Обиды никто не выносит, каким бы дряхлым и убогим человек ни был.
Ну, не скажи. Это плохие времена настали, молодые люди. Пусть устраивают революцию, ее и надо было устроить, нельзя было дольше терпеть грубый произвол царских чиновников, совершенно верно, разве я мало испытал его на своей собственной шкуре! Над евреями при царе глумились больше других. Кому, как не нам, погромы устраивали? Но одно при этом нельзя забывать: если хочешь, чтобы государство крепло и развивалось, деньги должны иметь ценность. Пока деньги в государстве чего-то стоят, то и экономика развивается, и торговля. Но как только они потеряют ценность, все пойдет кувырком. Тогда уже никто не захочет работать, никто не будет выдумывать что-то полезное, никто не повезет товар на рынок и не станет торговать, вот и приходит недостаток. Так государством не управляют, все полетит вверх тормашками. Наступит всеобщая нищета, и уже ни один человек не захочет мириться с такой дрянной жизнью. Только это он, старый человек, пожалуй, зря разболтался, что ему до государства, его время прошло, он свое доживает.
На мгновение возникает ощущение, что старик говорит это неспроста, в его рассуждениях проглядывает некая продуманная система. Вне сомнения, деньги уже далеко не стоят того, что они стоили до войны и революции. Винит ли он в этом нас? Может, его намек о крушении государства относится к советской власти? Если так, то это уже настоящая наглость и старик просто издевается над нами. Будто это мы выдумали войну вместе со всеми последовавшими за ней бедами!
Я готов был уже вспылить, но мигом остудил себя, словно ушатом холодной воды. Давай, бравый молодец, рви грудь, вступай с сим высокопоставленным оппонентом в принципиальный спор о судьбах революции! Уж какая будет тебе честь, если выйдешь победителем!
Я разглядывал мутные разводы на обоях в углу комнаты Забавно, но эти мягкие коричневые волны навевали на меня спокойствие.
Старик выжидающе молчал.
Золотые монеты мы конфискуем. Закон непреложен. А самого посадим на некоторое время под замок Когда потребуется, вызовем.
Глядя мне в рот, старик с большой готовностью принялся кивать головой.
Бог с ними, с этими деньгами, не в золоте счастье, за деньги не стоит цепляться, пусть идут себе на пользу революции, если так нужно, только нельзя ли как-нибудь устроить так, чтобы не задерживать его самого? Он бы отправился прямиком в Нарву, и не было бы у нас с ним никаких хлопот или неприятностей Исчез бы тихо и без промедления, никто бы и не заметил. Был он тут или не был — кто об этом вспомнит завтра?
Он очень просит пойти ему навстречу: во времена великих событий старый хрыч вроде него ни для кого не может представлять ни малейшего интереса. Его упрашивания становились навязчивыми, он умел канючить особенно противным образом, словно извивался угрем, от него было трудно отделаться. Поэтому появление Авлоя принесло мне даже некоторое облегчение, в другое время я едва ли обрадовался бы этому человеку. Почему-то начальственная осанка Авлоя, его манера самоутверждения настраивали меня против него. Он, правда, не стремился подчеркивать свое превосходство, тут все скорее сводилось к моему обостренному восприятию. Я ждал, чтобы он наконец убрался из отряда, но казалось, что именно у нас у него были и большие полномочия, и столь же крупные дела. Мне Авлой о них не докладывал. Неужели он и впрямь верил, что, болтаясь тут, он как-то помогает успеху предстоящей операции?
Авлой скользнул отсутствующим взглядом по Гликману, именно сейчас тот не вызвал у него ни малейшего интереса. К тому же по внешнему виду он явно отнес старика к представителям бедного и подневольного сословия. Авлою же необходимо было мне что-то сообщить.
Итак, как мне только что сообщили, в первых числах люди будут на месте, вашей задачей остается обеспечить проведение операции у Пийманина.
Я взглядом предостерег его. Мне не нравилось выбалтывание военных тайн в присутствии случайных свидетелей. Авлой отмахнулся: нашел кого бояться! Этот у нас в руках, а кто попался, тот отсюда не вырвется.
Я подал Виллу Аунвярку знак, чтобы он увел задержанного.
Авлой истолковал это по-своему.
И то верно, столько всякой швали болтается под ногами. Все выдранные из собственного гнезда и пущенные по ветру. Не правда ли, очень уж неопределенное сословие, безликое какое-то. Если бы можно было провести четкую границу — здесь свои, там враги, одни делают революцию, другие воюют против нее. Тогда бы все стало на свои места, со своими было бы довольно просто да и с врагами тоже. А сейчас...
