Чтоб духу твоего возле нас не было, и, если не оставишь в покое Юту, еще получишь!
Я не оглянулась. Схватила оцепеневшую Юту под руку и сорвалась с места. Когда мы сворачивали на улицу Виру, то увидели, что позади нас никого нет. Юта дрожала и раза два негромко всхлипнула. Не глядя на нее, я успокаивающе похлопала подружку по руке и прибавила шагу. Только бы скорее уйти подальше от того невыразимо мерзкого и гадкого, что осталось там, на углу, возле гостиницы «Петербург». Нервное напряжение все еще не отпускало, мне очень хотелось освободиться от него.
Помню, что ноги вдруг стали спотыкаться на бесчисленных неровностях булыжной мостовой, я теряла равновесие и несколько раз чуть было не упала. Приходилось быстро делать два-три шага бегом, чтобы удержаться на ногах. Юта уцепилась за меня и ковыляла рядом. А тут вдруг распахнулась дверь кондитерской, с которой мы поравнялись, и в лицо нам упругой волной пахнуло несравненным запахом только что вынутых из печи булочек. Этот теплый домашний дух подействовал успокаивающе, неровности под ногами снова разгладились. Я вбирала полной грудью аромат пекарни. Юту тоже перестала бить дрожь, печное тепло дошло и до нее. Серые шероховатые каменные стены по обе стороны улицы сразу обрели в наших глазах надежность, и мы пошли в ногу по узкой и кривой улочке между высокими домами, где гулким эхом отдавались наши шаги.
Я уже начисто забыла и думать о том, что произошло всего несколько минут тому назад.
Когда мы через два часа вернулись на улицу Рюютли, комната была прибрана и стол накрыт к чаю. Посередине стояла тарелка со свежими пирожными из кондитерской, возле нее — старинная с серебряной ручкой сахарница, полная разноцветных кусочков постного сахара. Позже я нигде и никогда уже не встречала этого цветного фруктового сахара; наверное, он кончился на белом свете, как и многое другое. Нарва была последним местом, где его еще изготовляли. Лууле со своим стулом передвинулась от окна к столу и с вожделением глядела на сахарницу. Альберт старательно помог нам раздеться.
Я через стол уловила в глазах Юты отблеск озабоченности. Ее опять охватил страх: она ужасно боялась, что и за это поражение ей когда-нибудь отплатится сполна. Исподволь и день за днем, так что невозможно будет найти какую-нибудь защиту. Не случайно же ей приходилось муками расплачиваться за свое запоздалое семейное счастье.
Конечно, судьба обошлась с Ютой безжалостно. После Яана семья быстро распалась. В девятнадцатом году всех выставили из их потомственной пятой казармы, где разместили тифозный лазарет Северо-Западной армии. Когда перебирались, помощников у папаши Теддера не оказалось: невзирая на возраст, ему пришлось тянуть жилы за двоих, видимо, простудился, вот и схватил воспаление легких. Аптечные шкафы фабричной больницы давно опустели, лечить, кроме как малиновым чаем, было нечем, и отец Юты угас за неделю. Это страшно потрясло мать. Не прошло и полугода, как у нее произошло кровоизлияние в мозг, следствием которого был паралич, и Юта целый год ходила за неподвижной больной, поднимала, кормила и переворачивала, пока мать -не сгинула совсем. Все это подтачивало твердый дух Юты. И от брата ее, который остался моряком в Англии, тоже уже ни слуху ни духу не было. А тут еще Альберт с вечной своей мелочностью и попреками ревнивца, способными источить и не такой еще крепости камень.
И тем не менее, окинув взглядом нашу молодость, найдешь в избытке и много такого, о чем можно вспомнить с улыбкой. Ну, не прекрасное ли было время? Помнишь, Юта, как смело ты поставила на место Доната Ковальского, когда он опять было вздумал расшвыряться тюками хлопка?
Улыбка ее несколько вымученна и неопределенна, словно бы замешена на неизбывной грусти. Хочется верить, что исходит все это исключительно от надоедливой дымки, от чадных дымов и кислотных испарений порта Лимхамн. Я и мысли не хочу допустить, что у Юты просто не хватает мужества на воспоминания.