Сейчас, понятно, очень даже трудно, овцы и волки — все вперемежку. Откуда кто идет, куда направляется — на лбу ни у кого не написано. Вот и отделяем зерна от плевел, знай просеиваем.
Взять хотя бы этих ваших амбарщиков. Ни тебе одной, ни другой породы. Догадались бы хоть пересидеть по своим щелям — вот утрясется помаленьку, перемелется, тогда бы и высунули нос, чтобы принюхаться, что за власть установилась и кого держаться надо. А то толкутся, будто стадо неразумное, и в ус не дуют, что мир сейчас переставляют на новый путь. Того и гляди, окажутся под колесами.
Трудно сказать, почему меня с самого начала тянуло на спор с ним. Может, мы просто разные люди, так бывает. Случается, что с иным человеком, невзирая на все усилия, просто невозможным оказывается как следует ладить. Один вроде притягивает к себе, другой отталкивает. По отношению ко мне Авлой бесспорно из тех, кто отталкивает. Высказывания его звучат как-то бесцеремонно и излишне самоуверенно, будто он в любом вопросе сведущ и всегда знает, где именно кроется правда, а где ложь, и поэтому оценки его никогда не бывают вполне справедливыми. Постоянно одно только черное и белое. Властности у него сверх меры, все равно что у моего бывшего фельдфебеля, который считал себя милостью божьей наместником царя в нашей роте. Или я чего-то недопонимаю?
Люди не тараканы, чтобы сидеть по щелям.
А чем они лучше? Лишь бы самим в тепле да чтобы нос в табаке — об идеях они особо и не помышляют. Зато немедля поднимают крик, если мы, случается, в неразберихе кому-то по затылку съездим. Гуманизм? Есть у нас время разбираться и предупреждать, мол, эй вы, люди добрые, посторонитесь чуток, тут сейчас начнется стрельба и станут власть спихивать. В таком случае контра скрутила, бы нас в бараний рог, и прости-прощай революция! Кабы расчистить площадку — вся наша борьба пошла бы по-другому!
Так что жизнь — это вроде сцены: прозвенел звонок, рабочие скрылись за кулисами, актеры по местам — и пошел себе занавес!
Задело. Прикусил губу, не хочет вскинуться в ответ, но и переварить трудно. Пусть спокойно подумает, даже лучше, если рта не раскроет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Ну, не скажи. Это плохие времена настали, молодые люди. Пусть устраивают революцию, ее и надо было устроить, нельзя было дольше терпеть грубый произвол царских чиновников, совершенно верно, разве я мало испытал его на своей собственной шкуре! Над евреями при царе глумились больше других. Кому, как не нам, погромы устраивали? Но одно при этом нельзя забывать: если хочешь, чтобы государство крепло и развивалось, деньги должны иметь ценность. Пока деньги в государстве чего-то стоят, то и экономика развивается, и торговля. Но как только они потеряют ценность, все пойдет кувырком. Тогда уже никто не захочет работать, никто не будет выдумывать что-то полезное, никто не повезет товар на рынок и не станет торговать, вот и приходит недостаток. Так государством не управляют, все полетит вверх тормашками. Наступит всеобщая нищета, и уже ни один человек не захочет мириться с такой дрянной жизнью. Только это он, старый человек, пожалуй, зря разболтался, что ему до государства, его время прошло, он свое доживает.
На мгновение возникает ощущение, что старик говорит это неспроста, в его рассуждениях проглядывает некая продуманная система. Вне сомнения, деньги уже далеко не стоят того, что они стоили до войны и революции. Винит ли он в этом нас? Может, его намек о крушении государства относится к советской власти? Если так, то это уже настоящая наглость и старик просто издевается над нами. Будто это мы выдумали войну вместе со всеми последовавшими за ней бедами!
Я готов был уже вспылить, но мигом остудил себя, словно ушатом холодной воды. Давай, бравый молодец, рви грудь, вступай с сим высокопоставленным оппонентом в принципиальный спор о судьбах революции! Уж какая будет тебе честь, если выйдешь победителем!
Я разглядывал мутные разводы на обоях в углу комнаты Забавно, но эти мягкие коричневые волны навевали на меня спокойствие.
Старик выжидающе молчал.
Золотые монеты мы конфискуем. Закон непреложен. А самого посадим на некоторое время под замок Когда потребуется, вызовем.
Глядя мне в рот, старик с большой готовностью принялся кивать головой.
Бог с ними, с этими деньгами, не в золоте счастье, за деньги не стоит цепляться, пусть идут себе на пользу революции, если так нужно, только нельзя ли как-нибудь устроить так, чтобы не задерживать его самого? Он бы отправился прямиком в Нарву, и не было бы у нас с ним никаких хлопот или неприятностей Исчез бы тихо и без промедления, никто бы и не заметил. Был он тут или не был — кто об этом вспомнит завтра?
Он очень просит пойти ему навстречу: во времена великих событий старый хрыч вроде него ни для кого не может представлять ни малейшего интереса. Его упрашивания становились навязчивыми, он умел канючить особенно противным образом, словно извивался угрем, от него было трудно отделаться. Поэтому появление Авлоя принесло мне даже некоторое облегчение, в другое время я едва ли обрадовался бы этому человеку. Почему-то начальственная осанка Авлоя, его манера самоутверждения настраивали меня против него. Он, правда, не стремился подчеркивать свое превосходство, тут все скорее сводилось к моему обостренному восприятию. Я ждал, чтобы он наконец убрался из отряда, но казалось, что именно у нас у него были и большие полномочия, и столь же крупные дела. Мне Авлой о них не докладывал. Неужели он и впрямь верил, что, болтаясь тут, он как-то помогает успеху предстоящей операции?
Авлой скользнул отсутствующим взглядом по Гликману, именно сейчас тот не вызвал у него ни малейшего интереса. К тому же по внешнему виду он явно отнес старика к представителям бедного и подневольного сословия. Авлою же необходимо было мне что-то сообщить.
Итак, как мне только что сообщили, в первых числах люди будут на месте, вашей задачей остается обеспечить проведение операции у Пийманина.
Я взглядом предостерег его. Мне не нравилось выбалтывание военных тайн в присутствии случайных свидетелей. Авлой отмахнулся: нашел кого бояться! Этот у нас в руках, а кто попался, тот отсюда не вырвется.
Я подал Виллу Аунвярку знак, чтобы он увел задержанного.
Авлой истолковал это по-своему.
И то верно, столько всякой швали болтается под ногами. Все выдранные из собственного гнезда и пущенные по ветру. Не правда ли, очень уж неопределенное сословие, безликое какое-то. Если бы можно было провести четкую границу — здесь свои, там враги, одни делают революцию, другие воюют против нее. Тогда бы все стало на свои места, со своими было бы довольно просто да и с врагами тоже. А сейчас...
Сейчас, понятно, очень даже трудно, овцы и волки — все вперемежку. Откуда кто идет, куда направляется — на лбу ни у кого не написано. Вот и отделяем зерна от плевел, знай просеиваем.
Взять хотя бы этих ваших амбарщиков. Ни тебе одной, ни другой породы. Догадались бы хоть пересидеть по своим щелям — вот утрясется помаленьку, перемелется, тогда бы и высунули нос, чтобы принюхаться, что за власть установилась и кого держаться надо. А то толкутся, будто стадо неразумное, и в ус не дуют, что мир сейчас переставляют на новый путь. Того и гляди, окажутся под колесами.
Трудно сказать, почему меня с самого начала тянуло на спор с ним. Может, мы просто разные люди, так бывает. Случается, что с иным человеком, невзирая на все усилия, просто невозможным оказывается как следует ладить. Один вроде притягивает к себе, другой отталкивает. По отношению ко мне Авлой бесспорно из тех, кто отталкивает. Высказывания его звучат как-то бесцеремонно и излишне самоуверенно, будто он в любом вопросе сведущ и всегда знает, где именно кроется правда, а где ложь, и поэтому оценки его никогда не бывают вполне справедливыми. Постоянно одно только черное и белое. Властности у него сверх меры, все равно что у моего бывшего фельдфебеля, который считал себя милостью божьей наместником царя в нашей роте. Или я чего-то недопонимаю?
Люди не тараканы, чтобы сидеть по щелям.
А чем они лучше? Лишь бы самим в тепле да чтобы нос в табаке — об идеях они особо и не помышляют. Зато немедля поднимают крик, если мы, случается, в неразберихе кому-то по затылку съездим. Гуманизм? Есть у нас время разбираться и предупреждать, мол, эй вы, люди добрые, посторонитесь чуток, тут сейчас начнется стрельба и станут власть спихивать. В таком случае контра скрутила, бы нас в бараний рог, и прости-прощай революция! Кабы расчистить площадку — вся наша борьба пошла бы по-другому!
Так что жизнь — это вроде сцены: прозвенел звонок, рабочие скрылись за кулисами, актеры по местам — и пошел себе занавес!
Задело. Прикусил губу, не хочет вскинуться в ответ, но и переварить трудно. Пусть спокойно подумает, даже лучше, если рта не раскроет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85