Мы же с самого начала вымели всякую муть из своей жизни, она у нас прозрачна, как мартовское утро. Смело, товарищи, в ногу — это же было сказано про нас!
Во всяком случае, Яан в тот раз, когда я ему рассказала, как Юта проучила долговязого Доната, смеялся долго и от души.
Спасибо, сестренка, видать, мне можно спокойно оставаться на командирской должности, коли ты станешь следить за порядком. Теперь я взял в толк, почему это длинный Донат в сердцах пообещал ребятам, что уйдет из отряда, отправится лучше в Гдов к латышу Фабрициусу. Уж там-то никто не станет цацкаться с проклятой контрой. Ну и поломал же я голову, чего это его тянет именно в отряд к латышу Фабрициусу, добро бы еще в польский батальон! Ясно, дражайшая моя сестричка задала парню такую трепку, что впору было прыгнуть в первую попавшуюся прорубь.
Потом, спустя много лет, в Ленинграде я узнала от Виллу, что долговязый Донат погиб от случайной пули в конце лета при подавлении кулацкого мятежа в Молосковицах и его похоронили в Ямбурге. Из своего отряда он так никуда и не успел уйти.
18
Бородач Яагуп слово свое сдержал. Однажды утром, когда я вышел за порог, он уже сутулился на скамейке у крыльца, как нахохлившийся дрозд, в своем сером армяке из домотканого сукна и, уставившись прямо перед собой, расчесывал пятерней бороду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Ну да, этого можно было ожидать: Зине охота с мужиками потискаться, перезревшая бабенка, доколе ж поститься, ей что, человек свободный, но надо бы стыд иметь, не таскать Юту за собой, она все-таки замужняя женщина и мать ребенка, поискала бы себе в подружки другую такую же, у которой ни семьи, ни домашних обязанностей, да уж где там, откуда ей знать о семье, о законном супруге или детях, у самой никогда их не было, а ведь и в ус не дует, ей лишь бы с мужиками поваляться...
Тут мое терпение лопнуло. Остановилась как вкопанная и резко на каблуках повернулась к Альберту, он почти наткнулся на меня; когда он с ходу задержался, то корпус подался еще немного вперед, поэтому моя оплеуха обрела двойную силу, звонкая пощечина отозвалась эхом с противоположной стороны узкой каменной улочки. Мы в эту минуту находились на углу гостиницы. Из черных, с медными ручками дверей гостиницы «Петербург» как раз выходила компания одетых по-столичному людей — двое мужчин и две женщины; они застыли на месте, умолкли на полуслове и разразились затем неудержимым хохоюм, звонкий женский смех заполнил весь проем улицы.
Чтоб духу твоего возле нас не было, и, если не оставишь в покое Юту, еще получишь!
Я не оглянулась. Схватила оцепеневшую Юту под руку и сорвалась с места. Когда мы сворачивали на улицу Виру, то увидели, что позади нас никого нет. Юта дрожала и раза два негромко всхлипнула. Не глядя на нее, я успокаивающе похлопала подружку по руке и прибавила шагу. Только бы скорее уйти подальше от того невыразимо мерзкого и гадкого, что осталось там, на углу, возле гостиницы «Петербург». Нервное напряжение все еще не отпускало, мне очень хотелось освободиться от него.
Помню, что ноги вдруг стали спотыкаться на бесчисленных неровностях булыжной мостовой, я теряла равновесие и несколько раз чуть было не упала. Приходилось быстро делать два-три шага бегом, чтобы удержаться на ногах. Юта уцепилась за меня и ковыляла рядом. А тут вдруг распахнулась дверь кондитерской, с которой мы поравнялись, и в лицо нам упругой волной пахнуло несравненным запахом только что вынутых из печи булочек. Этот теплый домашний дух подействовал успокаивающе, неровности под ногами снова разгладились. Я вбирала полной грудью аромат пекарни. Юту тоже перестала бить дрожь, печное тепло дошло и до нее. Серые шероховатые каменные стены по обе стороны улицы сразу обрели в наших глазах надежность, и мы пошли в ногу по узкой и кривой улочке между высокими домами, где гулким эхом отдавались наши шаги.
Я уже начисто забыла и думать о том, что произошло всего несколько минут тому назад.
Когда мы через два часа вернулись на улицу Рюютли, комната была прибрана и стол накрыт к чаю. Посередине стояла тарелка со свежими пирожными из кондитерской, возле нее — старинная с серебряной ручкой сахарница, полная разноцветных кусочков постного сахара. Позже я нигде и никогда уже не встречала этого цветного фруктового сахара; наверное, он кончился на белом свете, как и многое другое. Нарва была последним местом, где его еще изготовляли. Лууле со своим стулом передвинулась от окна к столу и с вожделением глядела на сахарницу. Альберт старательно помог нам раздеться.
Я через стол уловила в глазах Юты отблеск озабоченности. Ее опять охватил страх: она ужасно боялась, что и за это поражение ей когда-нибудь отплатится сполна. Исподволь и день за днем, так что невозможно будет найти какую-нибудь защиту. Не случайно же ей приходилось муками расплачиваться за свое запоздалое семейное счастье.
Конечно, судьба обошлась с Ютой безжалостно. После Яана семья быстро распалась. В девятнадцатом году всех выставили из их потомственной пятой казармы, где разместили тифозный лазарет Северо-Западной армии. Когда перебирались, помощников у папаши Теддера не оказалось: невзирая на возраст, ему пришлось тянуть жилы за двоих, видимо, простудился, вот и схватил воспаление легких. Аптечные шкафы фабричной больницы давно опустели, лечить, кроме как малиновым чаем, было нечем, и отец Юты угас за неделю. Это страшно потрясло мать. Не прошло и полугода, как у нее произошло кровоизлияние в мозг, следствием которого был паралич, и Юта целый год ходила за неподвижной больной, поднимала, кормила и переворачивала, пока мать -не сгинула совсем. Все это подтачивало твердый дух Юты. И от брата ее, который остался моряком в Англии, тоже уже ни слуху ни духу не было. А тут еще Альберт с вечной своей мелочностью и попреками ревнивца, способными источить и не такой еще крепости камень.
И тем не менее, окинув взглядом нашу молодость, найдешь в избытке и много такого, о чем можно вспомнить с улыбкой. Ну, не прекрасное ли было время? Помнишь, Юта, как смело ты поставила на место Доната Ковальского, когда он опять было вздумал расшвыряться тюками хлопка?
Улыбка ее несколько вымученна и неопределенна, словно бы замешена на неизбывной грусти. Хочется верить, что исходит все это исключительно от надоедливой дымки, от чадных дымов и кислотных испарений порта Лимхамн. Я и мысли не хочу допустить, что у Юты просто не хватает мужества на воспоминания.
Мы же с самого начала вымели всякую муть из своей жизни, она у нас прозрачна, как мартовское утро. Смело, товарищи, в ногу — это же было сказано про нас!
Во всяком случае, Яан в тот раз, когда я ему рассказала, как Юта проучила долговязого Доната, смеялся долго и от души.
Спасибо, сестренка, видать, мне можно спокойно оставаться на командирской должности, коли ты станешь следить за порядком. Теперь я взял в толк, почему это длинный Донат в сердцах пообещал ребятам, что уйдет из отряда, отправится лучше в Гдов к латышу Фабрициусу. Уж там-то никто не станет цацкаться с проклятой контрой. Ну и поломал же я голову, чего это его тянет именно в отряд к латышу Фабрициусу, добро бы еще в польский батальон! Ясно, дражайшая моя сестричка задала парню такую трепку, что впору было прыгнуть в первую попавшуюся прорубь.
Потом, спустя много лет, в Ленинграде я узнала от Виллу, что долговязый Донат погиб от случайной пули в конце лета при подавлении кулацкого мятежа в Молосковицах и его похоронили в Ямбурге. Из своего отряда он так никуда и не успел уйти.
18
Бородач Яагуп слово свое сдержал. Однажды утром, когда я вышел за порог, он уже сутулился на скамейке у крыльца, как нахохлившийся дрозд, в своем сером армяке из домотканого сукна и, уставившись прямо перед собой, расчесывал пятерней бороду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85